«Маус» Шпигельмана Как принимали «Маус» в Европе и Америке и что в нем можем увидеть мы

Что мы знаем о легендарном комиксе, или графическом романе, Арта Шпигельмана «Маус»: Шпигельман начал публиковать первую часть «Рассказа выжившего» (оригинальное название — «Сказка по случаю потери кормильца») в 1986 году, комикс сразу приобрел невероятную популярность, в 1991 году начала публиковаться его вторая часть, «И тут начались мои несчастья». Лауреат Пулицеровской премии. Изучается в школьном курсе истории ХХ века в Америке и Западной Европе. Рекомендован подросткам с 12 лет.

Я спросила своих друзей из Германии, Польши и Америки, как они воспринимали «Мауса», когда он выходил на их родине (напомним, что в книге евреи нарисованы в виде мышей, немцы представлены как кошки, американцы — собаки, а поляки — свиньи). Американцы отвечали: «Блестяще!» Традиция комикса позволяла читать эту историю очень легко, тем более что Шпигельман проводит свои многочасовые и многолетние интервью с отцом в маленьком американском городке, да и весь малоприятный характер эмигранта Владека Шпигельмана связан с американскими реалиями: старик брюзжит по поводу американской медицины, он доводит врачей до истерики, ему не нравится банковская система, а заодно местная еда, чернокожие и геи. К тому же американцы в этой истории представлены как герои-победители, а Америка — как единственная страна, в которой возможна для Владека нормальная послевоенная жизнь; в Польше он продолжает страдать от антисемитизма соседей, в Швеции ему не удается обеспечить семью.

Для немцев и австрийцев выход «Мауса» был связан с большой историей денацификации страны и исторической ответственностью за холокост. К моменту выхода «Мауса» в Германии уже были опубликованы книги Примо Леви об Освенциме и «Банальность зла» Ханны Арендт о суде над Эйхманом; дискуссия о холокосте имела однозначный вектор: истребление евреев признавалось величайшим преступлением нацистов. В 1978 году на английском телеканале NBC вышел 4-серийный художественный фильм «Холокост» о семье немецких евреев в 1930–1940-е (восемь премий «Эмми» и еще четыре престижных американских награды); в Германии и Австрии сериал смотрели и обсуждали примерно так, как когда-то в России «Богатые тоже плачут»: со страстью и заинтересованностью. С той поры в немецком обществе существует консенсус: о холокосте можно и нужно говорить в любом формате, в том числе в формате масскульта. В начале 80-х выходит многосерийный документальный фильм Клода Ланцмана «Шоа» («Катастрофа»), который меняет язык разговора о холокосте и становится классикой современной социологии и антропологии. «Шоа» — это бесстрастные выдержки из многочасовых расспросов свидетелей и участников Катастрофы: выживших в Освенциме заключенных, членов зондеркоманд (то есть евреев, убиравших трупы после уничтожения в газовых камерах), польских свидетелей Освенцима и бывших нацистов. Правда, у документального кино нет возможности иронического отстранения, которую дает графический роман (фильм Ланцмана чрезвычайно сух, серьезность ему придает полная отстраненность автора от повествования). А как говорил сам Шпигельман, ему нужен был этот театр животных, комедия масок, чтобы найти возможность рассказа о том, что почти невозможно описать. Крупные скандалы в Германии были связаны с использованием свастики на рекламной афише «Мауса» в 1990 году в городе Эрланген (ее тираж был арестован) и обысками в книжных магазинах по парадоксальному уголовному обвинению в нацистской пропаганде; в обоих случаях обвинения были сняты.

В Польше «Маус» вышел в 2000 году и тоже сопровождался серьезной дискуссией в медиа. К тому времени публикуются документальные расследования о польском антисемитизме времен Второй мировой, в частности о жестоком убийстве евреев местечка Едвабне местными жителями в 1941 году («Соседи» Яна Гросса и др.), за которое Александр Квасьневский приносит публичное покаяние. Дискуссия об ответственности поляков за уничтожение евреев — до сих пор одна из центральных тем польского театра, литературы и искусства. В целом польское поколение сорокалетних и младше принимает книгу и ее форму, ворчат старшие: все же образ свиньи — не самый приятный для национальной гордости. Шпигельман описывает эпизоды, как польский издатель объяснял ему, что выход книги в Польше задерживается из-за унизительного образа поляков, а консульский работник на том же основании не хотел давать ему визу в Польшу (для достоверности изображения художнику надо было поехать в Ченстохову, где жили родители до войны; в Освенцим, где находились в заключении родители, и в Сосновец, где они оказались сразу после войны). Художник объяснил дипломату, что свиньи находятся вне пищевой цепочки «мыши-кошки» и вне агрессивных межвидовых отношений «собаки-кошки»; в американской традиции свинки — довольно милые животные, а рога оленей, мол, достались шведам. В конце концов, как сказала француженка жена Шпигельмана, когда Арт обсуждал с ней образы-маски, мыши довольно милые (этот эпизод есть в книге). Но, разумеется, мыши — это главным образом отсыл к образу гитлеровской пропаганды (евреи — это грызуны, которых надо уничтожать; Микки-Маус — чуждый нордической расе американский поп-герой) и методам уничтожения евреев как биологически чуждого объекта.

В сущности, одна из главных дискуссий о Шпигельмане во всех странах сводилась к тому, можно ли о трагических событиях рассказывать языком комикса. Cпоры заканчивались одинаково: это возможно. «Маус» явно повлиял на социально-политическую мультипликацию последнего десятилетия от израильского «Вальса с Баширом» до иранского «Персеполиса».

Свой миф о «Маусе» был и у меня — еще до появления русской версии книги. Да, это история выжившего в гетто, в Освенциме, в Дахау, и подробности этого выживания не тронут разве что постоянных участников «Русских маршей». Но самым важным и интересным оказалось другое. Это Владек — пижон и жиголо, выбирающий подходящую невесту в маленьких городках предвоенной Польши; скряга и делец, ради спасения себя и семьи способный на невероятные коммерческие махинации и психологические игры не на жизнь, а на смерть («кошка с мышкой») с немцами, поляками и американцами — в мирное и в военное время, в гетто и в лагере, с тупыми чиновниками и профессиональными убийцами. Владек, совершающий чудеса побегов и переходов через линии фронта ради любимой жены Ани. Я узнавала в отце Арта Шпигельмана, в его историях, своего отца, брюзгу и педанта, маленького мальчика c оккупированного фашистами Дона, его порой жестокие, порой забавные рассказы — в том числе о прадеде, который сбежал с этапа на Соловки и сидел у бабки в погребе, — перемежающиеся жалобами на здоровье и вторую жену. Все о матери Шпигельмана — это тоже «Маус»: она страдала депрессиями еще до войны, пережила концлагерь в надежде на встречу с мужем, уехала с ним в Америку, покончила жизнь самоубийством за несколько лет до начала работы над книгой. Об этом комикс Шпигельмана «Узник планеты Ад» — о чувстве вины за ее уход и аде без нее. Когда в финале книги отец называет Арта именем погибшего в холокосте старшего брата, мы готовы понять кое-что о наших родителях — а не только об истории ХХ века, как ее рассказывают в школах России, Германии, Польши и Америки.