Новая классика «Удиви меня!»: как прошел Дягилевский фестиваль

На финальном банкете, когда уже завершились все мероприятия и отзвучал последний аккорд Пятой симфонии Малера, слово взял композитор Леонид Десятников и произнес буквально следующее: «Есть такой прекрасный роман — «Мост короля Людовика Святого», и там про одну перуанскую актрису говорится: «Никто тогда не знал, что она — первая актриса в испанском мире». Так вот, не все еще знают, что центр российского музыкального мира сейчас находится в Перми. Я хочу, чтобы вы, здесь присутствующие, это знали твердо».

И это ни в малейшей степени не было похоже на вежливость гостя: Дягилевский фестиваль производит именно такое впечатление. Как и почему это происходит — невозможно понять. Пермский проект давно свернут, гельмановские красные человечки прокляты и забыты, разговоры про то, что «Россия — часть Европы» почти подсудное дело. И вот посреди всего этого десять дней подряд проходит мероприятие, программа которого такова, что хочется немедленно брать билет и срываться на все дни, причем не только любителям академической музыки, но и посетителям, скажем, Sónar (сделать это сейчас совсем несложно — в Пермь из Москвы можно улететь за 2 с лишним тысячи рублей). На котором полные залы пермяков, даже на очень сложных программах, обалдевшие европейские журналисты, съехавшиеся со всего мира совершенно счастливые музыканты — и премьеры, не выглядевшие бы бледно ни в Нью-Йорке, ни в Берлине, ни в Зальцбурге. Плюс лекции для всех желающих, встречи и обсуждения, детские программы, вручение премий лучшим музкритикам, трансляции концертов в летнем шатре и даже веранда у театра с какими-то пермскими кофейными маньяками. 

В этом году открывался фестиваль двумя мировыми премьерами — недописанной оперой Шостаковича «Оранго» и его же балетом «Условно убитый». От «Оранго» остался только пролог, партитуру которого нашли в 2004 году в архиве Музея Глинки; «Условно убитый» — эстрадное ревю с Шульженко и Утесовым — было поставлено в 1931-м и шло в Ленинградском мюзик-холле. Представляла премьеры вдова композитора, к ним был приурочен научный симпозиум с любопытными докладами о связях музыки Шостаковича, джаза и эстрады — и все это, заметим, только два дня из десяти. А затем, например, три блестящих скрипача играют в полутьме дома Дягилева эклектичную программу в диапазоне от Баха до Шаррино и Шелси; а затем Патриция Копачинская в дуэте с Маркусом Хинтерхойзером весь вечер исполняют трагическую музыку Галины Уствольской, причем Хинтерхойзер, который не только прекрасный пианист, но еще и интендант Зальцбургского фестиваля, несется ради этого в Пермь прямо посреди собственного фестиваля — просто потому, что ему очень важно сыграть эту программу в России (надо ли говорить, что, вообще-то, Уствольскую у нас играют очень редко).

На фестиваль не привезли «Весну священную» Кастеллуччи (не хватило денег), но был и танцевальный спектакль британца Акрама Хана на музыку Нитина Сони, и перформанс «Гиперкуб», и «Вакханки» московского «Электротеатра». Были совершенно поразительные фортепианные вечера — на одном Алексей Любимов и Вячеслав Попругин играли дуэтом музыку Сати и Стравинского, причем заигранная Gnossienne №5 у обычно хладнокровного Любимова зазвучала неожиданно чувственно («ну это же все-таки танец», оправдывался потом он), а «Dumbarton Oaks Concerto» Стравинского — почти как буги-вуги. На другом Антон Батагов, Алексей Любимов и Полина Осетинская по очереди играли любимую музыку — в темноте, без аплодисментов, почти без пауз. Это уже традиционный для фестиваля piano gala, и стоит слетать только на него, чтобы понять, чем Дягилевский отличается от прочих фестивалей на свете. Это едва ли не самый популярный концерт фестиваля, билеты на него расходятся задолго до мая, в зале — одни подростки, и все они, лежа в темноте на полу, молча, не шелохнувшись, слушают Сильвестрова, Моцарта, Айвза, Баха, Гласса, Адамса. Впрочем, они не знают, что слушают: программу объявляют только в самом конце. И это урок сразу всего: что нет никакой старинной и современной музыки, что между сочинениями разных эпох не существует границ, что вещи Гурджиева — Хартмана могут звучать так, словно бы написаны в XVII веке, а Уилльяма Берда — словно вчера. И что манеру игры разных пианистов очень легко отличить на слух — Батагов всегда текучий, как река, у Любимова каждая нота словно бы выбита серебряными гвоздиками, а самая мягкая и одновременно эмоциональная — это, скорее всего, Осетинская.

У входа в пермский оперный театр громоздятся белые буквы «Удиви меня» — знаменитый дягилевский девиз — и, кажется, все фестивальные концерты отвечают прежде всего этому требованию. На одном из них Московский ансамбль современной музыки в декорациях выставки про советский тыл играет изломанную музыку XX века (присутствует соло на утином манке), а в финале музыканты во всех залах музея одновременно импровизируют под фонограмму сочинения Оливье Мессиана. На другом — Антон Батагов в сопровождении оркестра MusicAeterna п/у Курентзиса исполняет только медленные части разных известных фортепианных концертов. Всякому посетителю филармонических абонементов эта идея покажется странной, играть только медленные части — это все равно что выдернуть из текста одни только предложения с многоточиями, при этом оркестр на репетициях учится играть так медленно, чтобы даже это в какой-то момент казалось слишком быстро. На концерте от концентрации этой медлительной красоты, которая все нагнетается и ни во что не может разрешиться, в какой-то момент начинает кружиться голова. В финале оркестр, замерев, останавливается в миллиметре от последней ноты баховского andante из Концерта №7 соль минор. Ожидаемую всеми тонику оркестр сыграет, выйдя на бис: одну ноту, Иоганн, весь оркестр! «Почему они так делают?» — тревожно спросит меня оказавшийся рядом немецкий журналист, имея в виду сразу все — и вырванные части, и трюк с тоникой, и то, почему на сцену оперного театра пускают полежать зрителей, и я не найдусь, что ответить, — ну вот так бывает в Перми.

Главной фигурой фестиваля помимо Шостаковича был Леонид Десятников, 60-летие которого празднуется в этом году. На его авторском вечере играли сперва камерные вещи («В сторону лебедя», «Возвращение», оммажи Пьяццолле), а все второе отделение было посвящено музыке из кинофильма «Москва», превращенной в симфоническую сюиту, которую блистательно исполнили музыканты MusicAeterna и Алексей Гориболь. Пела не Ольга Дзусова, как в фильме, а актриса театра Фоменко Моника Санторо,— и изысканное, холодное десятниковское упражнение по деконструкции советских песен в контексте 2015 года зазвучало практически вызовом; после исполнения «Враги сожгли родную хату» зал даже не решился аплодировать — это же «дедывоевали», как-то страшно. И это пермская, уже кое-что повидавшая публика — я собственными глазами видел интеллигентную старушку, которая после концерта говорила подруге: «Интересно, Люб, они пели наши песни — практически Новая венская школа!»

Еще одно крупное и сравнительно новое сочинение Десятникова, «Путешествие Лисы на Северо-Запад» на стихи Елены Шварц (исполнялось единожды в 2013 году), давали на заключительном концерте фестиваля — вместе с «Эскизами к закату» и, неожиданно, Пятой симфонией Малера. Ради этого концерта в Пермь съезжаются лучшие музыканты из других оркестров и даже музыканты, которые в оркестрах не играют и давно выступают соло, делая исключения только раз в год ради Курентзиса. Репетиции этого оркестра непохожи на репетиции оркестров обычных (вот свидетельство Полины Осетинской), и результаты тоже обычно неожиданны. «Путешествие Лисы» — это переливающееся музыкальное шинуазри, петербургско-китайская фантазия из жизни оборотней, которое было сыграно таким скользящим, эйфорическим звуком, словно бы перед глазами слушателей и правда помахали рыжим пушистым хвостом. «Эскизы к закату» — это, наоборот, довольно старая вещь, основанная на музыке к фильму «Закат» по Бабелю (1990), где танго скрещено с клезмером, симфонический оркестр пыхтит медью, а ироничная киномузыка исполнена лихости и отчаянности. Тем неожиданней был переход к Пятой симфонии — оказалось, что и ее Курентзис придумал исполнить прежде всего лихо; в некоторые моменты казалось, что этот разогнавшийся симфонический состав проскочит поворот или не успеет затормозить. Что, впрочем, не отменяло привычной курентзиевской ювелирной работы с деталями и  фирменных перепадов динамики.

Это ни в малейшей степени не была ни слезливая, ни даже особенно пафосная музыка — она была похожа на интроверта на рок-концерте, и даже в финале можно было услышать разом и бравурное торжество, и насмешку над ним. Чего в ней не было, так это неуверенности — и это, может быть, означает, что и с фестивалем все будет в порядке и в следующем году.