Спецпоказы «Лиссабонские тайны» Рауля Руиса

Лиссабон середины XIX столетия. Подросток без фамилии и с трудом транскрибируемым на русский именем Жоао (скорее Жуо, хотя на деле героя и вовсе зовут Педро) живет в приходской школе и грустит на тему своего сиротства. Когда его тоска и нелюдимость совсем уж станут поводом для тревоги, местный настоятель примется неспешно посвящать мальчика в тайны его происхождения. Постепенно к рассказу начнут подключаться все новые лица, а экран переполнится брошенными детьми, жестокими мужьями, несчастными влюбленными и многочисленными двойниками. Повествование в какой-то момент окончательно забудет о Жуане, чтобы вернуться к нему уже в финальной трети, когда станет ясно, что все рассказанные истории, по сути — одна, да и она, кажется, не совсем правда.

Житейские страсти главного героя сродни истории его же создателя, лиссабонского романтического сатирика XIX века Камилу Каштелу Бранку — тот тоже был сиротой из знатного рода, воспитывался в приходской школе, был в центре любовных скандалов, дважды сидел в тюрьме и в итоге на седьмом десятке лет застрелился. Что режиссер Руис (чилийский наследник Бунюэля, почти всю карьеру существовавший где-то на границе с маргинальностью и только незадолго до смерти ставший общепризнанным и любимым классиком) должен был добраться до его творчества, с одной стороны, закономерно, с другой — хорошо что успел: «Тайны» стали его предпоследним по счету фильмом и последней крупной удачей.

Больше всего они напоминают другую картину Руиса, одну из лучших и ту, что можно без опасений посоветовать не синефилу, а нормальному человеку, — экранизацию последнего тома «В поисках утраченного времени» Пруста. Оба фильма, по сути — путешествие умирающего по волнам его памяти, во втором случае к тому же фальшивой. С той лишь разницей, что во «Времени» Руис выкидывал зрителя в последнюю главу длинной истории, и тот отчаянно пытался понять сюжетные перипетии, чтобы в итоге догадаться, что суть немного в другом. «Тайны» — бесконечное разъяснение, кто, зачем и почему, но выводы примерно те же.

В какой-то момент этот каталог воспоминаний, признаний и подслушанных разговоров (из раза в раз очередной персонаж будет обещать рассказать все, чтобы лишь еще больше все запутать), кажется, начинает топтаться на месте. Но в этом, с одной стороны, и смысл; с другой, дело спасает довольно удивительная манера съемки — камера почти ни на секунду не замирает и то и дело норовит пролететь сквозь стенку или начать скользить по паркету. Она-то и придает всему этому (в остальном крайне театральному) мероприятию довольно бойкий ритм, идет рука об руку с содержанием (никогда не знаешь, где окажешься через минуту) и иллюстрирует суть — вместе с точкой зрения меняется и история. «Тайны» своего рода руисовский вариант «Авессалома, Авессалома!» Фолкнера — история о невозможности рассказать всю правду, потому что той на самом деле не существует: чем больше закапываешься в детали, тем меньше ее остается. Правда — сиюминутный слепок чьего-то восприятия, желательно выполненный в виде произведения искусства: музыки, поэзии или, к примеру, кино вроде «Лиссабонских тайн» — оно, как известно, является правдой 24 кадра в секунду.

Есть, конечно, ощущение, что «Тайны» не очень подружатся с нашими кинотеатрами — слоновий хронометраж, помноженный на норовящее то и дело ускользнуть повествование, наверняка не одного зрителя укачают до дремоты. С другой стороны, мало есть на свете кино столь же откровенно призывающего вплести в его ворох сюжетных тропок пару своих, полусознательных. Третий великий модернист, Джойс, написал когда-то, что «история — это кошмар, от которого я пытаюсь проснуться»; истории руисовских «Лиссабонских тайн», напротив, — волнительный, сбивчивый, но все-таки приятный сон.