«Философский пароход» 1922 года: история эмиграции интеллектуалов

«Когда меня высылали из советской России, мне сказал фразу мягкий и сравнительно культурный коммунист К. <…>: „В Кремле надеются, что попав в Западную Европу, вы поймете, на чьей стороне правда“», — вспоминал пассажир «философского парохода» Николай Бердяев.

Кто‑то до сих пор считает, что был какой‑то специальный корабль, куда Ленин и Троцкий погрузили всех российских философов для отправки в Европу с глаз долой и из сердца вон. В действительности же высылка происходила на разных кораблях и на разных поездах, в разное время и при разных обстоятельствах.

В 1921–1923 годах большевики устроили масштабную кампанию по «чистке» российской интеллигенции. Начали с политически активных групп, а закончили разрозненными сообществами ученых, литераторов и философов, которые в политике участвовать не собирались, а некоторые из них и вовсе планировали остаться в России и послужить своей стране. Репрессии в то время были делом обыкновенным, но маховик карательного аппарата был раскручен настолько сильно, что советская власть придумала особый способ «очистить Россию надолго».

В 1919–1920 годах происходила эвакуация частей белой армии из Крыма и Одессы. Советская власть тогда почувствовала себя максимально уверенно. Большая часть белых покинула Россию, а значит, можно было сосредоточиться на внутренних врагах. Возможно, Владимир Ленин и Лев Троцкий продолжили бы уже сложившуюся практику расстрелов без особых выяснений, кто друг, а кто враг.

Но в это время власти США начали свою собственную «чистку», в результате которой эмигрантов левых взглядов, бывших подданных Российской империи, 21 декабря 1919 года отправили на корабле Buford в Советскую Россию. Жест был эстетически и политически сильным. На одной из открыток с фотографией этого корабля даже была такая подпись: «Советский ковчег. Транспорт армии США „Буфорд“ везет в подарок Ленину и Троцкому на Рождество 249 красных». «Подарок» был принят, а анархиста Александра Беркмана и анархо-феминистку Эмму Гольдман Ленин встретил лично. Даже поручил задание — собирать материал для будущего Музея революции. Спустя два года и Беркман, и Гольдман поняли, что никакой освободительной революции не произошло. В 1921 году они по собственной воле покинули страну. В какой‑то степени самым первым «философским пароходом» оказался корабль, следовавший из США в РСФСР, а не из РСФСР в Германию.

Что же окончательно убедило анархистов в том, что никакого будущего у революции в России нет? Скорее всего, события 1921 года, когда Кронштадт оказался эпицентром недовольства большевистской политикой среди революционеров. Бунтующие матросы, эсеры, да и просто те, кто ждал революции как способа достижения свободы, а не в качестве машины по производству новой власти, подняли восстание. Требовали революцию без участия большевиков. Последним такой расклад не понравился, тем более что Кронштадт — город, где много военных, где есть оружие, а главное, он рядом с Петроградом. Для Ленина и Троцкого все завершилось удачно. Восстание было жестоко подавлено, виновные наказаны. Властям стало ясно, что чистку даже среди левых нужно проводить быстро и максимально жестко. Под раздачу попали и те, кто контактировал с Нестором Махно, и те, кто участвовал в кронштадтских событиях, и вообще все, кто хотел продолжать революцию не так, как хотели Ленин и Троцкий. Присутствие на территории РСФСР международных наблюдателей от рабочих организаций со всего мира никак не остановило репрессии, но по поводу практики расстрелов большевики серьезно задумались.

В октябре 1921 года Президиум ВЧК принял решение выслать анархистов за пределы России. Через несколько месяцев им выдали поддельные чехословацкие паспорта и отправили в Германию, в город Штеттин, а меньшевиков подвергли административной высылке в отдаленные уголки страны.

15 мая 1922 года Ленин пишет наркому юстиции Дмитрию Курскому: «По-моему, надо расширить применение расстрела (с заменой высылки за границу)». Вождь мировой революции зацепился за мысль, что «нежелательные элементы» можно отправлять за пределы страны, а не только уничтожать физически. Был ли в этом своеобразный гуманизм? Троцкий считал, что да.

Вот что впоследствии он сказал американской журналистке Анне Луизе Стронг 30 августа 1922 года: «Те элементы, которые мы высылаем или будем высылать, сами по себе политически ничтожны. Но они потенциальные орудия в руках наших возможных врагов. В случае новых военных осложнений все эти непримиримые и неисправимые элементы окажутся военно-политической агентурой. И мы будем вынуждены расстреливать их по законам войны. Вот почему мы предпочли сейчас, в спокойный период, выслать их заблаговременно. И я выражаю надежду, что вы не откажетесь признать нашу предусмотрительную гуманность и возьмете на себя ее защиту перед общественным мнением».

Сперва Ленин поручил Феликсу Дзержинскому проконтролировать, чтобы члены Политбюро уделяли минимум 2–3 часа в неделю на проверку издаваемых в России книг и журналов. В июне 1922 года Железный Феликс уже составил список «антисоветских группировок среди интеллигенции». В списки попали и философы, и ученые, и литераторы, и люди театра. 16 августа 1922 года Иосиф Уншлихт, заместитель председателя ГПУ, непосредственно руководивший арестами и допросами интеллигентов, объявил о начале операции по высылке.

Допрашивали согласно заранее созданному опроснику. Кто его составлял, неясно, но, вероятно, делали его командой представителей большевистской элиты самого высокого ранга. Саму операцию Ленин держал на карандаше, Троцкий волновался по поводу международной реакции на высылку, а Дзержинский специализировался на дознании особо умных интеллигентов. В 1921 году он лично арестовал философа Николая Бердяева, в очередной раз обвиненного в антисоветской деятельности, с которым провел в стенах Лубянки долгий философский диспут. Бердяев в прошлом сам был марксистом, как и многие российские философы того времени, поэтому почва для разговора с Дзержинским у него была.

Николай Бердяев сообщил Феликсу Эдмундовичу, что хочет сам рассказать о своих взглядах. Дзержинский положительно отнесся к предложению философа и стал внимательно слушать. Бердяев за 45 минут попытался рассказать все: что он противник большевизма, но борьба его не политическая, а духовная, что он не видит будущего для России, если уничтожается культура, что он по своей натуре идеалист и противник материализма. Иногда Дзержинский дополнял речь Бердяева; известна его реплика «Можно быть идеалистом в жизни и материалистом в философии».

Беседа прошла успешно: Дзержинский даже отправил философа домой на автомобиле, так как в городе «орудует бандитизм».

О чем спрашивали тех, кто проходил по делу «об антисоветских группировках среди интеллигенции»? Известно, что у допрашиваемых выясняли о контактах с русскими эмигрантами, которые находятся в Европе, об отношении к забастовкам преподавателей вузов, и конечно же, об отношении к советской власти. На последний вопрос отвечали по-разному, но в основном давали или положительные, или нейтральные ответы.

Например, Николай Лосский, представитель отечественной школы интуитивизма, фундаментальная идея которой заключается в понимании интуиции как особого способа «схватить» жизнь в динамике (в отличие от разума, который работает со статическими фрагментами реальности), сообщил, что «считает своим долгом быть лояльным гражданином, исполняющим все декреты советской власти».

Семен Франк, специалист в области теории познания, считавший, что существует некая непостижимая органами чувств сфера бытия, которая объединяет душевную организацию человека и мир за пределами сознания, ответил следующее: «Пятилетнее существование советской власти доказывает, что она есть не случайность, а власть, имеющая глубокие исторические причины и соответствующая духовному и нравственному состоянию народа».

Уже в эмиграции литератор Михаил Осоргин, друг Николая Бердяева и анархист по убеждениям, прошедший через этот допрос, вспоминал, что привезли его ночью прямо на Лубянку и сразу же начали с вопроса про отношение к советской власти. Можно ли было ответить отрицательно? Можно, но через страх быть расстрелянным переступили всего два человека: левый эсер Илья Баккал и Иван Ильин, сейчас известный в том числе как любимый философ Владимира Путина. Ильин и вовсе назвал советскую власть «исторически неизбежным оформлением великого общественно-духовного недуга». Разумеется, был приговорен к расстрелу, который все же был заменен на высылку.

Все допрашиваемые расписывались в том, что готовы решить свои дела в России в срок от 7 до 14 дней. Отдельно подписывали бумагу, что обязуются не возвращаться на территорию РСФСР без специального разрешения. Попытка вернуться нелегально каралась высшей мерой наказания — расстрелом.

Тут важно, что гражданские лица, покинувшие Россию в 1920 году вместе с частями белых армий, собирали вещи хаотично. Ни в каких «обязательствах», разумеется, они не расписывались. Ценности вывозили как получится — кто‑то много, кто‑то мало. В случае же с «философским пароходом» был строгий регламент: две пары обуви, пиджак, брюки, пальто, шляпа и два комплекта нижнего белья. Деньги и ценные бумаги, как и драгоценности, брать с собой было строго запрещено.

Среди 224 человек по делу об «антисоветских группировках среди интеллигенции» были и мужчины, и женщины, и профессора, и студенты, и инженеры, и историки. Много ли было философов? Ни в одном из документов, в которых большевики пытались «систематизировать» высылаемых интеллигентов, философы не были представлены в качестве особой группы. До сегодняшнего дня идет спор, а кто же все-таки из них был философом? Дело в том что философских факультетов в Российской империи уже давно не было, а в РСФСР их еще не успели создать. Философами становились люди, которые соответствующего образования не имели. Многие из них были юристами (например, Бердяев и Ильин), а кто‑то — историками, как Лев Карсавин.

Философии институционально в России просто не существовало: философами считались те, кто читал соответствующую литературу и мог на основании прочитанного написать текст. Само сообщество российских философов того времени носило во многом неформальный характер. Впрочем, это не мешало Николаю Бердяеву и некоторым другим получить известность в философском мире Европы задолго до 1922 года. Главное, в чем сходятся специалисты сейчас, — профессиональных философов (то есть тех, кто писал именно на философские темы) среди высланных было очень немного. Как правило, таковыми считают восемь человек, считая Сергея Булгакова, который в то время был в Крыму и которого Ленин лично включил в список на высылку, поэтому конкретно эта депортация произошла не из Петрограда, а из Севастополя.

Как же так случилось, что сюжет с высылкой интеллигентов стал фигурировать в культуре как «философский пароход»? В 1990-х годах российский философ Сергей Хоружий в серии публикаций, посвященных высланным в двадцатые годы интеллектуалам, сделал акцент на изгнании философской мысли из России. Он же и предложил сам термин «философский пароход». В итоге те самые восемь философов — Николай Бердяев, Николай Лосский, Иван Ильин, Сергей Булгаков, Лев Карсавин, Федор Степун, Сергей Трубецкой и Семен Франк — неожиданно стали центральными героями этой истории. Концепция Хоружего стала частью академической мысли. Позже публицисты и вовсе свели историю эмиграции интеллигентов к двум конкретным пароходам: Oberbürgermeister Haken (рейс 29–30 сентября 1922 года) и Preussen (рейс 16–17 ноября 1922 года). Так появилась история про «философский пароход» — красивый и драматичный сказ про то, как большевики на двух пассажирских судах изгнали из страны философскую мысль.

Что случилось с пассажирами судов потом? Судьба распорядилась с ними по-разному.

Николай Бердяев скоро начал сотрудничать с протестантской организацией YMCA (именно ей гей-диско-группа Village People посвятила одноименную песню). В 1924 году в Германии выходит книга Бердяева «Новое Средневековье», которая становится настоящим бестселлером.

На автора антиутопии «О дивный новый мир» Олдоса Хаксли сочинения Николая Бердяева произвели настолько сильное впечатление, что вот эти несколько строчек он ставит в качестве эпиграфа к своему знаменитому роману: «Но утопии оказались гораздо более осуществимыми, чем казалось раньше. И теперь стоит другой мучительный вопрос: как избежать окончательного их осуществления? <…> Утопии осуществимы. <…> Жизнь движется к утопиям. И открывается, быть может, новое столетие мечтаний интеллигенции и культурного слоя о том, как избежать утопий, как вернуться к неутопическому обществу, к менее „совершенному“ и более свободному обществу».

В годы Второй мировой войны русского философа несколько раз номинируют на Нобелевскую премию по литературе, а под конец жизни и вовсе удостаивают звания доктора теологии Кембриджского университета.

Питирим Сорокин, покинув Европу, обосновался в США, где успешно создал собственную социологическую школу. Именно его теорию социальной стратификации российские школьники проходят в рамках программы по обществознанию уже много лет. По его концепции социальной мобильности уже давно есть целый блок вопросов в ЕГЭ.

Иван Ильин в Европе встал у руля идеологии белого движения. В 1930-е годы он с симпатией относился к Гитлеру и восхищался Муссолини — впрочем, профашистские интенции русского философа не нашли должного отклика в Германии. Он осудил коллаборационистские настроения в среде русской диаспоры и уехал в Швейцарию.

Несмотря на то что русская философия продолжала жить не только в эмиграции, но и в СССР, в «стране победившего социализма» она слишком часто была определена идеологической конъюнктурой.

Философский факультет МГУ в Советской России появился в 1942 году, когда Сталину понадобилась кузница политических работников, особых специалистов, которые могли бы доказать фундаментальную правоту марксизма-ленинизма и полную несостоятельность фашизма и буржуазных идеологических конструктов.

Свободные же от всякой идеологии философы-эмигранты не смогли создать никакой прочной философской институции ни в Европе, ни в США. На протяжении своего изгнания они хотели построить некую «другую Россию», которая была бы привязана к русской культуре, но не к российской территории.

Вместе с тем эта специфическая виртуальная страна из их воображения рано или поздно должна была вернуться назад и наложиться на Россию. Этого не случилось. «Философский пароход», как оказалось, предполагает рейс в один конец.

Подобно тому, как эмигранты воображали себе эту самую «другую Россию», в 90-е годы ХХ века российское общество стало воображать некое мифическое изгнание философии из страны, в котором удивительным образом слилась память о конкретных исторических событиях и тоска по многообразию интеллектуальной мысли.