— В последние годы у тебя много работы в иностранной киноиндустрии. Расскажи, насколько отличаются подходы и творческие отношения там от тех, что приняты в России?
— Подготовка к работе по-другому идет. В России на площадке присутствует элемент хаоса. Постоянно что‑то не готово, в костюме что‑то не так. Но зато у нас больше душевности на площадке. Больше импровизации в хорошем смысле и больше творчества у всех цехов, как мне кажется. В России сильный операторский цех, много очень талантливых кинооператоров, их ценят на мировом уровне.
А там как будто нет накладок вообще. Они бывают, но очень редко. Гораздо больше людей на площадке, и все общаются не по рациям, а через наушники, поэтому всегда тихо. Это классно для актера, потому что дает возможность сконцентрироваться.
Но вообще, между иностранными проектами тоже большая разница. Например, между «МакМафией» и «Викингами: Вальхалла». Все мои сцены в «МакМафии» мы снимали в Хорватии, и там бóльшая часть команды была хорваты. А в «Викингах» бóльшая часть была ирландцы, соответственно, костяк съемочной группы уже много лет вместе. Когда я приехала, они мне даже сказали: «Добро пожаловать в нашу семью». Там все шутят, разговаривают. Очень теплая атмосфера. В целом это несвойственно зарубежной площадке. Когда мы снимали «Тетрис», все были сконцентрированные, разговаривали только на рабочие темы, все делают свое дело.
— Ты говоришь про подготовку. Подготовка к старту съемок?
— Да. При этом развитие персонажа в «Викингах» происходит по ходу съемочного процесса. Подготовили две серии, начали их снимать. А другой режиссер — отчасти вообще другая команда — в это время готовит третью и четвертую серии. Я знала концовку истории моего персонажа, но в начале работы получила только первые две серии. Мне досылали сцены: их дописывали просто.
— Это было дискомфортно?
— Лично мне — да. Я люблю точку А, точку Б, чтобы была прописана каждая сцена, нюансы. А тут я такая: что же будет? Но это было интересно.
— При серьезности подготовки инфраструктурной творческая часть довольно плавающая получается.
— Не плавающая, просто они из сезона в сезон переходят.
— В России такого не происходит?
— Происходит. Но здесь скорее оттого, что не успели к дедлайну. А там просто план: ты получаешь серии. Например, в «Викингах» каждые две серии снимает новый режиссер. Порой режиссер не знает, что было до с твоим персонажем, что будет после. Он не читал даже сценарий остальной, ему просто не прислали (все под NDA потому что). Я сначала спрашивала, как при таких обстоятельствах режиссер может понять и вести меня. А он говорит: «Это полностью твоя ответственность как актера». Он в основном технически разводит мизансцену, отвечает за кадры, за рисунок всего, а вглубь идти — это моя работа. И это нормально, так принято. Режиссер не разбирает все твои переживания. Мне так было комфортно, в этом больше соавторства.
— Получается, сериал делает несколько людей, никак между собой не связанных?
— Внутри одного сезона может быть несколько режиссеров. На «Викингах» было две женщины и два мужчины — это обязательное условие. Чтобы у мужчин и у женщин были равные условия работы и количество работы. Я считаю, это здорово очень.
А вообще это одно из главных отличий российских и международных проектов. Все-таки у нас режиссер — это театральная традиция — как будто такой всеобщий отец. А там актер приходит полностью готовый. Режиссер разводит только внешние мизансцены. Может что‑то подсказать, но на уровне «здесь мне нужна сила твоего персонажа». Это не сильно глубокий разбор, согласись. И всё. Все решения, например в «Викингах», принимает шоураннер. Даже монтаж своих серий режиссер дальше отдает. На финальный продукт он не имеет никакого влияния — именно шоураннер является объединяющим звеном, и он делает монтаж.
Еще есть культура коучей. Собственно, на съемках «Викингов» я нашла себе голливудского коуча. На площадке я увидела, как один из актеров, играющий злодея, вообще не выходил из роли. Он как актер просто потрясающие вещи делал. Я говорю: «Как ты это делаешь, как ты творишь это волшебство?» Он говорит: а у меня есть волшебник-коуч. И вот с ним я сейчас работаю.
На «Викингах» у нас была еще intimacy coach — по-русски эта профессия, наверное, называется «координатор по интимности». Это новая абсолютно штука. Мне перед съемками звонит женщина и говорит: «Софья, здравствуйте, у вас сцена купания. Как вам было бы комфортно: чтобы вы были в одежде, без одежды? Как вы себя ощущаете?» Полностью описывает, как будет проходить съемка. Говорит: «Вы не переживайте, мониторов будет минимальное количество, мужчин будет минимальное количество». Она отвечает за то, чтобы женщине было комфортно, если снимается постельная сцена или вообще если планируется какое‑то оголение. Такие эпизоды вы репетируете, обговариваете каждое место, где кто кого касается, когда и как целуетесь. Коуч вычитывает сценарий, следит, чтобы не было наготы ради наготы, потом следит за происходящим на площадке.
— Это где‑то прописывается?
— Скорее всего. Я не знаю точно. Но ты имеешь право не делать ничего вне того, что вы обговорили, чтобы всем было комфортно. Когда я была обнажена, все отворачивались, мужчины смотрели в пол. Для меня это было странно — в России такого нет, все остаются на площадке, если ты просишь кого‑то выйти, тебе говорят, что ты зазвездилась. Нет пиетета. Актриса — так оголяйся, играй. То, что со мной консультируются, как меня будут снимать, какие кадры будут в итоге, — это классно, на самом деле. В этом есть уважение большое.
— Саша Кузнецов рассказывал о том, что на съемках «Гарри Поттера» ему даже не давали за рамками смены палочку волшебника. Индустрия настолько формализована, что такое отношение к реквизиту невозможно. Мы тебе ее дали в восемь утра, а в шесть часов вечера, когда смена закончилась, забрали. В твоем опыте, я так понимаю, все-таки было больше свободы.
— Ну да. Вообще мое мнение слушали. Мои герои проходят через мою призму. Я влияю на процесс. На «Викингах» я приходила к шоураннеру, у меня были рисунки, схемы того, как развивается персонаж.
— Как к этому вмешательству относятся продюсеры, режиссеры, те, кто курирует съемочный процесс?
— В основном положительно. Я всегда аргументирую свое мнение. Все-таки у меня школа театральная, нас учили этому. На «Викингах» несколько раз даже переписали сценарий, какие‑то мои реплики.
— А в «Тетрисе» тебе не дали творческих возможностей?
— В «Тетрисе» настолько круто уже был сделан сценарий… Но мне давали что‑то дополнить. Это очень классно, это творческий вклад. И в игре была полная свобода, конечно.
— «Тетрис» — фильм про российского, вернее, советского программиста. Знаешь ли ты что‑то о мотивации продюсеров к привлечению российских артистов?
— Еще когда мы «МакМафию» снимали, мне кастинг-директор говорил, что они хотели, чтобы каждую нацию играл представитель этой нации. Чтобы сохранить документальность. Для них это был челлендж. Вообще, эта дорожка, когда русские играют русских, протаптывалась в американской киноиндустрии очень-очень долго, так что это ожидаемо было, когда началась работа над «Тетрисом». Чтобы клюквы было меньше, акцентов каких‑то неверных.
— У твоей героини в «Тетрисе» интересная драматургическая рамка. Видно, что она переживает сомнения. Она явлена нам изначально в роли переводчицы, коей не является. Потом как агент КГБ, разочарованный в своем начальстве. Какова метафора? Что ты и сценаристы хотели с ее помощью показать?
— Знаешь, есть книжка Хоффера «Истинно верующий». Она исследует, почему есть массовые движения, почему фанатичная вера — это путь в никуда абсолютно. Для меня было интересно понять этот фанатизм, что происходит с человеком, когда его мировоззрение рушится, когда он понимает, что его на самом деле обманывают. Кстати, я перед съемками консультировалась с агентом КГБ, на полном серьезе. Он и отвечал, и не отвечал на все мои вопросы. Он как‑то очень мастерски уходил от ответов, вуалировал их. Причем я просто спрашивала, как была система устроена. Надо ли честь отдавать, носили ли пистолеты с собой. Формальные вещи — чтобы увеличить достоверность.
— С твоей героиней происходит серия перипетий. Есть ли в ней элемент собирательного образа Родины-матери в разных своих ипостасях? Она ведь остается всегда сама собой, несмотря на разные облики.
— Я бы сказала, что она разочаровывается в системе. Проходит абсолютную инициацию.
— Что с твоей героиней могло бы произойти через несколько лет, когда в стране начнется перестройка?
— Я думаю, что ее фанатичная вера не поменяется. Это как наркотик, потому что ты служишь чему-то большему, чем ты. Я думаю, что моя героиня будет на баррикадах ломать строй, потому что она на сто восемьдесят градусов развернется. От такого сильного разочарования она пойдет дальше, другой идее фанатично служить. Это разрушение.
— Вообще, этот фильм — про систему разочарований, мне кажется. У всех героев, кто родом из Советского Союза, идеалы где‑то разбиваются. Условно говоря, начальник выбирает человечность, но до последнего пытается служить своей Родине. Здесь есть гуманистический посыл, но история еще и про то, как система разлагалась.
— Да. Это было очень интересно исследовать: в какой момент у советского человека прорастало зернышко сомнения внутри, понимание, что советская пропаганда — это вранье. Мы общались с нашими родителями, кстати. И я, и Никита, и Игорь — мы все спрашивали своих родственников про это время.
— Может быть, вы с кого‑то даже рисовали своих персонажей? Понятно, что есть сценарий, характер определенный, но все-таки, чтобы это сыграть, нужно где‑то подглядеть.
— Я всегда люблю в архетипы уходить. У меня нет конкретного человека, но Родина-мать — ты очень классно заметил — это что‑то неизменное. Моя героиня пытается быть богиней справедливости. Она все время говорит: вы нарушили закон! Причем не закон Советского Союза, а высший закон. Тот, кто нарушает высший закон, так или иначе будет наказан, это вопрос времени. Я играла на самом деле некое воплощение справедливости.
— А создатели фильма как‑то обращались к творчеству американцев, которые в той или иной степени тоже были связаны с Россией? Может, они смотрели какие‑то конкретные фильмы?
— Я знаю, что все делали огромный ресерч. Просто мы не вместе с американскими коллегами его делали — мы ведь из этой культуры все равно. У них же была глобальная подготовка, они максимально, насколько это возможно, погружались. Костюмы, кстати, очень многие с блошиных рынков были взяты, чтобы сделать историю.
— Мне интересно еще вот что. С учетом вовлеченности российских артистов в проект, того ресерча, о котором ты говоришь, всего этого блока подготовительных работ все равно в фильме довольно много клюквы в том, что касается позднего Советского Союза. Все-таки вы не побороли ее? Или даже не обсуждали?
— Мы влияли именно на русский язык. Все русские диалоги мы все правили и как хотели говорили. Нам давали в этом полную свободу. А по поводу именно визуальной клюквы… «Тетрис» рассказывает историю глазами иностранца, от первого лица. Советский Союз показан субъективно его глазами, то, как он увидел эту серость. Так что это его субъективный взгляд, а не документальная действительность. Иностранец, приезжая в ту реальность, именно так себя ощущал.
В нашем менталитете действительно мало улыбчивости и выражения приветливости к незнакомцам. Но мне нравится, когда кто‑то противостоит этому культурному тренду и улыбается тебе на улице или в магазине ну или просто так искренне от души желает хорошего дня/вечера. Это такая мелочь, но так радостно. Я верю в людей и доброту.
Фотограф: Слава Новиков
Стилист: Александра Новикова
Одежда: Viva Vox
MUAH: Ани Дваладзе
Продюсер: Оксана Радуга-Пашкевич