— Вас всегда интересовали взаимоотношения человека и машины, влияние технологий на нашу повседневную жизнь, преломление привычной коммуникации со зрителем. Какая тема первоначально вас волновала в этот раз, когда вы решили создать андроида немецкого писателя Томаса Мелле?
— Можно сказать, что работа «Remote X» — это проект про то, с какими проблемами человечество скоро столкнется или уже сталкивается и как решать эти проблемы с помощью технологий, как бы с позиции искусственного интеллекта, который во всем нам ассистирует. А проект «Зловещая долина» в гораздо большей степени про подражание жизни. Да, при помощи технологий, но все равно эта работа находится в ряду всех тех, что рассказывают о человеке. Человек всегда был главной темой всех форм визуального искусства, начиная с наскальной живописи и скульптуры, заканчивая фотопортретами и селфи.
«Зловещая долина» — история именно про человекоподобие. Когда люди говорят об этом проекте, они говорят о роботе. Да, это робот, но очень необычный: он разработан не для того, чтобы конструировать автомобили, заниматься с нами сексом, создавать какую‑то массовую продукцию, а для того, чтобы играть. Он запрограммирован, чтобы выступать перед нами. В основе большей части профессий XVIII–XIX века, до индустриальной революции, был ручной труд. Сегодня большая часть нашей деятельности, по крайней мере, у среднего и высшего класса в Центральной Европе, публична, то есть очень театрализована. Вот почему Томас Мелле как писатель сталкивается, как и многие из нас, с необходимостью все время повторять и разыгрывать одни и те же сцены — вроде этого интервью, например. Вероятно, многое из того, что я сейчас говорю, я уже говорил раньше, и в этом повторе есть что‑то автоматическое. Почему же тогда мы не можем установить робота, чтобы он делал это за нас? Томас Мелле, например, не дает интервью про этот проект. То, что вы его видели, — это исключение, я никогда не видел, чтобы он так делал до этого (после пресс-показа Штефан и Томас вышли к журналистам и отвечали на вопросы. — Прим. ред.).
— Даже на премьере в Мюнхене?
— Он очень редко говорит об этом с журналистами. И у нас никогда до этого не было паблик-токов, на которых люди могли бы задавать вопросы, как произошло здесь, в Москве.
— Работает ли этот спектакль в какой‑то мере как терапия для Томаса?
— Я думаю, что терапия — это то, что его исцеляет, наш же опыт в большей мере про то, что его защищает. Он может не быть в том месте, куда ему нужно ехать с лекцией. Вы можете объяснить его потребность в роботе его биполярным расстройством, потому что в любом случае его болезнь, по его словам, делает его реакции острее, чем у нас. Этот спектакль защищает его от необходимости снова и снова выступать на публике, а к тому же сохраняет ему время, чтобы писать, находясь при этом в безопасности. Главный вопрос в том, как сделать жизнь более продуктивной. Мы же все это практикуем, наши машины уже перенимают у нас и делают за нас многие дела: вот вы сейчас меня записываете, дальше вы можете автоматически транскрибировать это интервью и сократить.
— Как вы остановили свой выбор именно на Томасе Мелле? Я так понимаю, что первоначальной задумкой было все-таки создание андроида, а Томас появился уже позже. Как вы его искали? Каким должен был быть этот человек?
— Томас Мелле достаточно известный писатель в Германии. Кажется, его произведения не переведены на русский, но, надеюсь, их скоро переведут. На самом деле я был в довольно стрессовой ситуации: мне за две недели нужно было решить, с кого мы будем изготавливать андроид. Я вел переговоры со многими людьми: с пожилыми актерами, с художницей Софи Калле, потому что ее жизнь и ее работы тоже интересно соединялись бы с нашей темой. Но Томас подошел, потому что он еще достаточно молод, так что этот спектакль не будет пересекаться с моей работой «Наследие. Комнаты без людей» (спектакль, в котором зрители ходят по комнатам уже умерших людей и слушают их голоса. — Прим. ред.). В той работе я много размышлял над тем, каково это пожилым людям — оставлять после себя вещи перед смертью. Я не хотел повторять эту тему, выбирая в качестве героя кого‑то пожилого, потому что коннотация тут же стала бы похожей.
Также я не хотел, чтобы это была красивая молодая женщина, чтобы не возникало параллели с секс-ботами. Мы бы не избежали того, что мужчины стали бы фантазировать по поводу этой женщины. Важно, что перед нами лицо мужчины, который жил себе, выпивал, и на первый взгляд он выглядит как совершенно обычный человек. Также, конечно, меня заинтересовали его философские размышления. Ну и еще у него хороший голос.
— Плюс в нем очень интересно сплетается с одной стороны его биполярное расстройство, а с другой — интерес к работам математика Алана Тьюринга, посвященным как раз изучению грани между искусственным интеллектом и человеческим. Но отталкивались вы не от этого?
— Мой изначальный замысел вырос все-таки из интереса к театру. Я видел много роботов в visual arts, но чаще всего ты любуешься ими как объектами, смотришь и думаешь: «Чудо технологий!» Ну или видишь их в научных музеях, предполагающих интерактив и возможность задавать вопросы, на которые они отвечают и т. д. Но здесь мне по-настоящему было интересно создать что‑то неживое в живом искусстве.
— Кажется, в своем увлечении технологиями вы дошли уже до вершины: андроид на сцене. Что может быть круче? Что вы планируете делать дальше?
В Москве следующая работа — это проект, который будет показан в Музее «Гараж» этим летом, он будет частью большой выставки «Ecological Visionaries». Это инсталляция, которую мы изготавливали для музея в Барселоне, и ее главные герои — это медузы. Никаких технологий, просто животные.
— Да-да, года три назад вы говорили в интервью, что хотите делать оперу с медузами. Это она?
— Ну для оперы им бы понадобилось петь, а под водой они не смогут. А я говорил про оперу? О, ну, значит, планы несколько изменились. Я сегодня целый день записывал ученых, которые рассказывают, что медузы переживут человечество. Они легко приспосабливаются к смене климата, быстро адаптируются в ситуации резкого увеличения температуры. Они счастливы, когда умирают рыбы, потому что рыбы — их враги. Я не буду много про это рассказывать. Увидите. Это что‑то между театром, визуальным искусством и наукой. Но пока не для роботов. (Смеется.)
А потом мы с коллегами везем в Петербург на Театральную олимпиаду наш проект «Утополис». Этот проект посвящен городскому пространству, действие разворачивается в восьми разных локациях, которые являются знаковыми для общества: университет как символ сферы образования, больница — здравоохранения, церковь — религии, барак — военного дела, спортивная площадка — спорта. По городу перемещается сразу несколько групп, прогулка продолжается 4–5 часов, ведут вас портативные громкоговорители, которые вы держите в руках. Этот проект о том, как эти сферы — образование, закон — могут восприниматься в другом, позитивном, ключе. Он называется «Утополис», потому что это попытка сформулировать позитивное отношение общества к этим сферам жизни, которого пока еще не существует.
А проект, который я сделал сразу после робота, его премьера была около трех недель назад в Берлине, — это спектакль с молодыми кубинцами, которые говорят о будущем и прошлом своей страны, рассказывают историю кубинского коммунизма.
— Недавно в Москве в рамках «Золотой маски» показали ваш проект «100% Воронеж», который вы летом делали вместе с Платоновским фестивалем. Огромный проект о Воронеже с целой сотней воронежцев вдруг оказался посреди Москвы. Часто ли вы такое практикуете — выезжают ли ваши спектакли «100% City» в другие города? И какой, по-вашему, получается эффект от этих выездов?
— Мы делали это только однажды со «100% Кванджу» — это город на юге Южной Кореи. Мы возили его в Сеул со всей сотней кванджуйцев, как мы сделали это здесь. Конечно, этот проект не создан для гастролей. Но мне кажется, что для людей из Воронежа это был хороший опыт: быть приглашенными в Москву и играть здесь. Ну и для больших городов это хорошо — посмотреть на маленькие города, чтобы не забывать о том зазоре, который существует между мегаполисом и куда более обычной жизнью.
— Ваши коллеги рассказывали вам, как прошел показ в Москве?
— Да-да, очень интересно! Мне говорили о том, что какая‑то женщина в зале протестовала против мужчины, который выступал за Сталина.
— Он говорил о том, что Волгоград стоит переименовать обратно в Сталинград в память о Сталинградской битве.
— Ну в целом повод для протеста был. (Смеется.)
— Безусловно, и большая часть зала, надеюсь, тоже внутренне протестовала. Но это было настолько неуместно, а мужчина этот был так беззащитен и искренен, что кто‑то в зале быстро ее остановил.
Еще моя коллега рассказывала про большие круглые часы, которые установил один воронежский выдумщик. Он в спектакле ведет игру про 24 часа, когда все с помощью пантомимы показывают, что в какое время суток они обычно делают. В Воронеже этих часов не было. Он их специально для Москвы изготовил.
Ну и конечно, это было важное событие в том плане, что у директора Платоновского фестиваля Михаила Бычкова были проблемы с правительством после нашего спектакля. Так что для него и для всех них приглашение в Москву стало очень важным событием. Это поддержка со стороны столицы, которая как бы говорит, что это действительно театр и что он вполне уместен и легитимен. Очень надеюсь, что этот фестиваль не уничтожат.
