Петров едет в троллейбусе. У Петрова — грипп.
Петрова выдает книжки в библиотеке и между делом душит пакетом, протыкает карандашом или еще каким‑нибудь способом уничтожает посетителей. У Петровой — грипп.
Петров-младший в школу не пойдет. Ну, вы сами поняли.
До «Петровых в гриппе» Алексея Сальникова, живущего в Екатеринбурге, по которому едет троллейбус с Петровым, знали немногие, но когда критики наконец обратили на него внимание, а роман получил «Нацбест», книги Сальникова замелькали в московском метро, петербургских кофейнях и на полках с бестселлерами во всех книжных страны. Наверное, в екатеринбургских троллейбусах Петровы (а также Ивановы, Сидоровы и Кузнецовы) тоже читали эту «очень нестандартную историю про очень стандартную семью».
Формула успеха «Петровых в гриппе» вполне себе укладывается в эту фразу. Нет обычных Петровых — есть картины, которые рисует Петров-автослесарь, есть книги, которые читает Петрова-библиотекарь, есть неотступно надвигаюшийся на Екатеринбург Новый год с его утренниками, на которые нужно «костюм мальчику», есть Аид — друг Петрова Артюхов Игорь Дмитриевич, — есть какая‑то дурацкая текущая жизнь.
И если и можно как‑то определить спектакль Антона Федорова, умещающего немаленький роман Сальникова в два с половиной часа сценического времени без антракта, — то это один сплошной грипп, один сплошной трип в окуджавском троллейбусе. Путешествие Петрова по Екатеринбургу рифмуется с прогулкой Улисса по Дублину — только кроме древнегреческих мифов здесь вспоминаются еще и Башлачев (хотя ни уральский, ни рок в принципе в спектакле не звучит), и последний поэт девяностых Борис Рыжий.
«Петровы в гриппе» мелькают набором идеально подогнанных каким‑то неведомым способом сцен из обычно-необычной жизни, по которой мчится придуманный художником Саввой Савельевым троллейбус, превращающийся то в квартиру Петровых, то в библиотеку, то в автомастерскую, то в закуток ДК.
«Петровы в гриппе» — спектакль удивительной визуальной красоты, сложенной из пазлов постсоветского визуального уродства. Шапки а-ля Брыльска в «Иронии судьбы» у тетушек, ковры на стене, на потолке и на полу, растянутые свитера, убогие шерстяные пальто, елочка в огонечках неочевидным образом, но все-таки передают привет учителю Антона Федорова, любимцу театралов-интеллектуалов режиссеру Юрию Погребничко с его ушанками, бушлатами и елочными игрушками вместо сережек.
Актеры «Гоголь-центра» играют этих самых обычных-необычных россиян, мешая гротеск с трагедией так, что в носу начинает щипать. Всклокоченный Петров (Семен Штейнберг) дрожит под бит «Белый снег — белый снег — белый снег» (саунддизайн от команды Stolen Loops, состоящей из Григория Калинина и Сергея Шайдакова — отдельная удача спектакля) перед троллейбусом на авансцене. Петрова (Яна Иртеньева) кружится в центрифуге гигантской стиральной машинки. Петров-младший укладывается спать на верхнюю полку, перекочевавшую в спектакль из российского плацкарта. «Ну, может, супца?» — предлагает всем загадочный герой в исполнении Розы Хайруллиной, никак не названный в программке, но наблюдающий за всеми сценами экзистенциального гриппа, погрузившего в хтонический морок не только Петровых, а весь Екатеринбург, всю страну, которую лихорадит где‑то между Брежневым и Ельциным, мелькающими в телевизоре внутри квартиры-троллейбуса. Двоящиеся персонажи (сначала кажется, что младших Петровых два, но один из них оказывается Петровым-старшим в детстве), повторяющиеся сцены (на утренник едут то манекены, то реальные дети, которых тут очень много) — спектакль предлагает свой ключ закольцованной структуре романа.
Многопластовое, многоголосное сочинение, в котором идеальным ансамблем звучат и актеры «Седьмой студии», и те, кто пришел работать еще в Театр имени Гоголя, нужно бы анализировать по пунктам, но морок, в который Антон Федоров погружает своего зрителя и из которого не отпускает до самого финала, этому отчаянно сопротивляется. Из этих «Петровых» хочется вынырнуть весной, очнуться в какой‑то другой реальности. Но пока есть только грипп — между прошлым и будущим.
