— Какой реакции на свой перформанс вы ждете?
Кьяртанссон: Никакой.
Йонссон: Никакой, да. (Смеются.)
Кьяртанссон: Вы знаете, это как с музыкой: никогда не знаешь, чего ожидать. У The Rolling Stones есть прекрасная песня «No Expectations». Она лучше всего ответит на ваш вопрос. Потому что у нас тоже нет никаких ожиданий. Такова специфика отношений между артистом и зрителем: ты создаешь произведение искусства и выпускаешь это в мир. И любая реакция на него будет правильной.
Йонссон: Кто‑то выходит из зала, и это нормально. А кто‑то, наоборот, остается до конца. У нас было несколько случаев, когда люди приходили на долгие перформансы и не могли уйти. В Италии, например, люди даже засыпали во время перформанса, но не уходили. В обеих ситуациях зрители правы. Это прекрасно, когда ты ни от кого ничего не ждешь, начинаешь представление, а оно как‑то на людей влияет.
— Почти как стихотворение.
Кьяртанссон: Да, абсолютно! Перформанс больше похож именно на создание стихотворения, чем на создание песни Макса Мартина (шведский продюсер, автор песен «…Baby One More Time» и «Shake It Off». — Прим. ред.).
— Что делать, если с перформанса ушли все зрители?
Кьяртанссон: Совсем все? Думаю, мы просто продолжим выступление. Так даже интереснее. Будем одни и оправдаем название «Печаль победит счастье». (Смеются.)
— А что если кто‑то начнет свой собственный перформанс во время вашего?
Кьяртанссон: Ну что ж, это нам, конечно, помешает, но шоу-бизнес есть шоу-бизнес.
Йонссон: Я точно не буду никого выгонять из зала или злиться. Я могу спрыгнуть со сцены и обнять этого человека. Это вообще очень хороший трюк: приветливость вместо агрессии.
— Существуют ли какие‑то границы, которые вы никогда не перейдете даже во имя искусства?
Кьяртанссон: Я никогда никого не убью. И не буду жестоким. Обещаю!
— Вы говорили в одном из интервью, что на вас очень повлияли работы Марины Абрамович — в них как раз достаточно жестких моментов.
Кьяртанссон: Я очень люблю и Марину Абрамович, и Криса Бурдена, и Кэроли Шнееманн. Я увидел их хардкорные перформансы в 70-х, когда учился в художественной школе, и абсолютно в них влюбился. Мне нравится элемент опасности, который в них присутствует, в этом есть что‑то от трюков Гарри Гудини. Но я использую совсем другой метод.
Ты просто делаешь что‑то на протяжении шести часов, и все.
Йонссон: С одной стороны, наша работа очень вдохновляет. Мы иногда тоже думаем про себя как про Гудини: «Боже, мы делаем что‑то поистине волшебное, это же магия!» А потом возвращаемся с небес на землю и думаем: «Ну да. Ну и окей».
— В комментариях под роликами с вашими выступлениями на ютьюбе люди делятся своими эмоциями от увиденного. Очень многие пишут, что после ваших перформансов чувствуют себя зачарованными, бодрыми, а иногда даже плачут. А каковы ваши ощущения?
Йонссон: Можно я? Я чувствую себя отдохнувшим. Особенно если очень устал перед этим. Прихожу на перформанс и на шесть часов просто становлюсь другим человеком.
Кьяртанссон: Да, такие перформансы, как наш, похожи на отдых от реальной жизни. Ты забываешь про время, забываешь про себя и оказываешься в стихотворении. Реальная жизнь гораздо жестче, чем перформанс. Тяжело репетировать, тяжело ждать выступления, а сам перформанс — это детская игра, в которой ты просто растворяешься.
— Как литература влияет на ваше творчество?
Кьяртанссон: Очень сильно! Суперсильно! Я вырос в театре, и мой отец постоянно ставил Чехова, я был окружен его пьесами. Мне очень нравится это сочетание грусти и иронии, которые есть в чеховских пьесах. Оно есть и в моем перформансе.
— Кого вы еще любите читать?
Кьяртанссон: Тумаса Транстрёмера (шведский поэт, лауреат Нобелевской премии по литературе. — Прим. ред.), он потрясающий! А мой любимый современный автор — Энн Карсон, очень ее всем рекомендую. Она много пишет о боли, но делает это самым откровенным и прекрасным способом.
— Существует стереотип, что Северная Европа — это что‑то холодное, суровое и очень депрессивное. Названия многих ваших перформансов тоже не очень веселые. Откуда берется эта мрачность?
Кьяртанссон: Такие же стереотипы существуют и о России. Но у вас, кстати, больше причин для этого. У вас был Сталин, ГУЛАГ и все такое. А потом, эти стереотипы относятся в основном к Скандинавии, а Исландия — это немного другое.
Йонссон: Да, мы в стороне.
Кьяртанссон: Наш народ более беззаботный, чем шведы или норвежцы. Подумайте о нашей королеве, Бьорк!
Йонссон: Она же начинает создание песни с шутки. А потом шутка постепенно отбрасывается, и все видят прекрасную песню. Ну как это вышло с «Venus as a Boy».
Кьяртанссон: Для нас ирония — это то, что освещает темноту, о которой вы говорите. Все начинается с шутки, а потом превращается в серьезное заявление. Я никогда не понимал, почему творчество Эдварда Мунка называют драматичным. Мне всегда казалось, что это очень забавный художник, я чувствовал его юмор. Это можно назвать проверкой менталитета (смеется). Мне очень нравится ситуация, опять же, с Чеховым, когда он написал пьесу, и его друг сказал, что это самая трагичная и глубокая вещь, которую он читал. А Чехов ему: «О черт, я же писал комедию!»
— Вы называете Бьорк королевой. А как к вам относятся на родине? Вы звезды в Исландии?
Кьяртанссон: Не-ет, совсем нет. В Исландии вообще нет звезд.
Йонссон: Исландия — это маленькая деревня, где можно прославиться только на неделю. И это очень здорово.
— Но ведь чем меньше страна, тем больше внимания к ее жителям, разве нет?
Кьяртанссон: Да, но мы там все знаем друг друга. Если не лично, то через знакомых. А когда все вокруг знакомы, идея звездности пропадает.
Йонссон: У нас есть несколько поп-звезд, но при этом у них есть еще какая‑то обычная ежедневная работа.
Кьяртанссон: В общем, мне кажется, это не так важно для нас. Хотя… может, я вру?
Йонссон: Ну конечно, мы не можем говорить за всех, но это общее ощущение.
Кьяртанссон: Исландцам скорее может нравиться то, что мы делаем, но не мы сами. Мне иногда говорят в такси: «О-о, ты отличный артист!»
Йонссон: И хорошо, что это происходит не так часто, иначе бы он зазнался.
— Я читала, что раньше ваш перформанс «Печаль победит счастье» исполнялся в сопровождении полицейского хора. Почему вы заменили его на оркестр?
Кьяртанссон: Ой, ну это был перебор. Это было сли-ишком забавно.
— Забавно?
(Оба хохочут.)
Йонссон: У нас было трио, и мы записали альбом, который был посвящен старым артистам — вот они как раз звезды! — 50–60-х годов. Но мы не знали, как красиво это оформить. И тогда я сказал Рагнару: «Слушай, мы собираемся сыграть песни в маленьком театре, помоги нам сделать так, чтобы это выглядело как магическое представление».
Кьяртанссон: И я начал петь, а люди подхватили эту строчку — «Sorrow conquers happiness». И тогда один из музыкантов, Томми, чей отец полицейский, сказал: «Представляете, если бы это все пели полицейские!» Вот так у нас Фрэнк Синатра пел вместе с копами.
А потом мы на некоторое время ушли со сцены, поняли, что это плохая шутка и изменили перформанс.
— В Исландии не принято говорить о политике через искусство?
Кьяртанссон: Дело в том, что в обычной жизни я очень политичный человек. Но мне хочется, чтобы моя работа, мое творчество было скорее загадкой, чем просто объяснением каких‑то вещей напрямую. Любое художественное произведение — это всегда политическое заявление. Всегда. Но выражать его можно по-разному. В России политические заявления гораздо мощнее, и, мне кажется, это очень круто. У вас же это через века идет, это уже традиция: говорить о важных, волнующих вещах с помощью искусства, преодолевая цензуру. И что мне нравится в российском искусстве — здесь все имеет свое значение, в любом вашем художественном произведении всегда есть смысл.
— Перформансы — ваша основная работа?
Кьяртанссон: Нам все еще задают этот вопрос спустя столько лет после начала карьеры! (Смеется.)
Йонссон: Да-да, перформансы, понятно — но все-таки чем ты занимаешься? Да, это наша основная работа. Я играю музыку, а он под нее поет.
