«В этом доме черных нет»: истории москвичей, которые сталкиваются с бытовым расизмом

Я азербайджанка, родилась в Москве. Здесь мой дом, у меня нет чувства, что я откуда-то приехала. Но постоянно происходят какие-то случаи, которые мне напоминают, будто я какая-то не такая.

Десять лет назад мои родители купили квартиру на «Бауманской», и как только мы переехали, со стороны соседей началась травля. Инициатором стала пенсионерка снизу, которая открыто заявляла, что «не любит чернокожих». Это была война. Она каждый вечер вызывала полицейских, писала у нас на дверях: «Черные, езжайте домой», а однажды даже облила нашу дверь мочой. Она собирала других соседей по подъезду: они приходили к нам домой и заявляли, что мы должны уехать, потому что «в этом доме черных нет». Разумеется, мы сказали, что никуда уезжать не собираемся. Травля продолжалась около года. Потом полиция приезжать перестала, соседи немного успокоились, хотя надписи на нашей двери еще долго появлялись.

Честно говоря, мы сами не предпринимали никаких особых попыток остановить травлю. Почти все наши родственники, которые живут в России, считают, что лучше не высовываться и не обращать внимания. Предлагают занимать позицию виноватого, мол, лучше не провоцировать и быть тихим. Возможно, родители боялись. Они переехали в Москву после свадьбы, и у мамы тогда в России не было знакомых, она не знала языка. Может быть, вы помните, на «Бауманской» был рынок, который потом рухнул? Как-то мама шла по улице, недалеко от этого рынка, и ей стало плохо — она потеряла сознание. И когда она пришла в себя и попросила помощи у полицейских, те сказали: «Ползи до рынка, пусть тебе твои черные помогут».

В школе я ни с кем особо не общалась. В пятом классе перешла в новую школу недалеко от «Семеновской», мне хотелось со всеми познакомиться и подружиться. Но первое, что я услышала в своем классе, как один русский мальчик крикнул мне: «О, чурка!» Учительница на это никак не отреагировала. Помню, что учительница русского языка даже позволяла себе расистские высказывания в духе «приехали, все тут портите, ведете себя отвратительно». Мысли о том, что учитель может заступиться, не было. Мне казалось, что вокруг взрослые думают так же, как дети, которые травят. И, скорее всего, если бы меня не дразнили, я бы не чувствовала, что чем-то отличаюсь. Я держалась одиночкой, очень много читала, хорошо училась и в какой-то момент поняла, что то, что они про меня говорят, — неправда. Я имею такое же право находиться в классе, как и они. Такая уверенность появилась в старших классах.

Может, это плохо звучит, но еще мне придает уверенность то, что я москвичка. Допустим, устраиваюсь на работу, и коллеги, девушки, спрашивают: «Ну и откуда ты приехала?» «Я, вообще-то, родилась здесь. А ты?» — «Ну я из Чебоксар…» И дальше давить на меня из-за того, что я «приезжая», уже не получается. Но не всегда разговор доходит до выяснения места рождения. Два года назад я пыталась устроиться секретарем в фитнес-клуб. Позвонила, представилась, рассказала о себе, но меня резко прервали вопросом: «Так как вас зовут? Нам нужен человек славянской внешности».

И вот недавно я столкнулась с неприятной историей, когда выбрасывала мусор. Возле подъезда стоял мужчина, который живет в одном с нами доме. Увидев меня, он начал кричать: «Не выбрасывай сюда мусор. Уйди к дальнему контейнеру». Когда я удивленно спросила, что он имеет в виду, он объяснил, что «черномазые должны выбрасывать мусор где-нибудь далеко». Я сказала, что имею право выбросить мусор там, где и все жильцы этого дома. В ответ он закричал, что я черномазая шлюха и он наденет это ведро мне на голову. Он угрожал, что подкараулит меня в подъезде. Это было страшно. Помню, как я долго стояла у подъезда и боялась зайти.

Возможно, в формировании враждебного отношения есть вина и тех, кто переехал в Россию. Я борюсь против мигрантофобии, и, наверное, говорить такие вещи недопустимо, но некоторые люди ведут себя здесь так, как не ведут себя в родной стране. Свисты, улюлюканье, низкие шуточки — в Азербайджане вести себя так, тем более по отношению к женщине, непозволительно, потому что женщина чья-то сестра, жена или мать.

Я верующая мусульманка, но очень люблю храмы и церкви. И когда я езжу в Азербайджан, я понимаю, что в окружающем пространстве мне этого не хватает. Именно красивые здания, колокола — это то, к чему я привыкла в России, это то, что мне нужно. И если говорить о местах в Москве, где мне хорошо, где я чувствую себя комфортно, так это в церквях и храмах. Хотя с ними тоже связана одна история. В девятом классе мы с классом пошли в церковь, но одноклассницы мне сказали: «Ты мусульманка, тебе сюда нельзя». И оставили стоять за порогом. Было очень обидно, будто сказали, что этот мир не для меня. Я обсуждала эту ситуацию с мамой, с муллой и поняла, что заходить в храм мне никто запретить не может. Больше похожих ситуаций не случалось.

Москва — мой дом, и оттого что кто-то считает иначе, мое мнение не изменится. Хотя, конечно, есть такое ощущение, что ты не свой ни в Азербайджане, ни тут. Был случай, когда мы со знакомыми обсуждали политику и они мне сказали: «Да у вас вообще Алиев! Монархия! Что ты можешь говорить о России?» И через пару месяцев в Азербайджане в разговоре о правах человека мне знакомые заявили: «Да у вас там Путин вообще! Вы, русские, совсем оборзели!» Где бы ты ни был, ты всегда остаешься как бы не своим. Но в отличие от Азербайджана в Москве я чувствую себя свободнее — здесь я могу громко говорить и смеяться, а там все под каким-то напряжением.

Мои родители познакомились в Университете тонких химических технологий в Москве. Папа приехал в СССР из Эфиопии по учебной программе для выходцев из африканских и арабских стран. Равной я себя никогда не чувствовала, как и то, что мою семью принимают в России с объятиями. У отца был неприятный опыт столкновения с российскими гопниками в электричках, наших друзей воскресным утром могли избить в ста метрах от дома, когда они шли к нам в гости.

С травлей я столкнулась в школе, но еще до нее помню, как в возрасте трех-четырех лет рыдала в ванной, потому что очень хотела быть девочкой Анечкой с голубыми глазами и белыми волосами. В школе мои переживания из-за внешности только усилились. До шестого класса я училась в обычной школе в Подольске, где у меня складывались отношения с одноклассниками, зато были проблемы с учителями. Например, учительница русского языка и литературы часто ставила мне тройки за сочинения — и за грамотность, и за содержание. Моя мама считала, что я пишу хорошо, поэтому однажды она решила поговорить с преподавательницей. Та невинно сообщила: «Вы же понимаете, что отец у нее нерусский, поэтому она не сможет написать сочинения на положительную оценку». У мамы упала челюсть. Скоро из этой школы я ушла, потому что мы поняли, что за расистские высказывания этой учительнице ничего не будет.

В другой школе были хорошие учителя, но мои одноклассники отрыто заявляли, что я не могу быть в их прекрасном обществе, потому что я «не того» цвета кожи. Иногда к вербальному давлению присоединялось физическое. Не могу сказать, что били только меня: там было много изгоев, которых травили по разным поводам. Изгои никак не объединялись, наоборот, травили друг друга, когда это было возможно. Причем это была частная школа, где в основном учились дети из богатых подольских семей, но понятно, что богатые не значит интеллектуально развитые.

Пик травли пришелся на 8–9-й классы. Принцип «меня травили — я их побил — меня резко зауважали» не работал. Я пыталась сопротивляться, но становилось только хуже. Но когда я оставалась тет-а-тет в классе с задирой или мы ехали в автобусе вместе — он со мной спокойно общался, будто два часа назад не гонялся за мной с расистскими высказываниями. Но как только появлялись другие люди, все снова начиналось. Срабатывало какое-то коллективное стадное чувство.

Классная руководительница знала, что меня травят из-за происхождения. И она сделала неумелую попытку меня защитить, сказав самому задиристому мальчику: «Что ты ее травишь, она русский язык знает лучше, чем ты. Травишь ее и ее отца за национальность, а сам двух слов связать не можешь». У меня была пятерка по-русскому языку, а он с двойки на тройку перебивался. Он еще больше озверел. У других учителей включалось «пусть сами разбираются», они дистанцировались. Но ведь те, кто находится в системе травли, не смогут сами из нее выйти без помощи людей вне этой системы, у которых есть авторитет перед абьюзерами, — то есть либо родителей, либо учителей. Помню, как некоторые взрослые учили меня не обращать внимания. Сейчас я понимаю, что это эффективный способ борьбы. Но когда тебе четырнадцать лет, у тебя нет ресурсов постигать дзен, когда вокруг опускают шуточки про негритянское рабство. И я до сих пор ненавижу, когда меня называют негритянкой. Некоторые люди считают, что так можно, потому что в России в отличие от Америки негритянского рабства не было. На самом деле нет никакой разницы.

Из-за того, что меня травили, у меня было ощущение дисфории, невроза по поводу моего цвета кожи и внешности. Свою внешность я начала принимать только недавно. Уже во взрослом возрасте я прорабатывала проблемы с психотерапевтом. Скорее всего, если бы меня не травили в школе, мои рыдания из-за внешности закончились бы лет в семь-восемь.

Также мне стало проще, после того как я побывала в Эфиопии и мне там очень понравилось. В Эфиопии я была иностранкой: я не знаю языка и несмотря на то что эфиопы светлее, чем другие выходцы из Африки, для них я была белая. У меня не было чувства, что я приехала домой. Правда, у меня нигде не было такого ощущения. Возможно, мои социалистические взгляды «наше отечество — все человечество» сформировались именно потому, что у меня с детства не было ощущения, что у меня есть родина и мне нужно за нее как-то держаться.

Сейчас я стараюсь заступаться за других жертв травли, когда у меня на это есть ресурсы, всегда выступаю против расистских и мигрантофобских высказываний. Россия декларирует себя как многонациональная и многоконфессиональная страна, и такая же позиция была у Советского Союза. Но интернационал не мешал травить людей за космополитизм, был антисемитизм, а реальной дружбы народов, в общем-то, и не было. В России эта ксенофобия никуда не делась, с ней никто не пытается на государственном уровне работать, в школах у нас нет никаких программ по предотвращению дискриминации. К примеру, моя сестра тоже сталкивалась с травлей в России и на Украине, а сейчас она учится в Америке в сравнительно в райских условиях — вокруг люди разного цвета и это никого не напрягает.

О своем происхождении я не задумываюсь в посольстве Эфиопии и в РУДН. Какое-то время я работала в книжном магазине при университете, где чувствовала себя в идеальном обществе, где много людей разных национальностей. А гулять я люблю по центру Москвы на хорошо освещенных улицах. На самом деле страх окраин и темных улиц связан не сколько с расовыми историями, а сколько с гендерными. Я боюсь не расистов и неофашистов, а мужчин, которые могут совершить насилие. Тем более что в Москве совсем уж отмороженных неофашистов, которые кого-то убивают, в последние несколько лет поприжали. В Подольске — не знаю. Однажды там попытались зарезать выходца из Африки, на него напали с ножом, нанесли несколько ранений — знаю, что ему удалось выжить.

Я родился в семье мигранта из Азербайджана, который приехал в Москву в 80-е годы учиться на химика-инженера. Моя мама наполовину азербайджанка, наполовину русская. У меня никогда не было проблем с самоидентификацией — я считал себя азербайджанцем и гражданином России.

В школе все было хорошо, травлю я не помню. Это была даже не обычная школа, а школа с гопниками и бандитами в одном из самых опасных районов — в Гольяново. Там могли подойти с ножиком и заставить отдать деньги. Но из-за того, что контингент там был весьма разношерстный, не было преимущества цветов. Там были другие вещи — могли травить из-за того, что ботаник.

Впервые я переживал из-за национальности, когда у меня были отношения с русской девушкой (не знаю, что до конца входит в это определение) со светлыми волосами. Оказалось, что ее папа, как бы сказать не грубо, — славянофил. Коловрат, «любовь к братьям», почитание Перуна и Ярилы — у него были все атрибуты. При встрече я ему понравился, и он не проявлял недовольства. Но когда он узнал, что я азербайджанец, его реакция была такая: «Зачем нам в семье обезьяны?» И поставил дочь перед выбором — я или он. Мы сейчас не вместе.

В возрасте 25 лет я решил жить отдельно от родителей и начал снимать жилье. На тот момент мне повезло — квартиру сдавала моя знакомая. И через полтора года мы с моей девушкой решили жить вместе и стали искать квартиру через «Авито», «Яндекс», ЦИАН и другие сайты. В каждом третьем объявлении было написано — «только для славян» и «только для русских». Я не пытался звонить по таким объявлениям, потому что даже в объявлениях, в которых об этом не было сказано, заминались и спрашивали: «Простите, а кто вы по национальности?» Когда узнавали, что я азербайджанец, бросали трубку или начинали уточнять: «Откуда вы? Чем вы занимаетесь?»

Меня возмущает не то, что есть люди, которые мнят себя чистокровными русскими, славянами и арийцами, а то, что площадки вроде «Яндекса» и ЦИАНа не отбраковывают такие объявления. Я уверен, что в этих компаниях работают не только русские, а люди разных национальностей. Профессионала берут несмотря на цвет кожи, но такие объявления они спокойно размещают. Меня задевает, что компании в угоду зарабатыванию денег поступаются элементарными принципами. Это оскорбительно. Я москвич, у меня есть квартира в собственности, я воспитывался здесь, получил образование, работаю и приношу пользу государству. Но меня выбраковывают только потому, что я ношу фамилию Аллахвердиев. Думаю, что я буду писать заявления в прокуратуру на площадки, которые своим молчанием потворствуют подобным вещам.

Об этом я написал пост в фейсбуке, его увидел TJ. Поднялась волна, было больше тысячи перепостов. При этом огромный процент тех, кто пришел в комментарии, утверждал, что частной собственностью можно распоряжаться как угодно. К счастью, квартиру мы нашли и в апреле переезжаем: пост настолько быстро разлетелся, что люди стали предлагать помощь с поиском.

Руководство нашей страны никак не регулирует отношения с мигрантами, есть проблемы в истеблишменте, миграционная политика не ведется. Со Средней Азией нет визового режима, и наши чиновники могут спокойно привести к себе бригаду строителей, у которых нет регистрации и им можно меньше платить. Когда им не платят деньги, начинается криминал. И опять же, я не считаю себя русским и мне многое не нравится в поведении приезжих, но это не повод ставить всех под одну гребенку.

Московский менталитет мне намного ближе, чем российский. Азербайджанский менталитет — это не про меня. Я хочу себя считать гражданином мира и не принадлежать какой-то стране. Ни религия, ни национальная принадлежность не должны разделять людей.