Максим Фадеев — о влиянии Крыма на эстраду, Леди Гаге и мировом успехе Serebro

• — Совсем недавно закончился детский «Голос», где вы были наставником и прослушали массу детей. Очевидно, что их выбор репертуара дает некий слепок коллективного бессознательного. Какие выводы по нему можно сделать?

— Мне понравилось, что они поют и что выбирают родители. Об этом часто спорят — мол, почему они не поют «От улыбки хмурый день светлей»? Меня, честно говоря, удивляет этот вопрос. Ну потому что время другое, другая страна. Да и дети сами другие. Понимаете… Вот я вспоминаю себя в пять лет. Я был страшно влюблен в девочку. Даже помню до сих пор ее имя. Звали ее Марина Шамандрак. Я ходил за ней хвостиком, мечтал ее поцеловать, хотел ее увидеть на следующий день, дарил ей какие-то подарки. И это нормально! И почему тогда десятилетняя девочка не может петь «Моя любовь, вернись»? Может. Но мы хотим, чтобы наши дети пели про радугу, мишек, енотов… Я сам вырос на этих песенках, и это классная музыка — но это музыка другого государства и другого века. А дети ведь развиваются. Раньше они играли в мягкие игрушки, теперь — в гаджеты. И навязывать им старую музыку — все равно что отбирать у них гаджеты и говорить: нет, играйте в куклы.

• — Вы ведь жили за границей и, наверное, можете в этом смысле сравнивать наших детей и тамошних.

— Вот вам пример. Мы долго жили в одной деревеньке под Нюрнбергом. И там соседский мальчик, уже взрослый почти, все время катался на пластмассовом экскаваторе. Я его родителям говорю: «Слушайте, он уже большой, он его раздавит скоро!» «Ну он хочет быть трактористом», — отвечал отец. Я спрашиваю: «А может, что-то другое попробовать, вдруг ему будет интересно?» — «А зачем?» И все, на этом образование заканчивается. И такого очень много в Германии, в Голландии. Потому что там за людей думают, интеллект применить некуда. А в России приходится думать о каждом своем шаге. Ты всегда должен быть на стреме. Когда идешь по улице, надо смотреть, нет ли дырки под ногами. Когда садишься в машину, ты должен предполагать, что в нее могут ворваться, — значит, нужно закрыть дверь. Это как в джунглях: ты постоянно напряжен, боишься того, что может случиться в следующую секунду, и потому думаешь. Мозг постоянно в работе — и поэтому он развивается. А когда ты ничего не боишься, когда все по правилам, все дырочки заделаны, машина тебя не собьет — ты перестаешь думать.

• — Неожиданный плюс жизни в России. Если вернуться к «Голосу» — вы правы в том, что дети в основном пели взрослые песни. Но они почти не пели современных.

— Так вообще же есть большая проблема с современной музыкой. Я бы даже и музыкой ее не назвал — скорее, музыкальным дизайном. Гармонико-мелодический ряд постепенно упраздняется, становится все более куцым. Если раньше в популярной песне в гармонии было семь-восемь аккордов хотя бы, то сейчас можно обойтись одним.

• — А отчего это происходит?

— Музыка превратилась в фон. Нет героев. Герои стали не нужны, потому что они уже сделаны в Голливуде. К тому же герои появляются во времена социального взрыва — вспомните: и Витя Цой был, и «Алиса», и «Наутилус», и сколько еще всех! А сегодня нет социального взрыва, вместо него — социальный вакуум. И кроме того, людей ограничивают в знаниях. Взять хотя бы этот ЕГЭ. Ну это что такое вообще? Кто придумал эту глупость? Детей реально потихонечку заставляют деградировать. Это страшно. И естественно, это проецируется и на культуру в том числе.

• — Вы имеете в виду, что героев нет у нас — или в мировом масштабе?

— В мировом.

• — Ну а как же Леди Гага, например?

— Да бросьте, ну какой из Леди Гаги герой? Это обычный фрик, который пришел на полтора года и ушел. Где она сегодня? Ее нет и не будет уже. Я, когда только увидел ее клип про поцелуй Иуды, сразу сказал: считайте, через полтора года ее не будет видно. И все сбылось. Все-таки нельзя трогать вещи, которые несут такую гигантскую энергию, не стоит чудить на такие темы. Это во-первых. А во-вторых, она до такой степени фриковала, что следующим шагом она должна была бы, не знаю, снять с себя кожу или оторвать себе голову. Ну потому что — нельзя же делать шаг назад, да? А шаги вперед она делала семимильные. Если бы она сначала вышла в ситцевом платье, потом погрубее, погрубее — и лет через 15 появилась в платье из мяса, было бы более осмысленно. А так… Сейчас уже все это несмешно и неинтересно.

• — Ну хорошо, Леди Гага — фрик. А вот Адель? Такая же классическая абсолютно певица, никакой не фрик, при этом бьет рекорды продаж и так далее. Она не герой?

— Ну так она англичанка. Британцы любят себе создавать героев, у них это государственная политика. У нас такой политики нет. У нас еще не так давно в государственной политике даже не было понятия «патриотизм». «Вы стесняетесь жить в России?» «Да» — был ответ. А я, например, всегда был патриотом. Я все-таки старой закалки, советский человек, вырос в уральской глубинке и с молоком матери всосал то, что мы самые сильные, великие, могучие. У нынешней молодежи этого совершенно не было. И я считаю, что наш президент, Владимир Владимирович, сделал сейчас шаг, который одновременно всколыхнул глубинную память у старшего поколения — и привил, даже жестко заклепал в душе у молодых людей чувство патриотизма. Мы понимаем, о чем говорим?

• — О Крыме, вероятно.

— Да, естественно. Причем этот патриотизм ничего не могло так всколыхнуть, никакая Олимпиада. Только мир, который ополчился против нас. У нас ведь в ментальности издревле заложено: мы никогда не воюем, но когда на нас нападают, мы побеждаем. Я по себе знаю, что если нападут на нашу страну, я возьму ружье и пойду воевать. Для нас это норма. А для них — нет. Поверьте, в Европе на этот вопрос смотрят совершенно иначе. Очень прагматично. А у нас даже вопроса нет, не стоит он просто. Вот такой народ. Мы можем быть разрозненными, злыми, гавкать друг на друга, но попробуйте на нас напасть — мы объединимся, будем любить друг друга и обожать свою страну. Так что он сделал великую штуку. Он объединил нацию. Это факт. Я всегда, когда ездил по Америке, думал: ну надо же, как они любят свою страну, раз флаги из окон вывешивают, интересно, у нас когда-нибудь будет также? И вот недавно я ехал по Тверской — и в каждом доме висело по пять, по шесть флагов! Вот на этом фундаментальном пласте, который он создал, может возникнуть герой.

• — То есть вы считаете, что история с Крымом благотворно скажется на российской культуре?

— Конечно. Ну давайте обратимся к великим философам. Вот был такой Конфуций. Когда император его спрашивал, почему в армии плохой боевой дух, он всегда отвечал: потому что очень мало музыки. Музыка — единственное из искусств, которое нельзя ни потрогать, ни понюхать, ни посмотреть. И только музыка может заставить человека совершать какие-то вещи. Например, поднять боевой дух воинов. Или — Гитлер же всегда ставил Вагнера и в этой истерии давал распоряжения убивать евреев миллионами. Значит, в музыке Вагнера было дыхание некого существа, способного влиять на людей. Песни могут целые народы поднимать! Включите даже сейчас «Вставай, страна огромная» — до сих пор ведь мурашки по коже, ощущение величия.

• — И если вернуться к Крыму…

— На этой волне сегодня однозначно может появиться герой.

• — Но ведь есть и обратная сторона вопроса. Скажем, вы не опасаетесь, что у группы Serebro в рамках усугубления нашего противостояния с западным миром просто закончится успешная мировая карьера?

— Эмоционально у меня такой страх есть. Но если будут унижать мою страну и мой народ, мне будет совершенно наплевать, что они там думают. Мы тогда сами туда не поедем.

• — А вы Serebro сразу задумывали как международный проект?

— Мы изначально делали их для Азии — Японии, Кореи и так далее. Девушки маленького роста, с европейскими лицами, большеглазые — в общем, похожие на героинь аниме. Мы спокойно работали, все делали на английском, но пришел Юрий Аксюта и, как всегда, спутал карты, потому что начал просить песню на «Евровидение». Так что в итоге мы начали в Европе, а не в Азии. Но да — «Серебро» сразу задумывалось как мировой бренд. Хотелось просто сделать то, что никто здесь не мог сделать. И получилось.

• — Ну а почему получилось, как вы это себе объясняете? Вы как-то просчитывали сценарий успеха?

— Нет. Я не просчитывал. Дело в том, что у нас радиостанции очень любят говорить слово «формат». И вот мы дали какой-то трек, и нам говорят: ну неформат. И, знаете, я психанул. Так мне надоело за 25-то лет все это слушать, что я позвонил с Бали в компанию и сказал: ребята, все. Делаем то, что нам нравится. И кладем на радиостанции большой металлический болт, забываем про них. И сразу после этого написал «Маму Любу» и придумал клип с девчонками, которые едут в машине. И все. Эта история так рубанула, что Serebro увидел весь мир. Это доказывает одну простую вещь: никогда не нужно подчиняться чужому мнению, достаточно просто творить честно от начала до конца.

• — То есть до того вы подстраивались под формат?

— Приходилось, конечно. И подстраиваться, и идти на компромиссы.

• — И с Линдой?

— Нет, Линда — это был крик души. Такое — «эх-х-х!». Но тогда и радиостанций-то толком не было. А потом времена поменялись. Появились люди, которые, с одной стороны, могли сделать песню популярной, а с другой — занимались зарабатыванием денег и потому шли популистским путем. То есть не развивали страну, а давали ей то, что она и так потребляет. Ну ест животное бананы, ему их и дают. Может быть, оно бы и свеклу ело, если бы дали попробовать. Но не дают. И я вынужден был под это подстраиваться. До поры. Был еще один случай, который я реально не могу забыть. Мы дали на одну станцию песню Serebro «Скажи, не молчи». Редактор послушал и сказал менеджеру: «Песня — полное дерьмо, мы ее не поставим». Дословно. Мне это передали, я страшно возмутился, позвонил на станцию и сказал: «Мы не просим вас взять песню, но оскорблений мы не потерпим». И распорядился категорически больше ничего этому радио не давать. После чего песню поставили другие станции, она стала дико популярной, собрала все призы. И только через восемь месяцев после этого ошеломительного успеха возникла эта станция и сказала: «Мы тоже хотим поставить». Мне было так противно! Ты ведь мог уже 8 месяцев на этой песне зарабатывать! И утратил эту возможность только потому, что ты дурачок и непрофессионал. Вот и все. Там сидят непрофессионалы, случайные люди, которые как-то туда прибились, притусовались… Ни один из этих редакторов не имеет музыкального образования. Как они мне могут говорить, что я должен делать?! Чему они меня могут научить? Я пишу хиты на протяжении 25 лет. И продолжаю это делать. На мировом уровне. Вот знаете, в чем разница между нами и Западом? Там ты стал популярным — и это навсегда. Тебя во всяком случае уже уважают. Здесь ты побыл популярным год — и все: тебя закатали, появился следующий, историю никто не помнит. Поэтому мне приходится делать музыку, как будто я ее пишу впервые. И держать руку на пульсе, следуя трендам — а то и предчувствуя их за несколько лет.

• — И такое случается?

— Конечно. Можно смеяться, но есть факты: «Ворона» Линды была за год до «Frozen» Мадонны. Или — помните фильм Тарантино про невесту с катаной за спиной? Он же приезжал сюда, когда здесь вовсю херачила песня Глюкозы «Невеста». И через год вышел «Убить Билла». Понимаете, да? Ну просто не может быть таких совпадений. Или еще: мы сделали с Serebro клип на песню «MiMiMi» — шубы, океан, троны, туфли, которые погружаются в воду, деньги летают и так далее. И через год мы видим то же самое у Рианны: шуба, вода, деньги, трон… Ну невозможно так совпасть. И когда мы там говорим: ребята, это же слизано у нас. Они отвечают: ну да, мы смотрим, что происходит в странах, никому не интересных, берем какие-то идеи. А когда мы говорим это здесь, нам смеются в лицо. Ну да, конечно, мы же лохи, у нас своих идей нет, можем их только заимствовать. А это на самом деле не так. Я считаю, что русский народ дико талантливый. И я точно знаю, что настанут времена, когда Россия будет главным центром планеты — интеллектуальным, культурным, религиозным. И верю в то, что эти времена застану. Я ведь очень хорошо чувствую время. Мне 45, а я пишу «MiMiMi», понимаете? А многие мои коллеги продолжают писать такую же музыку, как в советские времена. Так нельзя. Нужно всегда идти впереди времени, не оборачиваясь назад. Как моя бабушка меня всегда учила: если будешь всегда смотреть вперед, останешься молодым; как только начнешь вспоминать о былом — станешь стариком. Так что никакой ностальгии. Мы движемся вперед, живем в прекрасное время, и я думаю, что будущее России за новым поколением, которое уже родилось. А предыдущее поколение, те, кто родился в 90-м, 91-м — они все одинаковые. Большинство из них — ленивые, абсолютно безответственные существа, которые хотят денег и не хотят работать.

• — Почему? Потому что в такую эпоху росли?

— Конечно. Они росли, когда прежние ценности, в которые все верили, были разрушены, а ничего другого не придумали. И только сегодня ценности наконец появились. Потому я и считаю, что Путин — это исторический человек, о котором будут потом говорить, как о Петре Первом.

• — Раз уж все-таки заговорили о прошлом — как, на ваш взгляд, изменилась здешняя музыкальная индустрия за те 25 лет, что вы имеете к ней отношение?

— А у нас нет индустрии. И не было никогда. О чем говорить, если у нас менеджеры до сих пор продюсерами себя называют? Это то же самое, как если бы они называли себя композиторами, не написав ни одной песни. И вот так все. Какая индустрия? Нет ее.

• — Тогда почему ее нет?

— Потому что нет воспитания. Есть классическое музыкальное образование, но современного, эстрадного — джазового, блюзового, соулового и так далее — нет. Я десять лет уже пытаюсь объяснить власть имущим, что надо создавать школу. И я ее создам в итоге. Музыкальную академию современного искусства, где будут преподавать я и люди, в которых я уверен. Потому что когда я смотрю на перечень преподавателей вокала в Гнесинке… Ну там из двадцати человек двое грамотных в лучшем случае. Остальные — просто несбывшиеся певцы. Чему несбывшийся певец может научить другого певца? Тому, как не стать певцом. И результат мы видим — их выпускается тысячи, и где они все?

• — В ресторанах поют, наверное.

— Вот об этом и речь. Мы учим детей в Гнесинке, чтобы они потом шли работать в ресторан. А я хочу их учить так, чтобы они потом шли работать на большой сцене в Америке и становились звездами. И я доказал не один раз, что я могу это сделать.

• — Положим, индустрии никогда у нас не было. Но все-таки в 90-х поп-музыка была куда свободнее и интереснее, вы с этим согласны? Сложно себе представить, чтобы сейчас в мейнстриме мог появиться персонаж вроде той же Линды.

— Да, конечно. Или «Агаты Кристи». Или еще много кого. Тогда были герои, потому что время такое было. Был патриотизм.

• — Погодите, какой патриотизм, если 90-е принято считать эпохой разрухи?

— Разруха — да. Но мы же стремились! Как же: наконец разрушили оковы Советского Союза — и сейчас создадим новое государство. Это было сильное чувство, которое потом постепенно умерло, когда мы увидели, что происходит. Я, например, точно знаю, что если бы не Владимир Владимирович, России бы уже не было. Ее бы разорвали, раздербанили на мелкие куски. Но в 90-х был подъем — и надеюсь, что сейчас он тоже начнется. Думаю, что новой элитой современной эстрадной музыки могут стать как раз те дети, которых мы видели на «Голосе».

• — А если говорить именно о звуке современной музыки, куда он движется? Сейчас же такое, в сущности, торжество клубного звука. Даже если сравнивать два альбома Serebro клип на песню «MiMiMi» — в первом есть тяжелые гитары, еще что-то, а второй — сугубо цифровой.

— Да, так и есть. Сейчас время танцевальной музыки, время очень легкомысленного подхода к звучанию. Яркий дизайн, минимум мыслей и максимум жесткого ритма. Но это изменится, и очень скоро. Мы начнем возвращаться в фанк. Вспышки уже есть — те же Daft Punk. И лет, может, через пять-семь в музыку начнет возвращаться интеллект. Мы, кстати, с солисткой «Серебра» Ольгой Серябкиной уже начинаем делать очень интересную тему. Проект называется Holy Molly, мы его запустим летом — ну и вы сами услышите, как это будет.

• — Группа Serebro же еще одну тенденцию собой воплощает — то, что поп-музыка стала гиперсексуальной. Ни в одном из ваших предыдущих проектов этот акцент не ставился настолько сильно, даже в Кате Лель — хоть она и пела про секс, это все было оформлено довольно лукаво. А тут все предельно открыто. Это тоже общий тренд?

— Конечно, да. И не только в музыке. Обратите внимание: сегодня людям в искусстве — в кино, например, — не нравится ничего, что связано с ощущением сделанности. Модно то, что очень настоящее. Если есть прыщ — пусть он остается, не надо зачищать лицо. То есть и тело, и душа все больше оголяются; ты обязан быть открытым с потребителем, который тебя хочет.

• — И куда это все может привести?

— А никуда. Уже привело. Сегодня эта тенденция уже достигла апогея, и многие начинают демонстрировать пуританские взгляды. Это такая синусоида.

• — Вы как-то сказали, что у русского хип-хопа нет будущего. Сейчас ваше мнение изменилось?

— Нет, конечно. А кого вы можете привести в пример?

• — Ну Баста собирает огромные…

— И что?! Баста — это кто вообще? Давайте скажем честно: Баста — обычный попсовик. Он делает поп-музыку. Да, в форме рэпа. Но это не хип-хоп. Хип-хоп образовался в черных кварталах Бруклина и был придуман гангстерами, которые реально жили такой жизнью. Что, Баста — гангстер? По нему видно, что он весь побрызган одеколоном, от него фонит мажором. Или «АК-47»? Серега, может быть? Ну это смешно. Единственный, кто как-то похож на настоящего хип-хопера, — это Гуф. Вот он немножко тру. Ну и «Каста» — у них нет американского китча, они смоделировали свой рэп, хотя все равно пользуются тамошним зву­чанием, этими полуджазовыми виниловыми нарезками. А так — ну это все шняжное, это коммерческие абсолютно люди. Они нас в чем-то обвиняют? Пускай на себя в зеркало посмотрят. Понимаете, мы в Америке встречались с тем же Лилом Уэйном. Они приехали на таких тачках — вы бы это видели. И повываливались оттуда — ну реальные пацаны, бандиты, страшно просто. Настоящие индейцы. То есть они живут этим. А наши — пародируют. Кепки эти на себя надевают… Они как попугаи, детский сад вообще. Это попса, голимая олдовая попса. Это как если бы кто-то из американских черных надел бы нашу косоворотку, взял балалайку и начал бы вприсядку танцевать. Нам бы было смешно, правда? Также и они ржут над нами. Мы показывали там русский рэп — они хохотали как дикие, просто по полу валялись.

• — Хорошо, а есть тогда какие-то новые люди, которые вас все-таки радуют? Вот, помнится, вы группу Archngl добрым словом поминали…

— Да, отличные ребята. Кто еще… Ну The Hardkiss, On-The-Go, Pompeya, Manicure… Но они же в андеграунде жестком, да?

• — Они в андеграунде, потому что им некуда деваться. Непонятно, как преодолеть имеющуюся монополию на эфиры и вылезти из этого андеграунда.

— Это правда. И это ровно то, о чем я говорю. Я и сам, честно говоря, под­устал видеть в телевизоре одни и те же лица. Это просто невыносимо. И народ сейчас отрицает то, что предлагает телевидение, категорически. Он хочет сам найти, что ему нравится. Поэтому я уверен, что именно тот пласт культуры, который мы сейчас упомянули, скоро все-таки выйдет на поверхность и станет обычной попсой. А когда это станет обычной попсой, тогда уже можно будет спокойно жить.