«Арх-Москва» Бен ван Беркель об архитектуре парков, больниц и университетов

— Как я понимаю, ваша студия разрабатывала концепцию реконструкции ВДНХ.

— А вы этот план где-то видели? Его вроде бы еще нельзя публике показывать?

— Да вот он, за стенкой висит, на вашей выставке. ВДНХ — это же такая Москва в миниатюре. Парк эксцентричной советской архитектуры, которая оказалась бесполезна в нынешней ситуации. Что с этим делать?

— Когда я впервые оказался на ВДНХ, я подумал, что это пространство производит впечатление потерянного и безжизненного. С этим все согласны. Хотя если посмотреть на историю европейских арт-ярмарок или всемирных выставок, то окажется, что далеко не все знаменитые площадки были успешно интегрированы в будущее. Сейчас выставочные комплексы строят уже по-другому: сразу думают о том, как они будут жить через пятьдесят или через сто лет. Но мне скорее нравится цветистость ВДНХ, потому что нет ничего скучнее строгих, аккуратных и функциональных городов. Сейчас там захолустный рынок, поэтому очень важно перепридумать все пространство, вдохнуть в него новую жизнь.

— А Музей звуков, сельскохозяйственная бизнес-школа, парк «Россия» в миниатюре, Центр качества жизни с офисами и отелями — ваши идеи или пожелания заказчика?

— Все эти задачи — сохранение культурного контекста, новые здания, музеи и прогулочная зона — были сформулированы в брифе. Но нарисовать проект — это одно дело, а строить его нужно вместе. Потому что не может быть так, что я, эдакий всезнайка, приду и сейчас все вам про современную архитектуру расскажу. Я верю в диалог, в коллаборацию. Нам есть чему поучиться друг у друга. Когда я только начинал работать над зарубежными проектами, я видел и воспринимал место и его контекст со своей стороны, а заказчики — со своей. Умение договариваться и видеть общую цель приходит с годами. И еще не забывайте о том, что клиенты теперь прекрасно подкованы. Нет больше такого, что компания приходит и говорит — вот у нас есть идея, вы нам все сделайте, пожалуйста, а мы ленточку разрежем. Они теперь приходят с отрядом собственных спецов. И это, кстати, неплохо. В первую очередь заказчики помогают отстроить систему максимально эффективного финансирования, еще у них есть люди, которые отлично разбираются в технологиях, и люди, которые понимают в том, какие инсталляции сейчас в моде. Вот, скажем, когда мы делали Музей Mercedes-Benz, инженеры концерна помогли нам придумать очень точно отлаженную систему детекторов дыма.

— Еще в вашем проекте реконструкции ВДНХ есть изящные, спиралевидные жилые здания, подходящие к воде. Такие можно представить себе в Барселоне, но только не в Москве. Не боитесь, что ваш подход слишком нетипичен для этого города?

— Ну, то, что строили в Москве в пятидесятых, тоже было нетипично для старого города. Раньше города меняли радикально, сейчас новые формы появляются аккуратно и постепенно. Модернистский подход и поиск единого стиля, универсальной гармонии уже давно не работают. Я, например, терпеть не могу Мис ван дер Роэ, по-моему, это невероятно переоцененный архитектор, который повторился столько раз, что это уже даже неприлично.

— Но в России общественные пространства все-таки меняют очень нерешительно. Вот в Петербурге вы спроектировали Дворец танца Бориса Эймана — против строительства уже вышли на митинги.

— Тем не менее это важный для нас проект, потому что мне очень нравится сама идея театра танца. Мы, к сожалению, часто забываем, что танец — это очень красиво. Тело в движении принимает немыслимое количество форм, и архитектура может работать так же.

— Понятно, что музеям и театрам положено быть удивительными и красивыми, а как быть с больницами, школами, университетами, тюрьмами и  ведомственными учреждениями? Каково будущее архитектуры общественных пространств, которые заказывает и оплачивает государство?

— Им не положено быть модными и красивыми, это верно. Но правительства меняются, и люди меняются. Чиновники начинают мыслить по-современному: даже колонии стараются сделать привлекательным общественным пространством — вспомните хотя бы эту знаменитую новую тюрьму в Норвегии. Но самое важное — это архитектура вузов. Университеты в большей степени, чем что-либо другое, влияют на то, что произойдет с человеком дальше. Выдающийся во всех смыслах университет — это бренд для страны. Принстон и Гарвард, где я имею честь преподавать, да и все прочие университеты Лиги плюща — они гениально придуманы. Хотя чаще всего, конечно, копируют кембриджскую модель — потому что когда ты учишься в таком воодушевляющем месте, это врезается в память навсегда, на всю жизнь закладывает чувство собственного достоинства и в итоге работает на имидж государства.

— А кроме внешнего облика в общественных зданиях что-то меняется?

— Главная задача архитектуры — не столько украшать города, сколько повышать качество жизни. Вот мы, например, исследовали, как в больницах устроена система вентиляции, и во всех новых офисных зданиях теперь так делаем. Смысл в том, что не один поток воздуха циркулирует по всему зданию, свежий воздух попадает в каждый кабинет. Люди это замечают — им на работе и дышится легче, и гриппом они меньше болеют.

Выставка и лекция Бена ван Беркеля на «Арх-Москве» были организованы журналом AD