Заповедник К пятнадцатилетию клуба «Пропаганда»

— Есть знаменитая пословица, что на первом концерте The Velvet Underground было 12 человек, но все они сделали по группе. Какова судьба людей, которые успели поработать в «Пропаганде»? Сколько их вообще было?

— Сейчас прикину. Мне кажется, человек двести. Если брать меня и моих соратников, то мы не разбегаемся, продолжаем открывать места, работать одной и той же группой. Я знаю, что один наш бывший бармен сейчас собирается открывать свою компанию по обжарке кофе. А так в основном официанты и бармены уходили в какие-то другие места, может быть, на более серьезную работу.

— Просто в «Пропаганде», кажется, никогда не было этой навязчивой идеи, что нужно расти и развиваться. Наоборот, вы будто транслировали одну важную ценность: что если у тебя получается делать нечто хорошо, то надо только этим и заниматься. Нет ничего унизительного в том, что ты моешь тарелки или меняешь куртки на номерки в гардеробе.

— Полагаю, что официанты все равно воспринимают это как временную работу — пусть и комфортную. Просто они задерживаются надолго. Наверное, держит атмосфера, им правда нравится место, где они работают. Но это не значит, что они не хотят расти дальше.

— А состав владельцев клуба за эти 15 лет сильно изменился?

— Нет, это одна и та же компания. Есть учредители и есть команда, которая открывала «Пропаганду». Они все до сих пор работают или в «Пропаганде», или в «Кризисе жанра», или и там и там. «Кризис» вообще был самым первым, мы его в 1994-м открыли. Он был крошечным, но довольно успешным, проблема заключалась только в том, что он был неудачно расположен — в подвале жилого дома. Мы постоянно сражались с местными жителями из-за громкой музыки.

— В 1997 году в Москве уже было какое-то количество баров, клубов, сложилась мощная экспатская тусовка. На кого вы смотрели в Москве, когда открывали «Пропаганду», с кем хотели соперничать?

— Мы хотели открыть клуб-дискотеку и ориентировались на югославскую дискотеку «011» на Садовом кольце. Вот, пожалуй, и все. В Москве был «Птюч», который мы не особенно любили. Мы считали, что рейв — это все не наше, и вообще остерегались электронной музыки. Больше хотелось фанка, рока, какого-то незаезженного диско. Были еще какие-то странные места, на которые мы никак не хотели быть похожими. А дискотека «011» нам нравилась по многим параметрам.

— Для вас принципиально было на Китай-городе открыться?

— Это место подвернулось нам в разделе объявлений газеты «Из рук в руки». «Пропаганда» могла бы быть где угодно в центре, Китай-город — это случайность. Мы принципиально искали нежилой дом, пространство с высокими потолками. Вот это было главное. Мы тогда вообще не думали о том, хватит ли нам мощности электричества, сможем ли поставить летнюю веранду. Вообще, перестроить на Златоустинском пришлось все. До нас в большом помещении находился ресторан «Россы», в арке-прихожей была рюмочная, и всем этим заведовал один матерый советский общепитчик. Помню, в интерьере было много дерева.

— А название «Пропаганда» вообще как появилось?

— Просто нам нравилось это слово, его энергия. Советских коннотаций мы боялись и всячески от них открещивались. Но нам все равно постоянно советовали повесить в качестве украшений какие-то дремучие коммунистические плакаты. Я не очень люблю, когда нас называют «Пропкой», но ничего не поделаешь — так уж разошлось. Сколько я себя помню, столько и «Пропку».

— Если название переиначивают без издевательского отношения, это показатель того, что появился лояльный потребитель. Кто, кстати, сюда ходил в конце 1990-х?

— Молодежь, которая хотела по ночам веселиться, танцевать, выпивать. Экспатов было очень много. Тех, кто не любил засилья рейва в клубах. Тогда открывалось много заведений с электронной музыкой, которые копировали друг друга. К нам ходили люди, которым не хватало какого-то другого, более человечного места. Возрастной состав с тех пор не меняется — одни люди вырастают, на смену приходят другие. Мне, правда, кажется, что теперь все стали как-то помоложе, но это естественно.

— У вас сразу появился фейсконтроль. Как вы инструктировали людей, которые стояли на входе, кого пускать? Я помню, что долгое время ходил миф, будто в «Пропаганду» не пускают людей в кожаных куртках.

— Нет, это бред, у нас всегда был довольно демократичный фейсконтроль. Часто все сводилось к тому, что ты просто стоишь и показываешь — вот этот нам нравится, этот не нравится, это наш человек, это не наш. На фейсконтроль, правда, всегда были жалобы. Мы ошибались и ошибаемся. Но постоянно думаем об этом вопросе. У нас, кстати, когда-то давно был платный вход, а потом стал бесплатный.

— Еще одним ноу-хау «Пропаганды» является предельная рационализация пространства. По сравнению с баром и танцполом туалетам и другим функциональным помещениям отведено предельно мало места. Это чья идея, архитектора Пастернака?

— Мы изначально хотели убирать столы и использовать это пространство для ночных танцев. Все прочее — маленькие туалеты, гардероб — это все не специально, а результат отсутствия опыта. Сначала все было совсем крошечным, а потом мы поняли, что не рассчитали, и сделали чуть побольше.

— Изначально в «Пропаганде» не было кухни, насколько я понимаю?

— Нет, она была с самого начала, но совсем неопытная. Мы, конечно, больше думали о баре, о ночной работе. А кафе считалось таким дополнением, чтобы место днем не пустовало. Я помню, что почему-то сначала мы подавали пельмени. Но эта тема быстро сама себя изжила — нам не нравились ни наши пельмени, ни сама идея, что они у нас вообще есть. Потом мы стали искать шеф-повара, пригласили какого-то известного и серьезного человека из ресторана на Рублевке. И он придумал меню из сложных блюд с русской кухней, которое нас завело в тупик. А потом мы наконец сформулировали ту концепцию простой и качественной еды, которой придерживаемся до сих пор. Сейчас я уже не могу сказать, что важнее, кафе или танцы, — все равноценно.

— «Пропаганде» 15 лет, вечеринкам Санчеса на год меньше. То есть понадобился год, чтобы «Пропаганда» стала такой, какая она сейчас?

— Да, все началось с вечеринок Санчеса, вернее, с того момента, как у нас перестали выступать группы — Moscow Grooves Institute, «Детский панадолл». В первый наш день рождения, я помню, даже «Моральный кодекс» играл. Потом мы это все убрали, потому что в этих стенах живая музыка звучала не очень хорошо. Наше увлечение электронной музыкой началось с того, что стало приходить все больше людей и говорить: «А давайте вот это поставим, давайте то послушаем». В общем-то, хаус играли, но в виде исключения. Но с появлением Санчеса он стал отвоевывать все больше и больше места. Его вечеринки не сразу стали популярными, сначала они были до часу ночи — сейчас в это трудно поверить. В какой-то момент Санчес позвонил мне и сказал: «Кирилл, надо до трех работать». Я сказал: «Конечно, давай до трех». А потом он попросил до шести. И тогда, кстати, не было никаких привозных иностранцев, все начиналось на энтузиазме Санчеса и его друзей. У него хотели играть все.

— У вас же не было арт-директора, когда «Пропаганда» открылась?

— Да, но мы потом позвали себе в помощь англичанку Франческу Кэнти, чтобы она отвечала за музыку. После «Пропаганды» она устроилась работать в Британский совет, — кстати, познакомилась с ними, чтобы возить иностранных диджеев. Я не помню, что она здесь делала, честно говоря; нас с ней познакомили знакомые иностранцы, которые знали, что мы собираемся открывать танцевальное место. Она скорее подбирала музыку для русских диджеев, которых уже нашли мы. Их было всего четыре человека, или даже три — Дольщик, Антон Зап и Костя D.Red. Франческа буквально давала им какие-то конкретные пластинки, диски, треки. А Санчес и Сапунов — это отдельная тусовка, они были диджеями еще до «Пропаганды».

— В конце 1990-х в Москве была, насколько я понимаю, очень специальная гейская субкультура, и тогда смешивать в одном заведении гей-френдли-вечеринки со всем остальным было очень смело. Как появилась идея таких мероприятий?

— У нас был близкий друг, американец Дэвид Роджерс. Он работал в Фонде Сороса, отлично знал город, и у него была масса друзей. Мы были знакомы еще со времен первого «Кризиса». И он нам предложил сделать эту вечеринку, на что мы согласились и делали ее с удовольствием. Приходилось, конечно, сталкиваться с вопросами некоторых наших знакомых: «А зачем вам это надо?»

— Роджерс был промоутером?

— Нет, он просто придумал вечеринки, сделал их и всех вокруг стал звать. Еще он, например, сказал, что бармены не должны стоять с такими лицами, и вообще давал какие-то советы по обслуживанию. Мы не то чтобы старались транслировать какие-то западные идеи, просто старались сделать свое место лучше. Да и не так много мы тогда путешествовали. Если говорить об ориентирах, то мне приходит в голову Нью-Йорк, но это скорее связано с интерьером. Не с музыкой и не с едой, конечно.

— В 2000-х у вас сложилась уникальная ситуация, когда по вторникам благодаря хип-хоп-вечеринкам «Flammable Beats» весь Златоустинский переулок был заполнен молодежью. С тех пор, мне кажется, никто в будний день не повторял такой успех.

— Да, это было хорошее время, и я бы с удовольствием оставил эту вечеринку. Но там возникли проблемы с публикой, которая оказалась очень сложной. Я говорю про людей, для которых стены заведения ничего не значили, им здесь было ничего не жалко. Нет, приходила и совершенно нормальная публика, но отрицательных моментов хватало. Какие-то футбольные фанаты приезжали бить посетителей, те отбивались нашими огнетушителями. Дикие истории для нас.

— Сколько раз вам поступало предложение продать клуб?

— Периодически такие разговоры ходили, даже суммы озвучивались, но до серьезных разговоров дело не доходило. И виртуальной цифры стоимости бизнеса у меня нет. Для меня это работа моей жизни, она мне нравится, и она связана именно с этими стенами. Поэтому я никогда и не думал об этом.

— Когда пришло ощущение, что «Пропаганда» — это легендарное место? После десятилетия?

— У меня такого ощущения нет. Но нас действительно часто так называют.

— Клубная, барная и ресторанная картина в этом районе Москвы поменялась полностью, а вы все продолжаете работать. В чем секрет? Говорят, все помещения у вас в собственности.

— Ну не все. «Кризис жанра» не в собственности. Но вообще есть рестораторы, которые строят сети, группы. А у нас по-другому — появились силы и время, мы начинаем думать. У нас все происходит медленно, мы никуда не спешим. У нас не сетевое мышление. Надо быть с другими мозгами.

— Я слышал, что вы готовите еду в отдельном месте, а потом развозите ее по разным адресам.

— Так и есть, но это скорее из-за того, что на наших кухнях не хватает пространства. Мы не готовим всю еду там, но нам удобно иметь такое место, потому что все наши заведения находятся рядом друг с другом, и для внутренней логистики это удобно.

— «Пропаганда» еще славится тем, что запустила много мощных имен. В «Пропаганде» стартовали вечеринки «Idle Conversation», которые положили в Москве начало хипстерству, у вас были вечеринки Нины Кравец, которая стала звездой в Европе.

— Ну что тут можно сказать? Просто место хорошее, чтобы себя как-то проявить. С «Idle Conversation» была следующая ситуация. У нас был какой-то вакуум в пятницу, а они только начинали, и им нужна была мощная площадка. Но из-за людей, которые на эти вечеринки приходили, у нас было ощущение, что это не совсем пропагандовская история. Они шли не в место, а за промоутером — туда, куда он их поведет. Но в то же время они привозили что-то интересное. Еще звуковики на них жаловались из-за каких-то левых mp3, которые они играли.

— У вас вообще есть какой-то план на будущее? Что дальше?

— Планы очень простые: чтобы еда была вкуснее и вечеринки лучше. Мы работаем над новым местом, рядом с «Кризисом», на Покровском бульваре. Скорее всего, это будет кафе с отдельным пространством для вечеринок. У нас нет плана открывать новое заведение каждые три года, но по статистике именно так и получается. Наверное, три года — это как раз тот срок, чтобы довести до ума одно место и начать придумывать новое.