«БГ, наверное, быть сложно»: правила жизни Гребенщикова от 80-х до наших дней

1980-е

«Аквариум» появился как общность людей с хорошим отношением друг к другу и желанием создать какую-то такую группу людей, которая жила бы вместе практически. Проводили бы время друг с другом, делились бы мыслями друг с другом. Такая community, как Grateful Dead. (1980)

Я — воспитанник Петербурга, другого не мыслю. Город света и мрака. Мечтаю о том, чтобы отделить его светлую компоненту от темной, и там и жить. (1982)

Первое выступление — ночной фестиваль в Юкках летом 1973 года. Я выступал в качестве акустического романтического мальчика с песнями Кэта Стивенса на одной сцене с «Санкт-Петербургом», старыми «Землянами», «Манией» и тому подобными, чем тогда очень гордился. (1982)

Каждая земля, каждый язык, каждая форма восприятия реальности требует каких-то определенных людей и мифов, которые наиболее четко эту форму осознают и действуют в ней. Дилан, The Rolling Stones, The Beatles и масса других прекрасных людей делают это там. Здесь этого никто не делает, почти никто. Поэтому мне приходится работать сразу за 100 человек. (1983)

Как только я смог пройти сквозь детское недоверие к церкви — шикающие старушки, церемонии, и так далее — я нашел там то, что там и было всегда — объединение и вечный праздник. А побудило, конечно же, «стечение обстоятельств», как это обычно называется. Христианство включает в себя без всякого ущерба для включаемого абсолютно все остальное — и даосизм, и рок-музыку — и заставляет все это делать по-настоящему. Христианство — это подход ко всему с любовью. Поэтому оно и важно. Все остальное — частности, включая материальные условия, философии и другое. (1984)

У меня с самого детства было ощущение, что жизнь — это кайфовая штука. (1985)

Беда людей в то, что мы все время дергаемся и хотим что-либо создавать, а все уже есть. Надо совершенствовать то, что уже есть. Просто нужно не делать той глупости, не совершить эту глупость и вместо того, чтобы побежать звонить какой-то бабе или еще что-то вроде этого, просто сделать дело, довести его до конца. И совершенствоваться, совершенствоваться! (1985)

На концертах важен только процесс передачи энергии. Вернее, только процесс прикосновения к какому-нибудь источнику энергии. Что, собственно, и происходит. То, что при этом получаются какие-то звуки — это дело второстепенное. (1985)

Если петь только о светлом, люди могут забыть, что существует на свете и темное. Но и Сергеевы и Ивановы — они есть. И поэтому необходимо петь и о них. (1987)

Я видел дверь Ринго Старра на фотографии. Она исписана гораздо больше, чем моя. (1987)

«Аквариум» — это группа, появившаяся потому, что у нас не было ни аппаратуры, ни инструментов. Поэтому мы такие и сложились... уроды. (1987)

В силу свойств своей натуры никогда не любил песни, в которых присутствовал сырой, мрачный, подвальный элемент. Их атмосфера меня удручала. Я и в жизни этого не любил и всегда отталкивался от этого. Та музыка, которая мне нравилась, была освобождением. Благодаря ей я понял, что я нормальный человек. (1987)

Я не занимаюсь спасением всего человечества. Мне никто не давал такой миссии, и я не чувствую ее в себе. Я стараюсь показать, что есть альтернатива. Альтернатива принятому мировосприятию. (1987)

Как правило, русский рок имеет гораздо более четкую фокусировку на реалиях духа. С другой стороны, кого волнуют тексты? То есть я пишу сложные тексты, но только ради выражения собственных воззрений, используя это как способ побыть философом. Мы слушали британский и американский рок-н-ролл тридцать лет. 95 процентов людей не понимали слов, но посыл все равно был ясен. И он изменил Россию — полностью. (1988)

Мы очень недовольны. И очень голодны. Как Мик Джаггер в 65-ом. Мы, конечно, много старше — но от этого, вероятно, наши зубы стали острее. (1988)

Я просто голос. Я не лезу вон из кожи, чтобы написать песню. Это песни находят меня. (1988)

Говоря о рок-н-ролле, нельзя не говорить о религии по одной очень простой и очень атеистической причине. Религия — это жизнь духа, и рок-н-ролл — жизнь духа. Религии мы с детства были лишены. Рок-н-ролл являлся для нас единственной формой жизни духа. (1988)

Как только начинаешь думать о деньгах, считай, что день пропащий для творчества, а то и два. Я увидел, что понятие денег все живое душит — это как баллон с ядом распылить по квартире. (1989)

Когда я в деревне, на Валдае, выхожу ночью в лес, это и есть настоящая жизнь. Такая, как в наших песнях. (1989)

1990-е

У нас никогда не было такого: прослушали того же Брайана Ино, понравилось, решили содрать. Скорее наоборот — сперва напишем что-то, а потом сидим и соображаем, на что это похоже... Если тот же Брайан Ино позвонит мне и скажет, что «Плоскость» — это его вещь, мы с удовольствием подтвердим его авторство. Какой еще плагиат? В рок-н-ролле не может быть плагиата. (1990)

Мне не нравится то, что обычно видят люди в Петербурге. То, что там увидели Пушкин, Гоголь, Мандельштам. Хотя я понимаю, болею и чувствую. Я знаю, что они имели в виду. Но я с детства видел какую-то светлую сторону городской жизни. Почему-то я на этом вырос. И до недавнего времени я даже не до конца понимал, что все имеют в виду, демонстрируя ужас жизни Петербурга. (1991)

Я предпочитаю виски или коньяк, хотя водку приходится пить в больших количествах. Это физический быт, который не имеет никакого отношения к тому, что реально составляет нашу жизнь. Ни алкоголь, ни какие-то другие наркотики никак не влияют на творческий процесс. (1991)

Я думаю, что нам говорить о духовной пустоте американцев или кого бы-то ни было, по крайней мере, бессмысленно. Это напоминает позицию ребенка, который сидит на горочке и говорит: ну, а все остальное — говно, видел я ваш Эльбрус. Это такое нормальное местничество, которое, по-моему, места иметь не должно, ибо у нас одно, у них — другое, у греков — третье. И нужно взаимно уважать друг друга, потому что у них есть масса того, чего нет у нас, как и у нас есть масса того, чего нет у них. И как говорил апостол Павел, для того, чтобы все нормально существовало, нужно просто признавать разницу друг между другом. (1991)

Вот меня считают авторитетом. Ко мне приходят мальчики, приносят кассеты, чтоб я слушал. И я все никак не могу понять... Почему-то когда я начинал писать песни, у меня, безусловно, были какие-то авторитеты — те, кого я слушал, любил, очень уважал, — но прийти к ним со своими песнями мне в голову не приходило, честно говоря, никогда. (1991)

Теперь, при моей усилившейся любви к России, объездив ее за прошлый год практически всю, я впервые понял, где живу. (1992)

То, что принято в просторечии называть Борисом Гребенщиковым, официально, абсолютно торжественно, отказывается от какой-либо причастности ко всему, что было написано и сказано об «Аквариуме», включая фактически все интервью, которые давались, — ни одно из них правильным не было, даже самые глубокие. (1992)

То, что у нас есть какая-то определенная минимальная слава здесь, освобождает нас от того, чтобы мы думали, как мы выглядим или что-то еще. Нам не нужно самоутверждаться. Нам интересно сделать то, что превзойдет наши собственные ожидания. (1992)

Я понимаю, что вообще единственная движущая сила для любого поступка человека — это сострадание к своему ближнему. А любовь — это движущая сила сострадания. Из любви мы так или иначе все и состоим. (1993)

Подполье советское... Какое, к чертовой матери, подполье? Мы пытались заниматься музыкой, нам не давали. К подполью это не имело ни малейшего отношения. Если бы нам тогда дали стадион, мы бы и тогда играли на стадионе. (1994)

Я не считаю себя отдельным от остального народа, нет никаких оснований считать себя слишком умным, гренландцем или еще кем-то. Я русский. По большому счету, получаются народные песни, не потому, что я примазываюсь к народу, а потому, что я часть его и есть: то, что приходит в голову — часть народного голоса. (1995)

Что мое выступление может изменить? Сейчас у нас все выступают против правительства, оно с удовольствием все слушает и потом делает еще большие деньги... В данный момент мое выступление было бы бессмысленно. Если у нас появится хоть один разумный кандидат, за которого можно будет голосовать, то я скажу: за всех остальных голосовать нельзя, а за этого — можно! Но пока я такого не вижу. (1995)

Первую гитару я нашел на помойке. Отец мне ее привел в порядок, вместе клеили. В магазине такая стоила семь рублей. Настоящая, вполне приличная гитара появилась в семьдесят шестом году. Двенадцатиструнка фабрики Луначарского. Я с нее снял четыре струны, оставил восемь. Весь классический «Аквариум» на этой гитаре и был сыгран. (1996)

Я так долго исследовал практики быть счастливым и самодостаточным, что в итоге перестал притворяться, что я представляю из себя что-то особенное. Я с удовольствием принимаю, что у меня в голове такой же бардак, как у всех остальных. И депрессии, и похмелье — все присутствует в той же степени, что и у остальных людей. Мне кажется, что нет смысла перед собой притворяться, что я что-то такое особенное. Если притворяются все, значит, это нормальное состояние жизни. Я долго считал, что я умный, а сейчас понял, что я дурак, и меня эта мысль абсолютно не огорчает. (1998)

Своего у человека вообще не должно быть. Все свое привязывает к месту. Человек должен быть сам по себе. Я не очень-то люблю иметь что-нибудь свое. Наоборот, последние лет десять я избавляюсь от всего своего. (2000)

2000-е

Искусство не более связано с «социальной войной», чем осень или солнечный свет. Но бывает, что не слишком талантливые люди, чтобы придать себе веса и хапнуть энергии, начинают заниматься «социальным» искусством.  Искусство независимо от социума, хотя отчасти и связано с ним в выборе средств — но никогда не целей. (2001)

Мне хотелось бы, чтобы я был альтернативой. Я хочу быть единственной альтернативой. Но, конечно, когда столько лет на виду, это сложно. Так что сейчас «Аквариум» — это окошко в мир, где хорошо. (2002)

Россия для меня лично является идеальным местом, в котором я могу собраться с мыслями и что-то сделать. Поэтому у меня нет никакой необходимости никуда перебираться. Я себя не чувствую скованно в России. Мне очень многое там не нравится, как и любому нормальному человеку. И хамство, и грязь, и воровство не могут нравиться... Что-то менять, даже зная, что это обречено на провал, нужно. (2003)

Если бы реальность была только тем, что описано в песне «500», все могли бы немедленно окончить жизнь массовым самоубийством. Я знаю, что в России, особенно в Москве, беспросвет всегда был в почете. Но я-то всегда придерживался мнения, что этот мир — место абсолютно счастливое и полноценное. И только мой собственный кретинизм мешает мне это увидеть. Нет, в депрессию я могу впасть легко и часто это делаю. Но голова мне подсказывает, что депрессия закончится, а настоящее — останется. (2005)

Те, кто говорит о власти с придыханием или захлебываясь от ненависти,  глубоко ошибаются. Власть не заслуживает ни того, ни другого. О власти нет смысла говорить в той же степени, в какой нет смысла говорить о водопроводчиках. (2006)

Я мало ассоциирую себя с понятием «Борис Гребенщиков». Это сочетание звуков, с которым меня идентифицируют люди. «БГ» для меня звучит как название какой-то машины, поэтому я тоже с собой это не ассоциирую. Я думаю, что БГ, наверное, быть очень сложно, на него большое давление. Я к себе никак не отношусь и никак себя не называю. Поэтому мне жить очень легко, и чем дальше, тем радостнее. (2007)

Меня о рождении музыки спрашивают более тридцати лет, и я каждый раз не могу ответить. За эти годы песен появилось больше пятисот. Чтобы песня появилась, должно быть чистое сердце. Потому что сквозь грязные стенки музыка не пройдет — побрезгует. (2008)

Я рекомендую относиться к смерти, как самураи, которые изначально считают, что они мертвы. Человек просыпается утром и говорит: «Я мертв». А когда ты мертв, то смерть уже не волнует. Тебе уже ничего не страшно, а, наоборот, все радует. Даже пролетевшая муха — уже неожиданный бонус. (2009)

Ностальгия — это чувство, свойственное только людям, которые внутри считают себя проигравшими. Юдоль лузеров. (2011)

Я сейчас абсолютно не хочу быть в авангарде. Я не вижу, во главе чего я должен быть. Я предпочитаю быть сам по себе. И желательно, чтобы меня никто не видел. Скоро осень, а потом, думаю, я вообще исчезну. (2013)