Русский панк-хардкор: часть первая

What We Feel

Наверное, самая известная политизированная отечественная хардкор-группа не только в России, но и за рубежом. Выпустив за последние восемь лет два полноформатных альбома, несколько EP и сплитов (некоторые — на немецких лейблах), What We Feel регулярно гастролируют по Европе. 

«Интересоваться музыкой я начал классе в пятом, в 1991 году. Школа у нас была достаточно совковой — но несмотря на строгие порядки, в нашем классе училось достаточно раздолбаев и хулиганов, к которым я вскоре благополучно прибился. Мы очень любили музыку и слушали все подряд, причем запоем: «Мальчишник», «Дюна», «Любэ», «Кар-мэн». У самых зажиточных из нас были советские гетто-бластеры «Электроника». Особым шиком считалось ходить с ним по району, но нужно было быть осторожным — могли надавать по носу и отобрать, время было весьма голодное и угрюмое. Более продвинутые парни из школы делились с нами кассетами, и меня постепенно начал прикалывать панк-рок. Sex Pistols, Dead Kennedys, Exploited оказались близки мне как музыкально, так и по состоянию души. Анархия! Мы смотрели перестроечные фильмы про субкультуру типа «Авария — дочь мента» и мечтали потусоваться с продвинутыми панками. Но узнать, где проходят концерты, было невозможно. Казалось, что жизнь, которая меня очень сильно интересовала, проходит мимо.

Двери в новый мир мне открыла книга «Золотое подполье». Там были ответы на все вопросы, которые меня интересовали. Отдельные куски этой книги я вызубрил наизусть, а главное, теперь я знал, что искать. «Пурген»! «Банда Четырех»! «Инфекция»! «Четыре Таракана»! На следующие несколько недель я буквально поселился на рынке у ДК Горбунова, а в 94-м наконец попал на свой первый настоящий концерт, где играли «Банда четырех», Ник Рок-н-ролл, «Теплая трасса» и почему-то «Мастер». Ну а год спустя сбылась мечта — я пошел на концерт «Пургена» в старом «Р-клубе» на Талалихина. Увиденное снесло башку — 200 человек настоящих панков с ирокезами, на офигенной самодельной одежде; в клепках, тяжелых ботинках. Я поставил ирокез, сделал себе балахон Exploited и начал посещать все концерты, помеченные словом «панк». 

Потом в жизни появился футбол, потом околофутбол — тусовка панков с нашего района сбрила ирокезы, облачилась в бомберы и резко поправела. Я, разумеется, не отставал от моды, купив себе на первые заработанные деньги ботинки польской фирмы Get a Grip с шурупами в подошве. Мы гоняли на выезды, бухали, дрались, слушали саундтрек к «Скинам» и ощущали себя «элитой белой расы». Одновременно я начал осваивать бас-гитару, поведясь на распространенный стереотип, что играть на четырех струнах проще, чем на шести. Вместе с бывшим одноклассником начали участвовать в самодеятельной группе. Играли все подряд: рок, регги, выступали вместе с «Умкой и Броневиком», Dub TV, Jah Division. Моя лысая голова сильно контрастировала с окружавшими меня патлатыми и добродушными хиппи-ребятами. Наверное, поэтому вскоре футбол и тяжелые ботинки отправились в мусорку, а я выбрал для себя то, о чем всегда мечтал, — играть в группе. Наша команда была достаточно популярной на клубном уровне, но играть мне всегда хотелось именно панк. Поэтому, когда в 2000 году на одном из первых панк-форумов я увидел объявление о поиске в музыкантов, то сразу решил попробоваться. С этого момента для меня началась новая жизнь, жизнь в панк-роке. А потом в хардкоре. 

Надо сказать, что я не люблю хардкор. Просто из всех музыкальных сцен, которые существовали в Москве в 2000-х, политизированная DIY-хардкор-среда больше других соответствовала моим представлениям о том, как должна выглядеть нормальная, позитивная молодежная субкультура. Панк в те времена был в полном упадке: концертов было мало, их часто срывали неонацисты. В хардкоре меня в первую очередь привлекала самоорганизация. Можно и нужно было делать все самим: устраивать концерты и демонстрации, выпускать записи, издавать книги и фэнзины, организовывать системы некоммерческой дистрибьюции. И все это существовало на принципах взаимопомощи и дружеской поддержки. Ну и плюс, это была единственная сцена в Москве, хоть как-то выступавшая против неонацистов. Для непосвященных эти слова прозвучат, наверное, наивно и по-сектантски, но в те годы все это было очень важно, интересно и увлекательно. 

Где-то в середине 2000-х маленькая тусовка начала превращаться в нечто по-настоящему глобальное и интересное. В конце 2005 года мы с друзьями из разных московских и питерских групп собрали группу What We Feel. Идея заключалась в том, чтобы сделать что-то резко политизированное с жесткими текстами, но более доступное для широких масс. Ситуация с неонацистами к тому времени обострилась. Они часто нападали на концертах; фактически шла уличная война. Темы наших будущих песен лежали на поверхности, мы просто были одними из первых, кто сказал о проблеме уличного нацизма громко, четко и членораздельно.

Самым жутким моментом стала для меня смерть Саши Рюхина, нашего знакомого, который был убит нацистами по пути на хардкор-концерт. Это был некий водораздел, мы четко поняли, чем каждый из нас рискует. Весь этот жесткий период пришелся на момент записи нашего первого альбома. Мы сидели на студии в Питере, разговаривали и думали, что нам делать дальше. Все наши переживания мы перенесли в песни. После выхода дебютника мы проснулись знаменитыми. Неожиданно выяснилось, что очень много людей думают так же, как мы, поддерживают нас. Мы начали ездить с концертами, много выступали по России, дали больше 150 концертов в Европе. Так прошло 8 лет.

Конечно, такое понятие, как возраст дает о себе знать, и многие вещи со временем начинаешь воспринимать по-другому. Все становится серьезнее и поэтому скучнее. Но если отвлечься от постоянной рефлексии и посмотреть на вещи трезво, я безумно счастлив, что могу заниматься тем, что мне нравится, и получать за это поддержку и уважение со стороны не только старых и проверенных друзей, но и совершенно незнакомых людей. Приходя на завод, где я работаю, я смотрю на парней, которым всего 25 лет, а они уже мертвы внутри, совершенно пустые, просто оболочка. И я очень рад, что до сих пор получаю позитивные эмоции от музыки, от концертов, от новых групп, от общения. Я отлично помню моменты в своем детстве, когда, стоя у зеркала, играл на воображаемой гитаре, представляя себя на сцене, и очень рад, что смог реализовать детские мечты. И я нисколько не злорадствую и не ставлю себя выше других. Просто очень нелегко сохранить в себе дух 20-летнего, когда тебе уже почти 35. В том, чтобы к этому стремиться, наверное, и есть самый главный смысл всей этой сцены лично для меня.

В прошлом году я ушел из What We Feel и начал заниматься другими проектами. Ребята же продолжают работу, пишут песни, ездят в благотворительные туры. Мы расстались друзьями и хорошо общаемся. Я считаю, пока у тебя есть желание и силы, нужно продолжать заниматься тем, чем нравится. В этом и есть главный секрет хардкора».

Dottie Danger

Ветераны петербуржского хардкора, играющие сложносочиненный тяжелый рок с надрывными декадентскими интонациями. 

«Я рос в самой заурядной и, мягко говоря, незажиточной семье, но слыл неглупым ребенком. В 1993 году я прошел конкурс и попал в шестой класс экспериментальной школы, где преподавали поэтику и латынь. Там у меня появился лучший друг — социопат Саня, с которым мы наперегонки осваивали вредные привычки и рок-музыку, вырабатывали вкус к нехорошему, презрительному юмору. Сашу выгнали из хорошей школы раньше, чем меня, но дружить мы не перестали. Лет в 15 я вслед за ним увлекся панк-роком базового уровня (мистика — обложка альбома «Troops Of Tomorrow» The Exploited приснилась мне задолго до того, как я впервые ее увидел). Эта музыка прекрасно спасала от скуки и была полна оголтелой энергии. Однажды Саня купил кассету «Маррадеров» и принес мне ее на следующий день с рекомендацией: «От этой музыки хочется дать кому-нибудь по морде». Мне тоже страшно понравилось. Немедленно были приобретены записи 7 Seconds, Youth Of Today и Warzone — но поделиться этой радостью было попросту не с кем, никаких хардкорщиков я не знал, а на концертах «Маррадеров» тусовались не особенно компетентные (как я рассудил) люди постарше.

Я бесславно закончил невыносимую школу во дворе, никуда не поступил, начал работать в подвальной столярной мастерской и без труда стал своим в тусовке районных наци-скинов (других скинов тогда в Петербурге не было). Мой новый лучший друг Кузьма виртуозно спекулировал шинами на авторынке и мог сорить деньгами, несмотря на кризис. Мы тратили их на то, что поглощалось в зверских количествах, — бухло и музыку. Панк, хардкор, всякое праворадикальное барахло, сайкобилли и даже блэк-метал. Грядка скинов была небольшая, но отдельные персонажи уже ходили в какие-то мутные спортивные секции и даже посещали вонючие лекции о строении нерусских черепов. Но в основном мы проводили досуг бесцельно и довольно дегенеративно.

Это не могло не наскучить, и после одного особенно гадкого похмелья я решил стать стрейтэджером и зациклился на хардкоре. Оказавшись, таким образом, без старых друзей, я решил найти новых. Примерно в то же время местные единомышленники типа издателей фэнзина «Ножи и вилки» Шарапова со Слоном (в котором я при знакомстве узнал преподавателя факультатива по истории отечественной рок-музыки из той экспериментальной школы) наладили связи с москвичами и белорусами и устроили большой двухдневный фестиваль DIY-панка. На том концерте я впервые попал в мошпит, а также с беспокойством отметил, что москвичи одеваются в скейтерские шмотки и собирают огромные коллекции дорогих зарубежных компактов. До этого я считал, что военной куртки, тяжелых ботинок и кассет с ксерокопированными вкладками достаточно, чтобы быть довольным жизнью. За «фашистское прошлое» тоже было неловко, но в скором времени я уже сам переписывался с западными панк-лейблами, наживал друзей и лепил собственный крайне стереотипный фэнзин.

К 2000 году появилась какая-никакая местная тусовка, мы ходили на концерты — в основном на поп-панк, ска-панк… В общем-то, если бы мы не собрали тогда группу ’Til I Die, то вместо нас это сделал бы кто-нибудь другой. Мы начали сочинять быстрые и пламенные хардкоровые песни на общечеловеческие темы и стали выступать для небольшого количества друзей и знакомых. Потом появились новые группы, их становилось все больше. Начали происходить веселые и иногда небезопасные приключения, но о них лучше расскажут ребята помоложе. А Dottie Danger образовались после распада ’Til I Die, когда мы с Джорджем (создатель лейбла «Карма Мира». — Прим. ред.) решили собрать новую группу. 

Мне совсем не нравится мой голос, но, кажется, всем на это плевать. Нам, в принципе, достаточно той известности, которая у нас есть. Я не понимаю, зачем стремиться всем понравиться, когда ты знаешь, что на твоем концерте точно не будет пусто в зале; когда есть люди, которые выпускают твои пластинки в США, когда репетиции продолжают приносить удовлетворение и радость. Это было давно, но я злопамятный. Однажды какое-то недосягаемо компетентное … [пустой человек] из «Афиши» написало, что Dottie Danger — это «постгранж со скверными текстами». Ну и спрашивается, зачем вообще высовываться из уютной хардкоровой инфраструктуры, когда вкусы диктуют такие вот вундеркинды? Мы собой довольны, чувствуем себя полноценными рок-героями.

Я уже давно не стрейтэджер, почти не слушаю панк-музыку, редко хожу на хардкоровые концерты. Но большинство моих лучших друзей — это те, с кем я познакомился, грубо говоря, в мошпите. Моя нынешняя группа играет необычный тяжелый рок, я доволен своими стихами. И все равно мы остаемся частью того же подземелья — играем на нелегальных лесных фестивалях, путешествуем по стране на вэне с такими же бедолагами, отчаянно веселимся и многое видим. Хардкор, кстати, растет и свирепеет, мы проникли везде. Утром вы читаете на солидном аналитическом сайте колонку экс-вокалиста «Проверочной линейки», вечером идете в бар, который открыли парни из Engage At Will (потому что в другой бар вас не пропустил фейсконтрольщик из группы Next Round), ночью вашу машину поджигают какие-нибудь оголтелые поклонники группы «Красная контора»… Хардкор-сцена — не худший выбор, если хочется бежать от уродливого современного всего. Если хочется стать частью братства хороших, искренних и смелых ребят. Главное — не забывать смотреть на себя со стороны. И поменьше копировать зарубежную моду и друг друга».

Rooftops

Влиятельная московская панк-группа, чуткая к трендам. Начинали с меланхоличного панка в духе Hot Water Music, а сегодня играют снова актуализировавшийся ожесточенный альтернативный рок образца 90-х.

«В 13 лет мне надоело ошиваться по подъездам с районными гопарями. Я понял, что это тупое и абсолютно бесперспективное дело. После этого началось мое увлечение скейтбордом, мы с друзьями оккупировали технический бассейн за областным театром и начали там кататься. Нас пытались прогнать охранники и сотрудники театра, но потом они поняли, что это бесполезно. Все это начало заканчиваться с приходом в нашу жизнь наркотиков. Приходя в бассейн, я часто видел, как ребята тупо укуривались вместо того, чтобы кататься. Было очень многих жестких ситуаций, о которых можно рассказывать подробно и долго. Все это меня сильно напугало, я понял, что нахожусь не там, где должен и почувствовал, что иду неправильным путем.

В то же время, году в 2006, мы собрали группу. Играли какую-то мазафаку; я кричал в микрофон, а чуваки били по струнам. Все это было просто ужасным экспериментом, мы выступили в «Б-2» на каком-то говнорок-фестивале, и я оттуда ушел. В то же время я начал знакомиться с панк-хардкором или DIY-музыкой, как было тогда модно говорить. Мой друг Дима к тому времени уже успел сгонять на пару хардкор-концертов, но попасть на них человеку со стороны было совершенно невозможным. В те годы информация о гигах распространялась в основном через мессенджеры типа ICQ. Дима долго не брал меня с собой (видимо, думал, что я недостаточно крут, чтобы познакомиться с элитным хардкор-панк-сообществом), но в один прекрасный день я все же смог его уломать. Концерт проходил в каком-то продуктовом магазине. Когда я попал в эту атмосферу, я понял, что вряд ли смогу без этого жить. 

Окунувшись с головой в контркультуру, я, как и все новички, хотел преуспеть сразу во всем. Мы кормили людей на улицах, гоняли всяких уродов, мерзли на пикетах. Мне нравилось, что все происходило на улицах. Я вырос на улице, хотя, конечно, у меня был дом и как минимум один любящий родитель; была школа, я ходил во всякие секции, но мое сознание сформировалось за пределами дома, и я этому несказанно рад. Это стимулировало менять вокруг то, что не устраивало.

В 2007 году, сформулировав для себя некоторые важные мысли, мы с Димой создали коллектив, из которого потом выросла стрейтэдж-группа Flawless Victory. Должен сказать, что к тому моменту я еще не был стрейтэджером, мне было сложно бросить курить, так как на тот момент я курил уже семь лет. Пить я бросил после стыкового матча сборной России, когда наша команда прошла в чемпионат Европы. На нашем скейт-споте постоянно тусовались нацики, задиравшие нас, скейтеров, представителей неведомой им буржуазной западной культуры. После того матча я, будучи в говно, полез драться с этими здоровыми мужиками, тоже пьяными, которые стояли и, радуясь победе, выкрикивали националистические лозунги. Естественно, через секунду я уже лежал на земле, прикрывая лицо руками. После этого я понял, что пить больше нельзя. Если бы я в свое время не отказался от табака и алкоголя, то сейчас бы не делился с вами мыслями о судьбах сцены, а затягивал бы жгут вокруг вены.

Flawless Victory были как стая волчат. Мы подписались на московский стрейтэдж-лейбл Hard Times с целью изменить представление об этой культуре в хардкор-панк-сообществе, которое тогда сходило с ума от агрессивных высказываний между песнями участников группы xHaramx. Нас многие ненавидели. Помню, как на одном из концертов Flawless Victory я со сцены попросил ребят не курить на танцполе. После этого нас стали называть милитант-клоунами. В итоге Flawless Victory распались. Так было надо, пришло время, и все тут.

В 2011 году уже с другими чуваками мы вышли на сцену как Rooftops. Это было явно не то, что ожидали увидеть люди, помнившие о наших прошлых проектах. Ну, собственно, никто вам ничего и не обещал. Изначально мы ориентировались на Gaslight Anthem, Nothington и Hot Water Music. Сейчас мы играем гранж-рок 90-х, имея в виду таких родоначальников жанра, как Slowdive, Mineral, Hazel, Seaweed, Nirvana и других. Я давно не слушал хардкор, вернее, я возвращаюсь к нему время от времени, но не помню, когда в последний раз меня что-то из него цепляло. Вообще, я всегда стараюсь развиваться и учиться новым вещам. Последние полгода работаю с видеопроектами: снимаю рекламу, клипы, документальное и короткометражное кино. Мечтаю поработать с полным метром. На данный момент съемки полностью захватили мое сознание — так же, как когда-то это сделала музыка».

Bicycles for Afghanistan

Московский эмо-панк-квартет, участники которого за последние 10 лет успели попробовать себя, кажется, во всех существующих гитарных жанрах — от краутрока до металла.

«В 2004-м я переехал в Москву из нашего последнего семейного пристанища в Днепропетровске (мы очень часто переезжали). Мой отец в молодости играл в оркестре на трубе, и они с матерью, пока она еще была жива, здорово пели песни вечерами. Наверное, этот образ меня преследовал, заставив взяться за инструмент. С 13 лет я фанатично играл на гитаре, поэтому в Москве я сразу же начал искать себе группу. Мне повезло, и среди моих новых друзей оказались ребята, которые ходили на панк-хардкор-концерты. Они дали мне послушать Unconform, «Мечты сбываются» и Marschak. С этих групп началась моя история.

Дальше был постоянный поиск новой музыки, среди которой попались группы вроде At The Drive-In и куча неслушабельного скримо, например, Jeromes Dream и Orchid. Последние перевернули все с ног на голову. Вскоре я стал частью своей первой эмо-группы Optimus Prime. Мы пытались влиться в панк-сцену и всячески игнорировали коммерческие предложения, которые сыпались на нас из-за популярности всевозможного продажного эмо с черно-розовыми челками. Мы сразу условились, что мы панк-группа и никакой другой сцены, кроме DIY, не примем.

Моим первым панк-концертом стало шоу в клубе «Планета льда», где выступали What Are You Waiting For и многие другие. Атмосфера на концерте была непривычно дружелюбной; музыканты WAYWF постоянно говорили между песнями, объясняя их смысл, а публика делала вид, что находится в спорт-зале и поднимала в воздух невидимые штанги. После концерта мне рассказали о том, что шоу порой накрывают нацисты. Это произошло буквально на следующем концерте в том же клубе, когда не стало Саши Рюхина. В те годы произошли сразу несколько убийств, атмосфера на концертах была очень тяжелой, все были напряжены и напуганы. Ваня Костолом, охранявший концерты и делавший все, чтобы они проходили безопасно, тоже погиб. Я его прекрасно помню и буду помнить всегда.

В середине нулевых в панк-сообществе ощущалось некое юнити, сплоченность, энтузиазм и острое желание изменить что-то вокруг себя. Я стал вегетарианцем, начал участвовать в акциях «Еда вместо бомб», антифашистских шествиях, помогал собирать деньги для детских домов и приютов для животных. Потом были концерты в заброшенном тире в Жуковском и уютном маленьком «Клубе им. Джерри Рубина»; первый релиз Optimus Prime на лейбле Old School Kids и много друзей и поклонников нашего творчества из разных городов. Я начал организовывать концерты и привозить зарубежные группы. Вместе с друзьями мы сделали в лесу фестиваль «Молодость и красота», куда на третий год проведения съехалась тысяча человек. И все из ничего. Через некоторое время я уже играл одновременно в пяти группах, исполнявших музыку в диапазоне от фолка до краст-панка. Каждый день были репетиции или концерты, а затем — наш первый тур по Европе и выступление на чешском фестивале Fluff. Я был счастлив.

Сегодня все и вся перемешалось — панк-рокеры вышли из подвалов и выступают в парке Горького, концерты проводятся в магазинах одежды, а поколения зрителей, такое ощущение, успели смениться несколько раз. Впрочем, оно и к лучшему. Мне никогда не нравилась атмосфера закрытости, все это сектантство, когда невозможно было попасть на концерт, не зная определенных людей. С тобой никто не здоровался, к чужакам относились с недоверием. Я никогда не хотел превращать свою деятельность в какой-то большой секрет, поэтому всегда с радостью общался со всеми, кто подходил ко мне после концертов или писал письма. Во многих ребятах я вижу тот же заряд, что когда-то был у меня».

Павел Мятный

Кировский Стив Альбини, человек-оркестр, мультиинструменталист и культуртрегер. Успел переиграть, кажется, во всех панк-группах города, появившихся после 2002 года. До недавнего времени Мятный выступал в одиночку, а в конце минувшего года начал играть на барабанах в серф-группе «Алмазное бикини».

«Моя подготовка к приходу в панк-рок длилась три лета, которые я провел на даче. Мой младший двоюродный брат Денис привозил по одной кассете каждый год, и все летние каникулы мы слушали его новинки. В 1997 году это был «Мумий Тролль» с альбомом «Морская» (полный сдвиг мозга, мальчик-девочка, странные эротические образы и драйвовый музон); в 1998-м The Offspring и их «Americana» (хана потолку и дивану); в 1999-м — «Король и Шут», «Акустический альбом». Разумеется, я не знал, что все, что мне так понравилось, называется панк-роком. Я так и оставался обыкновенным болезненным подростком с парой кассет, пока в первый учебный день 10-го класса не напился в школьном дворе с выгнанным из нашей школы «старшаком» Владом. Он вел себя очень дико, постоянно повторял слово «дико», и это было... дико! Влад ходил колесом, павлином, показывал сценки, кричал, постоянно говорил про мертвых старух и про зарытую евреями колбасу, что-то пел, изображал игру на барабанах. В тот вечер я понял, что достиг точки невозврата. 

В 2000-м Влад ушел служить, а я познакомился с тремя стражами, стоявшими у ворот DIY и практически с нуля создавшими независимую сцену Кирова. Дрипс, Фанк и Кастет. Я стал хавать все не жуя: зины, переписанные кассеты, полное отречение от старого музла, стрейт-эдж, антифашизм, марксизм, изготовление собственного зина «Бумажные ужасы», первая группа VUNuMuGLeZ, трэшкор, металкор, переписка с людьми со всего мира, mp3-обмен, вегетарианство, эпоха Soulseek, эпоха имейл-рассылок... Мощнейший вихрь всего самого лучшего, что могло со мной случиться. 

Летом 2002 года я узнал, что «становится все больше панков», тусовочный котел закипел, я постоянно знакомился с новыми людьми, пытался с ними репетировать, осваивать музыку со всеми вытекающими. В Кирове прошли несколько гаражных опен-эйров, которые разворошили все местное болото. Групп, соответственно, становилось все больше. C 2002 по 2011 годы я переиграл, наверное, в десятке коллективов, исполнявших музыку в диапазоне от нойза, маткора и стрейт-эдж-хардкора до ой-панка. Местные ветераны Unsubs стали набирать нехилый оборот и регулярно гоняли в столицы разогревать Agnostic Front и Madball. Наша молодежь стала ездить по всей стране автостопом, как грибы стали появляться крутейшие фесты типа кронштадтского и «Все вместе», просто хреново лето любви; рай, шоплифтинг, Крым. Ну а я что? Я в то время играл в группе «Ё».

В первом же туре мои соратники по группе нашли себе по невесте и начали гонять к ним в гости. География их влюбленностей была обширна, как глобус, тур-то был на всю страну. Я остался один — идеальное время для создания человека-оркестра. Эта мысль была, конечно, далеко не нова. Я долго искал нужную формулу, пока не посмотрел видео бешеного очкарика Джеффри Новака. Он выдавал не рокабилли с балладами, а вполне себе хардкорный музон. Я подглядел, как у него устроены все конструкции, предназначенные для того, чтобы стучать ногами по барабанам. Прикинул свои варианты, попробовал. Оказалось, что с координацией у меня полный порядок, все зазвенело уже на первой репетиции. Результат был потрясный: я съездил в пять туров. Удобно, один человек, куда захотел, туда поехал. Я не верил, что под уан-мэн-бенд люди могут устраивать стейдж-дайвинг, но оказалось, могут, и еще как.

На мой взгляд, проект «Павел Мятный» получился даже слишком популярным. Сначала я старался изображать из себя эдакого стендап-комика, так как музыка была еще не достаточно убойной. Но потом я стал только играть, и к последнему туру у меня кончились все шутки. Я понял, что «голая» музыка — это тупик. Я выгорел. Да и вообще, тащить все одному очень тяжело эмоционально. Никто не может тебя подтолкнуть на что-то или предложить какую-нибудь идею. Это если что и развивает, то умственные отклонения. И тогда я вернулся к старой-доброй групповухе. Мы сделали группу «Сельская молодежь». Дурацкий и простой хардкорный панк с хорошими гитарными аккордами. Странное дело, но у кировчан она не вызывала никакой реакции. Однако, выложив запись в интернет и поехав в тур, мы очумели от поддержки. Представьте, еще неделю назад я сидел и писал все эти тексты, и даже мы еще не успели их выучить, а люди в других городах уже подпевают. 

Осенью прошлого года я увлекся серфом и начал играть на барабанах в ансамбле «Алмазное бикини». Захотелось чего-то нового, нюансов и красивости. Надоело жить по формуле «если маме не нравится, значит, это хорошо». Мы пишем саундтреки к несуществующим фильмам и мультикам. Сначала сочиняется история, а потом находятся звуки, которые ее обрамляют. Так что тут можно и литературно самовыразиться. 

Я считаю, что вся надежда только на молодых, каких-то совершенно других людей, чем мы. Те, кто постарше, уже свое слово сказали. Сейчас в Кирове есть куча атмосферных ребят с совершенно иным взглядом на происходящее. Есть скины, панки, хорошая тусовка автономов. Опять же помогают новые антиалкогольные законы — появилось много интересных баров, рассчитанных на живую музыку. Спрос на нее и лояльность людей к креативу бешеные. Трудно загадывать на будущее, особенно в нашей стране, но я скажу так: сейчас нам идут просто все карты в руки. Лучше, чем сейчас, не было никогда».

«Бард Волосатый Али»

Сольный проект Тимура Еналиева, бывшего участника многих влиятельных московских панк- и хардкор-команд нулевых. Отказавшись от коллективного творчества, Тимур начал писать мрачные философские песни под гитару, порой используя на записях ситар и скрипку.

«Когда я учился на первом курсе медицинской академии, ко мне в руки попал фэнзин Positive, на страницах которого неоднократно упоминался клуб имени Джерри Рубина. Там коротали досуг представители контркультуры и маргиналы. Моя первая группа Squat Tag Banda, работавшая в жанре ска-панк, являлась неким самородком в те дремучие, но непорочные времена. У нас не было ни друзей, ни единомышленников, да и почитателей почти не было. Нам приходилось выступать черт знает с кем и черт знает где (один раз перед ОПГ в кафе «Ромашка»). Впрочем, длилось это недолго.

Первый «официальный» концерт группы Squat Tag Banda прошел довольно интересно. В тот день в «Джерри Рубина» слетелись стаи пестрых ирокезов; мелькали клетчатые штаны и проколотые уши, шныряли косухи. Атмосфера экстравагантности распространилась далеко за пределы клуба, местным гопникам и дембелям это показалось гомосексуальной провокацией, и они совершили набег на посетителей концерта. Летали бутылки, палки и камни, аборигены висли на троллейбусных рогах с воплями: «Это мой район!»

Собственно, с тех самых пор немотивированное и «мотивированное» насилие вокруг DIY-концертов то сгущалось, то несколько рассеивалось, успев изрядно достать всех. Унылые бездельники, бесперспективные чмошники, подобострастные садисты еще с середины 90-х группировались вместе против всего нового, субкультурного. Я говорю о нацистах, разумеется. Ниша люберов к тому моменту освободилась, кому-то нужно было отравлять воздух. Долгие годы мы с друзьями-товарищами поддерживали, условно говоря, второе дыхание хардкор-сцены. Этим же занимались и другие персонажи. Музыка для нас была, слава богу, не единственным инструментом преображения реальности.

Мне довелось поиграть в нескольких группах: Marschak, Loa Loa, «Ярче 1000 солнц», «Рикошет», «Сальпетриер». С одной стороны, мы играли все — от нойза до эмо — и были этому рады. Мы экспериментировали и радовались. С другой — мы активно гастролировали, вплетались в немузыкальные инициативы, несли логос, когда мрак сгущался. Иными словами, брали на себя больше, чем могли. На сегодняшний день «Бард Волосатый Али» является моим единственным, так скажем, творческим прожектом. Это, как говорил Дэвид Линч, и есть та самая резиновая маска клоуна. Я родился в этой маске. Подтверждением тому служит дневниковая запись моей бабушки Зои Васильевны: «Тимур постоянно кривляется, игры он предпочитает познанию». Сей творческий псевдоним был выбран мной в давние детские времена. В настоящий момент это эго, по моим наблюдениям, миновало пубертатный криз.

В прошлом остались юношеские переживания, питавшие мой сарказм. Музыка и текстура, хочу я этого или нет, обращаются в нью-эйдж. Заниматься всем этим с каждым днем все интереснее. Я работаю в психиатрии и наркологии и нередко, приходя домой обессиленным, обозреваю свои гитары. На них пыль и струны порванные; думаю: все, это финал, больше ничего не будет. Но пламя не гаснет, песни пишутся, вот и кино славное сняли, не так важно, найдет ли все это своих слушателей и зрителей.

Переход от многочисленных групп к сольной карьере произошел естественным образом, все само развалилось. Год за годом у меня накапливалась усталость. Ансамбли скисали, дела не шли. Положительных ребят изолировали, преследовали и уничтожали. Все это сильно давило. К настоящему моменту окончательно оформилась третья волна московского андеграунда. Образно выражаясь, появились клубы по интересам. И стало не так важно, кто что играет, на каком языке поет, что думает и чем занимается. Это можно описать одним словом «тусовка». Это сезонная депрессия. И сезон — мертвый, если спросить меня. С глобальной точки зрения, конечно.

Дело в том, что «сцена» теряет свой шик, когда становится исключительно сферой развлечения, потребления. Но другой она сейчас быть не может. Толку от подполья уже никакого нет, но чтобы работать на поверхности, нужно иметь особую масть. Когда-то я разбирался с человеком, написавшим рецензию на Marschak в журнале Penthouse. С большой неохотою я снимался в телепередачах и отказывался от интервью, даже если за него предлагали мороженое. Хотелось опровергнуть законы эволюции на примере создания своего правильного мирка. Мягко говоря, не получилось. Что теперь? Я лежу на диване и смотрю телевизор, по выходным с ребятами мы играем в боулинг. Мы все еще опасны для общества».

Fatum

Участники группы Fatum — из тех краст-музыкантов, чьи черно-белые нашивки с названиями групп, кажется, глубоко пропечатались на коже. Играют смесь британского хардкора с металлом, имеют положительные отзывы от Amebix, Doom, Axegrinder и Lotus Fucker.

«Все началось в школе, когда мне было лет 13. Тогда я и большинство моих приятелей увлекались скейтбордингом. Учеба у нас шла неважно, родителям мы были не особо интересны, поэтому приходилось как-то развлекаться самим. Мы катались, бухали и валяли дурака. Как-то раз друг притащил кассету Sex Pistols, и я сразу же врубился, что это то, что мне нужно. Несешься на доске, слушаешь и думаешь: «Да пошли они все к чертям собачьим!»

Чуть позже у меня оказался очередной сборник британского и американского панка, там были The Exploited, две их песни, которые я никогда не забуду: «I Hate You» и «Maggie». Тогда я реально одурел, такого прежде не слышал. Невероятная энергетика, агрессивный вокал, да как такое вообще возможно? На том же сборнике были фотографии групп, выглядели The Exploited так же брутально, как и звучали: ирокезы, проклепанные косухи, военные ботинки. Сразу же после этого я перестал таскать скейтерские шмотки. Да, еще один приятель в то же время познакомил меня с блэк- и дэт-металом. Мне очень нравилась музыка Obituary, Darkthrone, Deicide, Kreator, но тематика песен отпугивала (Сатана, 666, расчлененка и прочая чушь). Ну и выглядели они для меня на тот момент недостаточно круто, ха-ха, так что я решил не останавливаться на этом стиле.

Окончив школу, я поступил в техникум на факультет радиоэлектроники. Недалеко от него был рок-магазин, в который я часто заходил и покупал с накопившихся карманных денег записи и музыкальные журналы. И тут произошло, наверное, самое интересное. Сижу я на остановке, жду свой автобус, и тут ко мне подваливает какой-то чувак в косухе с ирокезом и предлагает выпить пива с ним и его корешами. Ну я, естественно, согласился. Так я первый раз попал в панк-тусовку. Нас было человек пять, мы проводили время бездарно, но очень круто. Часто ходили на концерты в клуб «Эстакада», постоянно ввязываясь в драки и прочие неприятности. Учебу я стал потихоньку забрасывать. Тогда уже у некоторых стал появляться интернет, с помощью которого мы узнали о классике британского и шведского хардкора. Чуваки из нашей тусовки не очень врубились в эту музыку, а для меня она, напротив, стала невероятным открытием. Я не мог понять, как можно играть настолько быстро. Еще у этих команд были очень политизированные тексты, что для меня было немаловажно.

Однажды меня позвали на закрытый хардкор-концерт. Все это казалось мне странным, я-то привык к клубам, аренам, а эти мероприятия проходили в каких-то общежитиях, заброшенных домах, катакомбах, лесах, ну и количество посетителей не превышало 40–50 человек. Порой случались стычки с мусорами и еще какими-нибудь придурками.

В какой-то момент мы решили собрать группу. Я сел за барабаны, зная лишь пару ритмов. Через пару месяцев этой группы уже не было — но где-то в 2007-м появились Fatum. Сначала они играли очень сырой блэк-метал, а через два года обновили состав и стали играть классический краст-панк британской школы. Такого в СНГ тогда никто не делал. Через месяц у них ушел барабанщик, и меня позвали на замену. Было непросто. Ни у кого из нас не было музыкального образования, и мы понятия не имели, как правильно играть на инструментах. Спустя полгода, в 2010-м, мы записали демо и разослали его по разным европейским и американским лейблам. Несмотря на ужасное качество исполнения, мы стали получать положительные отзывы. Причем писали даже люди из тех групп, которые мы слушали и на которые ориентировались. Один чешский лейбл даже выпустил это дерьмо на виниле. Все это, разумеется, дало стимул продолжать.

Если бы не музыка, то черт знает, где и в какой ситуации я бы сейчас находился. Хардкор-панк-тусовка дала мне кучу новых знакомств и очень много хороших друзей. В какую бы страну ты ни приехал, если у тебя появятся проблемы, всегда найдутся знакомые, либо знакомые знакомых, которые помогут тебе их решить. Минусов тут, конечно, тоже немало. Заработать на такой музыке фактически невозможно; напротив, приходится много тратиться. Поездки в туры многим обходятся в круглую сумму. Наверное, проблема в том, что такая музыка сейчас, грубо говоря, не в тренде. Поэтому если хочешь заработать, то лучше сразу заняться, к примеру, джазом. Сможешь потом играть по будням в кабаках. Зато я могу сказать, что на наши концерты ходит лучшая публика, что я видел в Москве. Это оголтелые и безумные ребята, которые врубаются в угар и в то, как должен проходить концерт. Порой приходишь на какое-нибудь другое мероприятие (даже на концерты довольно тяжелых команд), оглядываешься и думаешь: «Что это за толпа задроченных студентов и нытиков, что они вообще тут забыли?» Либо натыкаешься потом на какие-нибудь отчеты в интернете, там одни жалобы. Кто-то что-то не так сделал, кто-то кого-то задел, кто-то там пиво пролил. От всего этого дерьма тянет блевать. Твою мать, это концерт, тут может произойти все что угодно».

I*Know

Классическая (в том смысле, что заслуженная и типичная) белорусская анархопанк-группа: мощные гитарные риффы, скорострельные барабаны, яростный женский вокал, песни с названиями «Воруй, убивай!» и «Последний день диктатора». За девять лет существования успели объездить всю Европу и не планируют останавливаться.

«В субкультуру панка с хардкором я попал довольно весело. Написал в «Музыкальную газету» объявление (а по объявлениям в той газете и группы собирались, и люди иногда женились) — мол, открылся в Минске фан-клуб группы «Пурген». Ну и дал адрес своего другана. К нему полетели письма со всех уголков нашей голубоглазой родины. В одном из писем я обнаружил DIY-журнал, листовку, нашивку и тому подобные штуки. Поняв, что мне все это импонирует, я начал интересоваться тем, что творилось в местном андеграунде. В начале нулевых в Минске была куча крутых групп; они издавались на дисках; проводились тематические фестивали «Раздавим фашистскую гадину» и «Молодежь против расовых предрассудков», где можно было приобщиться к дивному миру панк-хардкора, грайндкора и даже рэпа.

На этой волне и образовалась наша первая группа. Во-первых, мы очень хотели играть, во-вторых, мечтали, чтобы девичье белье не самых больших размеров летело на сцену. А тут еще такие внешние предпосылки, о-го-го! Проблема заключалась только в том, что мы с товарищем оба хотели играть на басу, но в итоге я сел за барабаны, он взял микрофон, а гитаристов мы собрали по подвалам и начали играть, кто как мог. Репетировали мы довольно много, а вот с концертами нам не везло. Чего только стоит случай, когда наша вокалистка снималась в фильме ужасов и ей на съемках намазали лицо резиновым клеем (ну, там эффект надо было создать какой-то). В результате у нее началась дичайшая реакция на эту химию, вся больница сбежалась посмотреть на идиотов, которые такое с собой вытворяют. Естественно, выступать с ожогом лица она не могла… Зато в итоге после первого же концерта I*Know погнали в мини-тур по Польше. Каково, а?! Мы отыграли четыре концерта и отлично провели время, посмотрев на ребят лет 14, которые играли так, что уделывали нас как котят. 

Начало нулевых в Белоруссии во всех смыслах было диким временем. Клубов, где можно было скакать с гитарами наперевес, в Минске было раз-два и обчелся. С другой стороны, тогда не было такого дичайше-жесточайшего внимания государства к нашей скромной сцене, потому можно было оплатить аренду и орать себе в микрофон сколько влезет. Но так как денег, как вы догадываетесь, не было, как и собственных инструментов с аппаратом, приходилось искать альтернативные места для гигов. В основном это были столовки. Лидером по количеству пати, наверное, стало кафе «Лайнер», с нашей легкой руки переименованное в «Хардлайнер». Там и приезжие группы выступали, и местные, и танцы там были самые горячие, и атмосфера… В общем, слушайте песню Тимати «У нас в клубе» и знайте, что она про ту столовку. Из самых необычных мест, где проходили концерты, наверное, вспомню фитнес-стрип-клуб в подвале жилого дома, куда пришло по билетам 140 человек и было так жарко, что некоторые попадали в обморок, а жильцы первых трех этажей открыли окна настежь в пятнадцатиградусный мороз. Еще в заброшенном пионерлагере под Минском были знатные кутежи.

Разумеется, свирепые наци пытались настичь всех, кто шел на концерт (или с него), поэтому мы всегда тусовались большими группами, дрались на подходах к местам проведения шоу. Дважды на моей памяти массовые потасовки проходили в самом центре города. В каждой из них участвовали более 100 человек. Так все и продолжалось, пока к нам не пришла мода на тайский бокс и вообще здоровый образ жизни. Теперь уже наши ребята стали сами искать оппонентов на сельских крестах, чтобы объяснить им на пальцах рук и ног несостоятельность их мировоззрения. Негодяи задумались и стали реже ходить к местам проведения хардкор-шоу. Понятно, что на данный момент в Белоруссии любые инициативы загоняются в подвалы. Но нам чем хуже, тем лучше. Когда есть стены, которые необходимо крушить, появляется дополнительный стимул к жизни и творчеству».