«Что такое любовь, я не знаю»: как складывается жизнь девочек из детского дома

По статистике благотворительного фонда «Дети наши» только 22% детей в интернатах — сироты (фонд собирал статистику по Смоленской области, но эксперты фонда отмечают, что общероссийские цифры — 10–20%. — Прим. ред.). Остальные относятся к категории социальных сирот — то есть детей, оставшихся без родительского попечения. В этом случае родители либо сами отказываются от ребенка, либо по каким-то причинам лишаются права его воспитывать.

По мнению психолога Екатерины Кабановой, главная проблема большинства детей в интернатах — травма брошенности. «Также есть ряд последствий, с которыми сталкиваются именно девочки, воспитанные в системе, — говорит Кабанова. — Это и нарушенные границы, и навязанные гендерные стереотипы, и ранний секс из-за потребности во внимании». Многие воспитанницы интернатов рано рожают детей, с трудом получают специальность и работу, сталкиваются со сложностями в семейной жизни. «Афиша Daily» рассказывает об основных проблемах молодых женщин, которые выросли в закрытой системе интерната.

Самые значимые, родные и безопасные фигуры в жизни детей — это родители, а их отказ от заботы о нем — первый опыт предательства в жизни. «Если родители отказались от ребенка, у него уже не сформируется базовое доверие к миру, то есть ощущение, что тебя принимают на этой земле, — говорит Кабанова. — Доверие будет создаваться искусственно, но внутри ребенок будет жить с чувством одиночества и убеждением, что он никому никогда не будет нужен. Фактически у всех детей в интернатах и детских домах есть это чувство одиночества. При этом, чем старше ребенок, от которого отказываются, тем тяжелее он переживает эту травму».

Арина (20 лет) оказалась в системе в четыре года. «В интернат меня сдала мама. С ней остались мои старшие братья и сестры, но они ни разу меня не навещали. Отца я толком не знала», — вспоминает девушка. Сейчас у Арины своя семья и трое детей, но понять поступок матери она так и не смогла.

Даже периодические родители лучше, чем никакие, считает социолог Любовь Борусяк. «Семьи, в которых много детей, и родители отправляют одного или нескольких из них в государственное учреждение, сложно назвать благополучными, — говорит Борусяк. — Конечно, есть бедные родители, которые очень любят ребенка, но отправляют его в интернат и забирают на выходные, потому что у них просто нет денег его кормить. Такие дети чувствуют связь с родителями, их любовь и заботу».

Мама Марии (15 лет) умерла, когда ей было два года. «Она сильно пила, много курила и была гулящей, — рассказывает девушка. — Тетя говорила, что она спала с каждым под кустом. Родной отец — это брат тети. Она не хочет с ним общаться, потому что он выбрал не ту дорогу: сильно пьет, не работает, живет непонятно где и с кем». Мария вспоминает, что никогда не слышала о своих родителях что-то хорошее. «Рассказывали, что папа у всех на глазах бил проводами и железками моего деда. Меня не кормили, я спала на полу у холодной батареи, а хлеб с солью и вода были всей моей едой, — говорит Мария. — Однажды зимой меня выкинули на улицу. Когда тетя приехала и увидела, что я совсем худая, она спросила родителей, чем меня кормят. Они ответили, что на плите каша. Тетя посмотрела в кастрюлю — а там плесень. Тогда она решила забрать меня с собой и позднее оформила опекунство».

Несколько лет Мария жила с тетей, но когда ей исполнилось 14 лет, между ними начались конфликты, и девочка оказалась в интернате. «Все ссоры происходили, когда я говорила об отце, — говорит Мария. — У меня было желание просто поговорить с ним и о нем, но тете и двоюродной сестре это не нравилось. В то время я связалась с плохой компанией, начала прогуливать уроки, в восьмом классе практически не училась. В последний конфликт меня взбесило, что все против него, и мы с сестрой даже подрались. Я ушла из дома и неделю жила у друга в Смоленске. В интернат я попала после того случая».

Арину (20 лет) дважды пытались удочерить. Первый раз — когда она училась в начальной школе. Девушка не помнит, что произошло, но в последний момент потенциальные родители передумали принимать ее в семью. «В пятом классе, когда пришли новые усыновители, я отказалась сама, — говорит Арина. — Я думала, что буду тосковать по кровной маме».

Даже если родители сами отдали ребенка в интернат, ему очень тяжело отказаться от них в ответ. «Мама и папа могут быть токсичными и эмоционально отстраненными, пить или бить ребенка, но у него уже успела сформироваться привязанность к ним, — говорит психолог Екатерина Кабанова. — Когда дети оказываются в интернате, им снова приходится формировать эти привязанности. У кого-то получается это сделать, и они оказываются в других семьях, но часто бывает, что дети видят в возможности удочерения или усыновления предательство родной семьи, в особенности мамы».

Любовь к родителям записана у нас генетически, считает социолог Борусяк, поэтому многие дети в системе страдают по маме и мечтают ее увидеть, даже если все детство знали от нее только побои и пьянство. «Со временем такая боль сильно изменяет воспоминания: дети вырастают и помнят, что мама сводила их в зоопарк в три года, а значит проводила с ними время и любила», — говорит Борусяк.

Алина (19 лет) оказалась в интернате в шесть лет вместе с тремя своими сестрами. «В опеку позвонила папина сестра: рассказала, что мы всегда ходим раздетые и голодные, — рассказывает девушка. — Да, мама и папа пили, дом был в плохом состоянии, но я помню свое детство: мы могли гулять ночью, однако всегда были сытыми и одетыми: папа хорошо зарабатывал. Он мог отлупить, но это было заслуженно: мы бегали по пустырям, разбивали коленки, приносили домой шприцы из заброшенной больницы. Однажды папа начал бить маму, но я встала перед ним и защитила ее. Мы точно хотели быть вместе с родителями».

Сначала в интернат забрали старших сестер Алины, а она с младшей сестрой осталась дома под опекой тети, но жить в разлуке девочки не смогли.

Мама Алины умерла, когда девочка училась в пятом классе. Но узнала она об этом только спустя два года, потому что от девочек скрывали адреса и контакты родственников.

Когда Алине было четырнадцать, ее с младшей сестрой хотели удочерить, но она была против: «Я сделала все, чтобы этого не случилось: очень плохо вела себя перед потенциальной приемной семьей. Я не представляла, каково это — снова потерять сестер, а также окружение, к которому привыкла». По словам психолога Кабановой, жить в семье с низким социальным статусом гораздо проще, когда у ребенка есть братья и сестры. «Дети создают свой безопасный мир и держатся друг за друга, — говорит Кабанова. — Здесь есть отрыв от реальности, но благодаря взаимной поддержке даже неблагополучная семья для них является в какой-то степени счастливой. Интернат же означает разрушение такого безопасного мира, и если дети все же оказываются в системе, главное для них — любыми способами остаться вместе».

Психолог благотворительного фонда «Дети наши» Александра Омельченко считает, что одна из самых серьезных проблем интернатов — это система, где взрослые все решают за детей на годы вперед. «Воспитанники казенных учреждений не приучаются видеть причины и следствия своих поступков, ставить цели, планировать, думать о будущем. Масла в огонь нередко подливает и персонал детдомов: например, фразами «Яблочко от яблоньки…» в контексте якобы дурной наследственности воспитанников. Во-первых, дети, оказавшиеся без кровной семьи, все равно тянутся к своим истокам — осознанно или бессознательно. Во-вторых, подобные внушения усложняют самоидентификацию ребенка, снижают его ответственность за свою судьбу».

Ребенок, выросший в государственном учреждении, дезадаптирован. «Он не знает, как устроена жизнь, откуда берется еда на тарелках, как тяжело жить без профессии, какие цены в магазине на продукты, — говорит социолог Любовь Борусяк. — Им кажется, что все возникает само по себе. Даже беременности и дети появляются неожиданно — и это не зона их ответственности». Также социолог уверена, что чем более закрытый режим у заведения, тем больше жестокости появляется внутри него. «Что происходит за дверьми конкретного учреждения — неизвестно. Бывает так, что сами работники интернатов добрые, а значит, воспитанникам повезло, но ведь может быть и по-другому. Степень открытости здесь, включая социальный контроль и присутствие волонтеров, главный фактор того, что жесткость и случаи насилия в интернате минимальны», — говорит социолог.

Алина (19 лет), которая попала в интернат вместе с сестрами, рассказывает, что дети в интернате неоднократно сталкивались с жестоким обращением.

Алина уверена, что присутствие родителей в ее жизни могло бы что-то изменить: «Думаю, если бы мама была жива, мне было бы легче. Она всегда была добра ко мне». Арина (20 лет), которая отказалась от удочерения в десять лет, сейчас жалеет о своем решении. «Моя жизнь могла сложиться гораздо лучше. Я бы закончила одиннадцать классов, получила бы высшее образование», — говорит она.

«Многие девочки считают, что если бы они остались в семье или согласились на удочерение, то все бы кардинально изменилось, и их жизнь была бы успешной», — говорит Борусяк, добавляя, что это в том числе связано с задержкой социализации из-за взросления в закрытой системе. «У таких девочек нет взрослых представлений о жизни, но самое главное — они не видят примеров другого развития событий. Ведь откуда им брать модель удачной семьи?»

В 2010 году Федеральный центр просвещения в сфере здравоохранения Германии совместно с Европейским региональным бюро ВОЗ разработали единый для 53 стран документ о стандартах сексуального образования в Европе. Программа направлена на борьбу проблемами в области сексуального здоровья: ростом уровня распространения ВИЧ и других инфекций, передающихся половым путем, нежелательными подростковыми беременностями и сексуальным насилием. Работа с детьми и молодежью является здесь ключевым условием общего укрепления сексуального здоровья, и одна из целей — развитие позитивного и ответственного отношения к сексуальности, а также осведомленность о всех рисках и удовольствиях.

В отличие от большинства западных стран в России нет сексуального образования в школах, и даже люди, которые защищают интересы и права детей в стране, часто являются противниками секспросвета.

Социолог Любовь Борусяк говорит, что у нас в стране нет никакого сексуального просвещения не только в школах, но и в семьях. При этом она уверена, что в интернате оно особенно необходимо, потому что для девочек в системе очень характерны ранние сексуальные связи: «Желание тепла и заботы для них часто реализуется в сексуальных связях. Причем секс возникает не как проявление любви, а как потребность в индивидуальном внимании и ласке от другого человека».

В интернате Арины (20 лет) не игнорировали информацию о женской репродуктивной системе и половом воспитании. Несмотря на это, девочкам не давали проявить самостоятельность в элементарных вопросах своего здоровья — каждый раз они должны были обращаться за средствами личной гигиены к взрослым. «В тринадцать лет у меня случилась первая менструация, — говорит Арина. — Прокладки выдавал только воспитатель, они находились на специальном складе. Примерно тогда же к нам приехали гинекологи из женской консультации, чтобы рассказать про женские циклы, профилактику беременностей и заболеваний, передающихся половым путем».

В шестнадцать лет Арина впервые задумалась о том, что когда-нибудь станет женой и мамой, но при этом о романтической любви она никогда не мечтала. «Как раз тогда мы познакомились с Алешей, — вспоминает Арина. — Он был не из детдома, домашний, из многодетной семьи, и на два года меня младше. В половой акт мы вступили не сразу: прошло много времени с первой встречи — около двух месяцев». На тот момент Арине было семнадцать лет, и она поступила в колледж на повара. Несмотря на консультации гинекологов, собственная беременность стала для Арины шоком: «Когда началась тошнота, одногруппницы посоветовали сделать тест. От этого предложения мне стало не по себе: несмотря на лекции в интернате, я почему-то не думала, что смогу забеременеть так быстро. К гинекологу я пришла только после двух тестов, один из которых показал положительный результат, а другой — отрицательный».

Любовь Борусяк отмечает, что беременность — частая ситуация для интернатов: «У девочек в системе не сформировано чувство ответственности, и беременность для них наступает неожиданно, даже если они знают о контрацепции». При этом какой-то конкретной статистики беременностей в системе нет. Сотрудник фонда «Дети наши» Наталья Шаварина объясняет это тем, что интернаты всячески скрывают такую информацию. «Ни я, ни мои коллеги ни разу не видели каких-то единых данных по стране, — говорит Шаварина. — И даже если бы информация о беременностях воспитанниц имелась, она была бы очень далека от правды. Потому что в закрытых учреждениях чаще всего на бумаге одно, а в реальности другое».

Алина (19 лет) с сестрами попали в учреждение, где любое сексуальное просвещение было под запретом. «С нами никогда не говорили ни о сексе, ни об отношениях, а на уроках биологии даже пропускали тему зачатия и рождения, — говорит Алина. — Никаких влюбленностей у меня в интернате не было, потому что большинство мальчиков курили и пили. Я видела, как строят отношения мои старшие сестры, и этого было достаточно. Однажды Олю чуть не изнасиловали. В восьмом классе она начала курить, пить, сбегать из интерната, спать со всеми. Девять классов так и не отучилась. Может, ей не хватило родительской любви, и она ее искала ее в разных парнях».

Основная проблема, с которой сталкиваются девушки, воспитанные в казенном учреждении, — это нехватка материнской и отцовской любви и заботы, считает психолог благотворительного фонда «Дети наши» Александра Омельченко. «Воспитанницы интернатов действительно легче, чем домашние девочки, соглашаются на близость, — говорит психолог. — Для них это способ почувствовать себя любимыми, красивыми, нужными. Нередко речь идет и о смене статуса: более опытные девочки выглядят в глазах ровесниц авторитетнее».

У Алины молодой человек появился уже после выпуска из интерната. «Мы гуляли, ходили в кафе, кино, катались на машине ночью. Я его по-настоящему любила, но он так и не стал моим первым мужчиной, — вспоминает девушка. — Его забрали в армию, а когда он вернулся, сказал, что решил служить по контракту в Москве, а мне нужно было доучиться в колледже. Я разозлилась и стала встречаться с его лучшим другом. Спустя какое-то время я забеременела. Я не думала, что это произойдет так быстро. Но я очень хотела ребенка, чтобы о нем заботиться, учить чему-то — дать все, чего я была лишена. К тому же я боялась делать аборт — повторить судьбу старшей сестры, которая сейчас не может иметь детей».

По мнению психолога Екатерина Кабановой, из интерната девочки выходят потерянными, потому что чаще всего им не говорят, какие у них могут быть перспективы и возможности.

Арина (20 лет), которая родила дочь в семнадцать лет, забеременела снова через несколько месяцев. На тот момент Алеше (ее молодому человеку) было шестнадцать лет, и он находился под опекой своей тети, потому что отец убил его мать и сел в тюрьму. «Тетя была непутевая, их отношения не клеились, — говорит Арина. — Мы решили пожениться, и так получилось, что до совершеннолетия мужа его опекуном была я. У нас родился сын, а два месяца назад появилась младшая дочь». Когда Арина узнала о третьей беременности, она пошла к психологу, чтобы решиться на прерывание, но в итоге оставила ребенка. Сейчас семья живет в съемной двухкомнатной квартире на Аринину пенсию в размере восемь тысяч рублей, а также на детские пособия — до полутора лет на каждого ребенка выделяют по шесть тысяч.

Целыми днями Арина занимается домом и детьми. «Второго и третьего Алеша не любит, это видно, — говорит девушка. — Первой все внимание, а младших он почти игнорирует. Если честно, меня душит обида. Но я ему не говорю, не показываю. В отличие от меня муж получил среднее профессиональное образование — стал сварщиком, но работу найти не смог. Днем он играет в компьютерные игры, но, если я прошу, помогает мне по дому. По выходным он гуляет с друзьями — все несемейные, неженатые. Конечно, у мужа легкая зависть к их образу жизни, но я не держу его насильно. По сути, я и его брат — это его единственная опора. А муж — моя. К сожалению, сейчас наши чувства сходят на нет. Я не помню, когда мы последний раз были наедине, — с кем оставить детей? Мы начинаем отвыкать друг от друга, отдаляться. Семью без него я не представляю, но не знаю, как быть в этой ситуации».

Психолог Кабанова говорит, что когда твои границы нарушены, ты не можешь сказать «нет», выразить свой гнев, объяснить, что тебе не нравится. «Многие женщины, выросшие в системе, просто не умеют выражать собственные чувства, а возможно, даже не осознают их и собственные границы, потому что им недоступна рефлексия, — объясняет психолог. — Никто не учил их обращать внимание на то, что они чувствуют и почему это важно. С этим проблемы у многих россиянок, но в интернате, где еще 50–100 других детей, тем более никто не будет заниматься психологическим здоровьем девочек». По ее словам, непонимание своих собственных (физических и психологических) границ и страх того, что тебя бросят, — очень взаимосвязанные вещи. «Часто женщина молчит еще и потому, что боится потерять своего партнера. Это связано с пережитой травмой брошенности», — считает Кабанова.

После того как Алина (19 лет) забеременела от друга бывшего молодого человека, они расписались, но брак продлился недолго: «Когда мы съехались, он начал сидеть на моей шее: я как сирота получаю хорошую пенсию. Бросил учебу, работу на мойке, целыми днями играл в компьютерные игры, — говорит Алина. — А недавно он нашел тридцатилетнюю женщину и ушел жить к ней». Алина хочет, чтобы бывший муж общался с их дочерью и девочка знала, что у нее есть отец, но сама быть с ним не планирует: «Я его после другой не приму, потому что хорошо к себе отношусь. Сейчас мне не до любви — надо ребенка на ноги поставить, найти работу. Я хотела поступить в Институт искусств на танцора, но провалила экзамены, потому что подготовила один танец вместо трех. В итоге получила специальность социального работника, но это совсем не по мне». В будущем Алина хотела бы встретить мужчину и создать семью: «Я хочу троих детей. Нужно только найти нормального мужа, который не будет говорить: «Почему я должен работать? Давай с ребенком посижу». Самое главное — чтобы он принял моего ребенка и был трудолюбивым».

Мария (15 лет), которая попала в интернат год назад, пока там и живет. «Поначалу мне тут было не очень комфортно, и я убегала. Могла с кем-то выпить, после этого начинался конфликт. Потом подумала: зачем бегать, когда можно доучиться и вернуться домой», — говорит девушка. Об отношениях и семье она пока не думает.

Конечно, бывают случаи, когда воспитанники интернатов и детдомов становятся очень успешными. «Срабатывает компенсация — сделать все, чтобы вырваться из своего прошлого и никогда больше не быть таким, — объясняет психолог Екатерина Кабанова. — Но чаще всего у детей из системы нет внутреннего разрешения на успех. Они не верят, что они имеют право быть значимыми, создать хорошую семью, где будет любовь, доверие и здоровая привязанность. Однажды их бросили, и в глубине души остается чувство вины за это. Для них найти в себе ресурс, мотивировать себя и добиться чего-то — титанический труд».

Если мы хотим как-то изменить ситуацию с количеством детей в системе, мы должны начать с помощи семьям в кризисе, уверена социолог Любовь Борусяк. Еще одним решением может быть воспитание детей в патронатных (фостерных) семьях. Это форма воспитания детей на дому, при которой родитель (сотрудник Уполномоченной службы по патронату) заботится о них и получает за это зарплату. В России нет федерального закона о патронате, и такая форма воспитания пока малоизвестна. По статистике, в России лишь 5000 живут в патронатных семьях. Для сравнения, в США в фостерных семьях живут 523 000 детей.

Психолог благотворительного фонда «Дети наши» Александра Омельченко считает, что справиться с ранними беременностями, одной из самых серьезных проблем девочек в системе, можно с помощью сексуального просвещения. В 2014 году у фонда появился проект «Между нами, девочками» — регулярные занятия по профилактике ранних беременностей, а также беседы о роли женщины в обществе, карьере, принятии себя и собственного тела и многом другом. Организаторы планировали заниматься с девятиклассницами и старше, но директор одного из детдомов убедил их снизить возрастной порог — в его учреждении оказались беременными две воспитанницы, причем одна из них — ученица седьмого класса.

«Занятия ведут два психолога, на группу приходит от двух до двенадцати-тринадцати человек. Наша главная задача — научить девочек уважать себя, свое тело, — говорит Омельченко. — Они часто жалуются на месячные, считают их постыдными, стесняются женственных форм. Этим умело манипулируют мальчики, которые хотят близости. Например, у нас был случай, когда девочку убедили в том, что секс поможет ей похудеть: она поверила и забеременела». Омельченко говорит, что проект вселяет надежду: «Ни одна из несовершеннолетних участниц еще не стала мамой в столь юном возрасте. У них есть шанс построить счастливую полноценную семью. Правда, это случается чаще, когда они находят мужа не из детдома». Недавно проект перенаправили на ребят обоих полов, потому что мальчики тоже живо интересовались тематикой проекта. Сейчас занятия входят в общий курс для всех ребят старшего возраста, он называется «Лайфхаки взрослой жизни».

О том, как помочь детям из интернатов, можно узнать на сайте Благотворительного фонда «Дети наши». Там же вы можете сделать пожертвование. У фонда также есть программа индивидуального наставничества, в которой нужны волонтеры.