— Вы с детства знали, что будете писателем?
— Даже не думал об этом. Я вырос в простой семье: мама работала заместителем начальника в отделе социальной защиты, а отец в советское время был инженером. Мы жили на Таганке в двухкомнатной коммунальной квартире: в одной комнате — наша соседка-старушка с непростым характером, а в другой — мы вчетвером с родителями и старшим братом. Когда мне исполнилось семь, мы переехали в отдельную квартиру на «Братиславской», но я продолжал ездить в свою школу на Таганке.
После школы я поступил в МГГУ имени Шолохова на журфак — отчасти из‑за того, что их главный корпус находился там же, на Таганке. Я до сих пор очень люблю этот район. Его атмосфера кажется немного провинциальной, дремотной; мне очень нравится сочетание сталинской архитектуры и купеческих особняков, плюс там сохранились приметы девяностых: кафе с выцветшими вывесками, какие‑то парикмахерские с портретами голливудских звезд, которых уже, кажется, даже нет в живых, — там как будто остановилось время.
— У вас в семье любили читать?
— В начале девяностых мои родители продавали книги в переходе и приносили домой нераспроданные остатки и какие‑то книжные редкости, которые они не могли достать прежде. Так у нас появилась вся классика, в том числе книги, которые были запрещены в СССР в разное время: Бунин, Ахматова, Цветаева.
Я читал все подряд, но лет до восемнадцати не отдавал себе отчет в том, что люблю читать. Именно в этом возрасте я познакомился в интернете с девушкой, которая была фанаткой Набокова: она посоветовала мне его почитать, и я взял в библиотеке сборник его рассказов. С этого момента я стал буквально одержим Набоковым и начал собирать его книги: у меня дома теперь стоит полное собрание его сочинений, несколько биографий, написанных разными авторами, его письма к жене, лекции и тексты, посвященные исследованию его творчества. Он был первым моим большим литературным открытием. В университете у нас была сильная филологическая программа, и там я уже основательно начал читать все, начиная с Гомера и заканчивая современной литературой.
— Когда вы пошли на журфак, какой журналистикой вы собирались заниматься?
— Мне всегда была интересна политика, и во время учебы я был внештатным корреспондентом «Независимой газеты» и «Новой»: ходил на митинги, писал репортажи о защите сносимых памятников архитектуры, забытых государством стариках… А потом я подался в совершенно другую степь: меня увлекла мода. Во время летних каникул я поработал продавцом-консультантом в магазине Topshop, который тогда казался мне самым модным магазином для молодежи, а потом и вовсе пошел в школу стилистов «Персона» на курсы стилистов-имиджмейкеров. Закончив университет, я поработал некоторое время в глянцевых журналах редактором моды, потом устроился литредактором в компанию Aizel. То есть бэкграунд у меня, мягко говоря, не совсем литературный.
— Когда вы начали писать прозу?
— Еще в университете, но это было бессистемно и не очень серьезно: я показывал какие‑то свои тексты друзьям, но не более того. Как раз работая в Aizel, я поступил в школу «Хороший текст», которую открыли Татьяна Толстая с Марией Голованивской, — подумал, что для меня это хороший шанс выйти на новый уровень. У них был серьезный конкурс: брали что‑то около семидесяти человек, а заявок, как я слышал, пришло раз в десять больше. Но меня взяли. По выходным с одиннадцати до семи проходили лекции, а вечерами в будни были семинары Татьяны Никитичны, Алены Долецкой, Дмитрия Воденникова, Евгении Пищиковой и других интересных людей. Атмосфера в школе была очень творческой. Я начал понимать, что и правда могу написать хороший текст, и главное — познакомился с людьми, которые горели литературой. На самом деле, пресловутая «творческая среда», как бы банально это ни звучало, очень важна для развития, для веры в себя.
— Что именно вы писали в то время?
— Я тогда работал над повестью под названием «Исчезновение Синицына», которую начал еще во время учебы в университете. Она написана в жанре мокьюментари, когда придуманный персонаж — в моем случае вымышленный писатель — живет в совершенно реальных обстоятельствах. Действие происходит в начале XX века, и я описываю НЭП, сталинские репрессии и чистки; в качестве действующих лиц появляются Максим Горький и Алексей Толстой. С тех пор как я написал этот текст, я стал серьезнее к себе относиться — и до сих пор считаю его очень удачным. Его опубликовали в журнале «Этажи».
У меня есть еще одна публикация, которой я очень горжусь. Перед выходом одного из литературных номеров журнала «Сноб» в школе «Хороший текст» был объявлен конкурс. Я принял в нем участие, и мой рассказ «Японские колокольчики» прошел редакционный отбор и был напечатан. Это очень здорово — увидеть свой рассказ рядом с текстом Людмилы Стефановны Петрушевской, которую бесконечно люблю как автора.
— Именно тогда вы поняли, что в журналистике вам больше интересна культура, а не политика и не мода?
— Получается, что так. Я пошел работать редактором культуры в Elle, а чуть позже стал замом главного редактора в журнале «Читаем вместе» Московского дома книги и начал заниматься уже только литературой. Параллельно в качестве книжного критика я писал и во многие другие издания. А с октября 2019-го я работаю шеф-редактором блога Storytel.
— «Шесть дней» — это ваша первая книга?
— Не совсем: чуть раньше вышел роман, который я написал в соавторстве с четырьмя другими людьми. У школы Creative Writing School, где я также успел поучиться, был совместный проект с «Эксмо» — «Битва романов». Детали проекта нам заранее не сообщали, просто сказали, что будут соревноваться две команды молодых авторов под руководством двух известных писателей. Я прошел отбор, и мне сообщили, что я попал в команду Михаила Веллера. Другую команду возглавил Дмитрий Быков. Мы с Михаилом Иосифовичем и другими авторами встретились в ресторане на «Алексеевской», познакомились: он спрашивал нас о том, что мы читаем, что пишем. Потом каждый из нас набросал сюжет романа, но ни один из них не устроил всех сразу, и Веллер предложил нам идею про Россию будущего. Мы выстроили подробный план и стали писать отрывки текстов, которые он нещадно критиковал, но за полгода сумели написать целый роман, сложить пазл. Михаил Иосифович его прочитал, дал комментарии; мы что‑то поправили, что‑то выбросили, поменяли начало. И затем вышла книга-перевертыш: с одной стороны был наш роман «Вначале будет тьма», а с другой — роман команды Быкова «Финал», ее презентовали летом 2019-го. Как раз во время, когда шла подготовка к публикации книги, я и отправил файл с романом «Шесть дней» в редакцию «Эксмо».
— Расскажите о том, как вы его писали.
— На мой взгляд, самое сложное, когда ты пишешь первый роман, — это мотивировать себя. Надо очень верить и в текст, и в свою задачу, ведь ты не до конца понимаешь, что будет с книгой, когда ты ее закончишь.
Я же не известный блогер, не звезда ютьюба, не парень из «литературной» семьи. Поэтому я решил, что мне важно написать роман, чтобы он просто существовал во вселенной. Когда я учился в школе «Хороший текст», я понимал, что на длинные тексты у меня пока не хватает дыхания, и время от времени писал зарисовки в фейсбук: туда попадали истории моих приятелей и случайных знакомых. Их лайкали, мне писали отзывы в личные сообщения, и в целом я был удивлен откликом. Людям были интересны истории, о которых я писал, и роман возник из моего желания соединить их в одну книгу. Для этого, понял я, нужен центральный герой со своей темой, со своей травмой — так появился Саша. Я писал роман около года, и в январе 2019-го он был готов. В феврале я оказался на писательской конференции «Эксмо», и в какой‑то момент просто стоял и разговаривал с приятелями, когда к нам подошла Юля Селиванова — директор отдела современной российской прозы «Эксмо» — и сказала примерно следующее: «Я чувствую, что у кого‑то здесь есть рукопись, которую надо прочитать». Я понял, что вот он — мой шанс.
— Как быстро вы получили ответ?
— Ждать ее решения было безумно сложно. Месяца два спустя она написала мне, что предварительный ответ — да. Но я ведь знал, что сейчас такое время, когда издательства очень осторожно печатают современных российских авторов. Поэтому даже если тебе говорят, что текст понравился, это еще не значит, что он будет опубликован. Окончательное решение от «Эксмо» пришло только осенью, а потом началась работа над текстом. Юля попросила меня кое‑что доделать: например, в изначальной версии текста не было дневников матери. Потом я работал с замечательным редактором Татьяной Тимаковой, с которой познакомился еще во время проекта «Битва романов», и мне с ней было очень комфортно и интересно. Я знаю многих авторов, которые относятся к своему тексту, как к священному писанию: не дай бог слово поправить. Но я к мнению со стороны отношусь с уважением, и 95% замечаний Татьяны я учел. Последние правки в текст я вносил уже на новогодних праздниках.
— Вам приятно, что ваш роман сравнивают с книгой Салли Руни?
— Когда я писал роман, я толком ничего об этой писательнице не знал: слышал, что ее обсуждают на Западе, что хвалят наперебой, но текстов ее не читал — «Нормальные люди» на русском вышли одновременно с моей книгой. Конечно, мне приятно, что «Шесть дней» сравнивают с важным международным бестселлером, пусть я и не считаю книгу Салли Руни гениальной. Что, наверное, роднит мой текст с «Нормальными людьми», так это некоторая меланхоличность героев и их общая непонятость — самими собой, окружающими людьми. В то же время между книгами очень, очень много различий: у Руни ее персонажей, кажется, не волнует почти ничего, кроме их любовной истории. Они поглощены ей до предела, и в остальном они существуют как будто в безвоздушном пространстве — отчасти, думаю, именно поэтому некоторые критики упрекают Руни в картонности персонажей. А у меня герои живут в более реальном мире, и у них более реальные проблемы вроде болезни близких, предательства родных.
В целом, мне кажется, сейчас разговор о личных травмах — один из самых важных. Я сам очень остро реагирую на происходящее вокруг, и меня окружают такие же рефлексирующие люди. Мой текст не мог быть другим: я писал о том, что я знаю, о современных людях и проблемах, с которыми они сталкиваются. На мой взгляд, с моими героями не происходит ничего такого, что не может произойти с обычным человеком.
— Как читатели и критики реагируют на ваш роман?
— Я безумно рад тому факту, что книга в принципе вышла. Я не гонюсь за бешеными тиражами и деньгами. Если кто‑то, прочитав мой текст, узнает в нем себя, о чем‑то задумается, и, может быть, ему станет легче — для меня это будет большой наградой. Я рад, что мой роман не показался читателям бесконечно депрессивным. Мне писали развернутые сообщения, откликнулись даже малознакомые люди, с которыми мы просто дружим в фейсбуке. Они купили книгу, прочитали ее и написали отзыв — мне кажется, это говорит о многом, с учетом того, что сейчас никому ни на что не хватает времени: даже лайк поставить — уже подвиг.
То, о чем я говорю в романе, оказалось близко многим людям моего поколения — тем, кому тридцать или около того. При этом были и негативные отзывы: например, критик из одной газеты написала, что герои моего романа, если бы могли, ничем бы больше не занимались, а только бы разговаривали и постоянно рефлексировали; ей было непонятно, что их мучает, так как они не работают на фабрике, не идут на войну, не растят детей в одиночку и живут не в самых плохих условиях. В целом это популярная точка зрения, так что я не удивлен и даже рад, что кто‑то ее столь четко и даже остроумно артикулировал — надо сказать, я и сам слышал что‑то подобное в своей адрес: мол, чего ты страдаешь? Крыша над головой есть, булочка с маслом тоже, все хорошо — не ной, я вот в твоем возрасте…
— Вы переживаете, когда читаете негативные отзывы?
— Я спокойно к ним отношусь. Если бы я получил на книгу только негативную реакцию, меня бы, наверное, это смутило и расстроило. Но отдельные отрицательные комментарии меня не задевают. Я не считаю, что моя книга должна нравиться всем, — более того, я не считаю, что это вообще возможно. Я написал текст, за который мне не стыдно, и, как мне кажется, со своей задачей поговорить о людях с травмирующим опытом я справился неплохо.
— Каких авторов вы сами любите читать?
— Книги, которые я читаю, делятся на две категории: для себя и для работы. По работе я читаю много сюжетной прозы, например, детективы, триллеры, но, честно сказать, это не совсем то, что я люблю. Мне совершенно неинтересно, кто убийца! По этой причине, например, мне не зашел «Щегол» Донны Тартт, где сюжет играет огромную роль: я понимаю, что это хорошая литература, но это не моя книга. В отличие от той же «Маленькой жизни» Ханьи Янагихары.
Из российской литературы мне нравится «Памяти памяти» Марии Степановой, «Письмовник» Михаила Шишкина, рассказы Татьяны Толстой, которые она писала в девяностые-нулевые. Еще мне нравятся авторы с азиатскими корнями. Один из самых любимых моих романов последних лет — «Добрее одиночества» Июнь Ли, американки китайского происхождения. С юности и до сих пор я очень люблю Харуки Мураками. Недавно вышел прекрасный роман «Госпожа Ким Чжи Ен, рожденная в 1982 году» южнокорейской писательницы Те Нэм Джу, который рассказывает о жизни обычной кореянки. Или вот, например, у ее соотечественницы Хан Ган тоже есть две замечательные книги — «Вегетарианка» и «Человеческие поступки». Как правило, у этих авторов очень лаконичный язык, они скупы на пространные «красивые» описания, пишут бойко и емко, а сюжет в их книгах играет вспомогательную роль. Мне очень близок этот подход.
— Вы уже начали писать следующий роман?
— Пишу его с конца прошлого года, и пока написана половина. Если «Шесть дней» — это камерная история, где почти нет действия, то в новом романе все-таки будет крепкий сюжет. Действие будет происходить в России ближайшего будущего: произошла смена власти, и появилась одна мощная секта, которая стала защищать всех униженных и оскорбленных. Главные герои — это журналистка, решившая написать репортаж об этой секте, и молодой человек, который к ней присоединился. Вообще, пока я писал первый роман, я понял, какой это огромный труд. Мне кажется, что как книжный критик я стал добрее. Теперь я считаю, что если человек в принципе написал книгу, то он уже большой молодец, и лишний раз укорять его за что‑то, пожалуй, не стоит.
