Александр Липницкий — о том, как Цой стал Цоем, которого все знают

Александр Липницкий — о том, как Цой стал Цоем, которого все знают

Александр Липницкий, басист оригинального состава культовой московской группы «Звуки Му», был дружен с Виктором Цоем весь период его творческой активности. Мы поговорили с Александром о любви Цоя к Брюсу Ли, знакомстве «Кино» с Айзеншписом и переменах в Викторе вместе с приходом всесоюзной популярности. В тексте использованы фотографии из личного архива Александра Липницкого.

— Когда вы впервые услышали о Викторе Цое?

— Я услышал от своего друга Артемия Троицкого, что приезжает компания каких-то питерских панков, просит, чтобы им метро показали. Свинья (речь идет про «Свина» Панова, лидера группы «Автоматические удовлетворители», в которой Цой играл до «Кино». — Прим. ред.) там какой-то… Причем про «АУ» я уже что-то знал, но их музыку еще не слышал. Вечером мы созваниваемся, а он и говорит: «Ну натерпелся я страху». Он был слегка ошарашен тем, что ребята творили в вагонах московского метро. И то, что в фильме «Лето» в ленинградской электричке разыгрывается, они подобное проделывали и в Москве: на глазах у Артема провоцировали пассажиров.

— Наверняка же сразу милиция должна была их остановить?

— Ну бывали такие случаи, когда милиция «недоглядела». Я вам могу привести пример, который хорошо характеризует ситуацию. Цой был очень дружен с моим покойным братом Владимиром, он был главным панком в семье. Однажды была с ним история. Позвонили мне и матери разные люди и говорят: гуляет ваш Володя с ружьем за плечом по Пушкинской площади. Когда мне набрали, то я подумал, что это шутка, но маме набрала какая-то весьма встревоженная пожилая женщина и говорила: «Твой Вовочка идет с двустволкой в сторону Красной площади!» Потом еще позвонили, говорили, что он с ружьем зашел в «Елисеевский», портвейн покупал. Кончилось это тем, что ближе к полуночи мне позвонила его приятельница, проститутка из гостиницы «Россия», из валютного ресторана «Шизовник», и говорит, что я только что в страхе выбежала из ресторана, он сказал: «Всем ложиться под стол, иностранцев перестреляю!» Персонал начал ползти на кухню, мол, ужас, что происходит, приезжай. Я приехал, там испуганные милиционеры, Вова им просто подарил ружье, сел в такси и уехал. Правда, через день его поймали и увезли в сумасшедший дом. Так что, бывало, «недоглядывали».

Цой потом звал нас на свадьбу, где Вова устроил натуральный дебош. А вот здесь, в саду «Эрмитаж», в ресторане «Русалка» (на его месте в данный момент находится кафе «32.05», где и проходило интервью. — Прим. ред.), Цой, так как очень дружил с Володей и любил его, единственным из питерских приехал на поминки.

А подружились с группой «Кино», которая на тот момент состояла из двух людей — Рыбы (Рыбина. — Прим. ред.) и Цоя, — мы с братом в 1982 году. Мне кажется, это был холодный март, едва ли не первые концерты, которые им устроил Сережа Рыженко, музыкант «Последнего шанса», а впоследствии — «Машины времени», «ДДТ» и «Вежливого отказа» и автор своих прекрасных песен. Во время того самого первого приезда с панками они с Рыженко встретились, и Цой ему сказал: а как ты смотришь на то, если мы приедем со своими песнями? Видимо, это совпало с тем, что Рыженко устроил подпольный концерт в Москве, а попали они утром с вокзала ко мне.

Первую фразу, которую я от них запомнил, когда предложил им какой-то свой план действий, сказал Цой: «Нет, у нас был план пойти на Красную площадь смотреть вяленого». В Москве такое слово по отношению к Владимиру Ильичу Ленину было не принято, видимо, у питерских панков в то время была своя терминология. Я, к слову, так ни разу в Мавзолее и не был.

Не помню, ходил ли я на тот их концерт. Я вообще не любил ходить на квартирники, они и так постоянно происходили у меня дома. Тем более там был платный вход, приходил неизвестно кто, и я не мог себе позволить рисковать: всегда были шансы оказаться «свинченным», а я в ту пору занимался подпольным антикварным бизнесом, иконами. Так что я довольствовался тем, что и Майк, и «Аквариум» всегда пели у меня дома.

Тем же летом в жаркий июльский день Цой с Рыбой и, кажется, уже с Марьяной были целый день у меня на даче, купались, а потом у меня дома на Каретном Цой с Рыбой сыграли полноценный длинный домашний концерт, весь альбом «45». Я сделал аудиозапись — видеокамер, увы, еще не было. Потом у меня появился первый в компании видеомагнитофон, и у них стало обязательным пунктом посещение моей квартиры с целью культурологического развития. Цой сразу стал большим поклонником Брюса Ли, увидев у меня фильмы «Кулак ярости» и «Выход дракона», и каждый раз, когда приезжал, пользовался любым предлогом, чтобы посмотреть их лишний раз. Вплоть до 1986 года, когда появилась Джоанна Стингрей.

— Она привезла магнитофон?

— Конечно! Уже не было необходимости ехать в другой город. Ну и смотрели клипы The Smiths, Duran Duran, The Cure, все их выучивали наизусть и перенимали внешний вид.

— Вы читали, кстати, ее книги «Стингрей в Стране чудес» и «Стингрей в Зазеркалье»?

— Да, там все правда. Поэтому у меня к этой книге нет никаких претензий. Там и перевод сделал человек, который присутствовал при всех событиях (Александр Кан. — Прим. ред.). Так что я считаю, что это весьма удачный проект.

— А предполагали ли вы, слушая Цоя на тех домашних концертах, что все может развиться до хотя бы малой доли таких размеров?

— Мало кто может представить, насколько нереально в 1982 году было думать о светлом будущем российского андеграунда. Еще в 1985 году, когда был Фестиваль молодежи и студентов, сюда же, в сад «Эрмитаж», приезжали какие-то иностранные группы давать концерты. Сад был оцеплен, билеты давали только кагэбэшникам и комсомольцам, через «Рок-лабораторию» мы достали билеты — стоило сесть вот на скамейку группе «Звуки Му», как с обеих сторон к ней подсаживались два кагэбэшника, вот в такой атмосфере мы жили.

Главное, логику властей того времени сложно понять: зачем вот надо было арестовывать всю публику и музыкантов на концерте абсолютно милой и безобидной группы «Браво» (речь о концерте 18 марта 1984 года в Доме культуры Мосэнерготехпрома, который разогнала милиция. — Прим. ред.)? Уголовное дело на группу причем же еще длилось несколько лет после этого.

Так что когда в 1986 году Курехин и Гребенщиков на кухне мне сказали, что очень верят в нового генсека Горбачева, я с ними спорил до хрипоты, что не верю я ни одному коммунисту, ничего не изменится и все так и будет продолжаться. Но я очень быстро убедился, что они правы. Это говорит о том, что у талантливых людей весьма сильно развита интуиция. Когда перестройка только начиналась, Курехин говорил: «Смотри, не пройдет и двух лет, а будем греметь на весь мир с концертами». Так и получилось.

— Какой творческий период «Кино» вам наиболее близок?

— Пожалуй, любимые песни у меня есть во всех периодах, но ближе всего мне, наверное, песни из альбома «45», которые позже исполнялись в электричестве и звучали очень хорошо. Мои любимые — «Солнечные дни», «Электричка», «Алюминиевые огурцы», оба «Бездельника». Прекрасные песни, которые остались, как говорится, evergreen (в переводе с английского «вечнозеленые». — Прим. ред.). В середине 1980-х — чудесный период романтически-ироничных песен альбома «Это не любовь».

— Не всем из окружения артиста, я так понимаю, пришелся по душе поворот группы в этой точке в патетику и героизм на «Группе крови». В вашем фильме «Дети минут» как раз на это сетовал Гребенщиков.

— Я помню концерт, где они сыграли эту программу смешных и изящных любовных песен, а народ не врубился. Боря делает вывод свой: из-за того, что народ не врубился, Цой сменил тематику песен — но это вовсе не факт. Внутреннее развитие художника — дело непростое, и уверен, что дело вряд ли было в реакции зала. Тем более что там была камерная рок-клубовская аудитория, все свои, многие из которых активно пьянствовали в буфете, поэтому не думаю, что на нее сильно ориентировались. Но, действительно, в этот период группа «Кино» была затмлена пафосом песен «Телевизора», которые в тот момент были главными звездами фестивалей, программных песен «Аквариума» вроде «Поезда в огне», таких песен у «Кино» не было. И тогда, как говорил Гребенщиков, Цой дал всем «Группу крови», да так, что все вздрогнули.

Действительно, предыстория возникновения этого альбома, как и последнего, «Черного», окутана тайной. В «Кино» играли люди, не служившие в армии, модники, тусовщики, организаторы первых ночных дискотек, и тут на тебе — «Группа крови». Все случилось по неведомым законам. Если бы это написал Шевчук, который дружил с солдатами, это было бы логично. Но это никак не ожидалось от Цоя, которому пытались сломать руку, чтобы он в армию не шел, но оказалось, что это очень больно, и поэтому он решил, что лучше попытать счастья в психушке, ну а через семь лет — «Группа крови». Тем и хороша вообще человеческая жизнь, что мы такие непредсказуемые.

— Чувствовались ли в это время какие-то личные перемены в Викторе?

— Перемены чувствовались повсюду. В стране они были настолько интенсивные, что это нельзя было проследить: все менялись вместе с окружающей обстановкой. Те же Курехин, Гребенщиков и Мамонов сильно трансформировались под этими факторами. Из убежденных антисоветчиков в каком-то смысле все мы стали проводниками реформ коммуниста Горбачева.

Можно сказать, что это было обоюдное использование: нам дали возможность гастролировать по стране и выездные визы, империя открылась, и для империи сталинского типа это оказалось смертельным экспериментом. Оказалось, что некоторые государства должны существовать за китайской или берлинской стеной. Вспоминаю совместные концерты с «Кино» во Дворце молодежи, в ДК Горбунова, в Зеленом театре… Группа менялась и звучала профессиональнее. В какой-то момент у Цоя, видимо, внутри боролось панковское прошлое с необходимостью вписываться в шоу-бизнес. А профессиональным музыкантом в «Кино» был только лишь один басист, что первый (Александр Титов. — Прим. ред.), что второй (Игорь Тихомиров. — Прим. ред.), хотя это маловато для успешной поп-карьеры. Думаю, что в перспективе группе «Кино» было бы трудно оставаться в этом составе.