Против пуристов и ханжей: почему надо зарабатывать на благотворительности

Нам всю жизнь объясняют, что благотворительность и добровольные лишения — это одно и то же и другим людям можно лучше всего помочь, если откажешься от чего-то, нужного тебе. Но это утверждение не выдерживает проверки логикой. С точки зрения этой теории наша способность помогать другим людям ограничена количеством того, от чего мы можем отказаться. Если же, наоборот, мы работаем, чтобы больше заработать, то получим многое для себя и одновременно с помощью своего труда принесем пользу обществу. Если мы продадим все, что у нас есть, и отдадим деньги бедным, то сами станем бедными — и только усугубим проблему. С точки зрения иудейской этики благотворительные пожертвования не должны превышать 20% богатства человека, чтобы сами жертвователи не обеднели и не превратились в обузу для общества. Иисус, с другой стороны, предлагал краткосрочную модель. Он мог призывать людей продать все, что у них есть, и отдать все бедным, потому что сам обладал чудодейственной силой, позволявшей ему раздавать хлеба и рыбы, как только возникала такая потребность. А что же делать нам, не имеющим такой силы? Иисус постоянно был в гостях то в одном доме, то в другом. Если бы все люди, принимавшие его, продали все, что у них было, и отдали все деньги бедным, где бы он останавливался?

Настоящую благотворительность следует оценивать по тому, как много добра она приносит другим людям, а не по тому, кто из ее участников лишил себя большего количества благ. Система, основанная на потребности принести другим людям как можно больше добра, не будет волноваться из-за того, получит ли кто-то прибыль в процессе помощи другим людям. Такая система будет заинтересована в достижении наибольших результатов, полезных для нуждающихся. И напротив, система, основанная на самоограничении, в первую очередь будет интересоваться тем, кто отрекся от большего количества благ, и в последнюю очередь тем, кто добился наибольших результатов для нуждающихся. Так, Джон Уинтроп не говорит, что его цель — уничтожение бедности. Он считает, что бедность будет существовать вечно.

Благотворительность, основанная на добровольных лишениях, нарциссична. Ее целью является доказательство доброты человека. Эта система заставляет человека сосредотачиваться на самом себе — она полна ханжества. Ее больше волнует собственное выживание, а не действительное благо. Она неспособна представить себе сложные решения внешних проблем других людей, потому что полностью сосредоточена на внутренних проблемах. Ей не столь важно, будет ли решена внешняя проблема, куда важнее сохранить возможность и дальше жертвовать собой во имя существующей проблемы. И конечно, в этой ситуации трудно будет решить внешнюю проблему, потому что ее исчезновение автоматически уничтожит тот предмет, ради которого совершается самопожертвование. И это не все — следование идеалу добровольных лишений приносит большее удовлетворение, когда его еще и навязывают другим — как бы трудно это ни было. В таком случае идеалисты подтверждают собственную доброту, постоянно оценивая то, насколько другие люди готовы подвергать себя добровольным лишениям. Подобные оценки придают им уверенность в себе, ведь чужая скверна убеждает их в собственной чистоте, а чужая развращенность — в собственной добродетельности. Такая система невероятно эгоистична, потому что навязывает себя другим людям, хотя такое навязывание может только повредить делу помощи нуждающимся.

Подобная ситуация, конечно же, аморальна. Человеку, который хочет зарабатывать все больше и больше денег, чтобы делать все больше и больше добрых дел, не позволяют так поступать те, кто хочет навязать ему свой нравственный императив добровольного лишения. В каком случае мы платим более дорогую цену?

Рэнд пишет в «Добродетели эгоизма»: «Человек не получил от природы автоматические навыки выживания, и поэтому он должен прикладывать усилия для своего жизнеобеспечения, и значит, доктрина, считающая заботу о собственных интересах злом, подразумевает, что и желание человека жить — это зло, следовательно, и сама жизнь человека — зло. Можно ли найти более злую доктрину, чем эта?»Ayn Rand. The Virtue of Selfishness: A New Concept of Egoism. New York: Signet Books. 1961. P. ix.

Наличие у человека собственных интересов — это реальность. Их нельзя уничтожить, как нельзя уничтожить, скажем, энергию. Нельзя издать запрещающий их указ. Они будут мутировать и все равно проберутся к нам через заднюю дверь. Одной из таких мутаций является псевдоморальный пурист. Никто больше, чем он, не действует в соответствии с собственными интересами. Он ощущает неутолимую жажду проявить собственное моральное превосходство. А за это только «шлепает своими деснами».Matthew Fox, ed. Meditations with Meister Eckhart. Santa Fe: Bear & Company. 1983. Он хочет, чтобы все деньги шли нуждающимся, а те в результате расплачиваются за его желание своими жизнями. Работник просит для себя только зарплату, соответствующую рыночным стандартам, предлагает за это весь свой труд и при этом готов помогать нуждающимся. Моральному пуристу хватает наглости называть такого человека эгоистом. Ему приходится так поступать. Какая хитрая уловка — самая опасная разновидность эгоизма, принимающая вид самой благородной любви. И он еще учит нас, как проповедовать вместо него. А нуждающимся он может предложить только отчаяние.

В приведенном ниже отрывке принстонский ученый-экономист Пол Кругман пишет о том, как моральные пуристы противостоят глобализации, потому что из-за нее богатые становятся еще богаче, — несмотря на то что глобализация приводит к повышению заработков бедняков. Ситуации разные, но смысл тот же самый:

«Все не так уж просто, и нравственные ориентиры достаточно смутны. Я бы хотел высказать встречное обвинение: возвышенный моральный тон оппонентов глобализации возможен только потому, что они недостаточно продумали свою позицию. Капиталистические денежные мешки, может быть, и наживаются на глобализации, но наибольшую пользу от нее получают — да-да — работники стран третьего мира. Вообще-то, бедность в мире не была придумана только что ради того, чтобы на ней наживались транснациональные корпорации».Paul Krugman. In Praise of Cheap Labor: Bad Jobs at Bad Wages Are Better Than No Jobs at All.

Наша сегодняшняя система порождает суровый и вездесущий нарратив. Для того чтобы как можно лучше понять наш подход к благотворительности, стоит коротко проанализировать важнейшие принципы этого нарратива.

Это неправда. Мы же не говорим, что Томас Эдисон заработал состояние за счет темноты. Он заработал состояние на электрической лампочке. Он создал электрическую лампочку с помощью своих знаний. А знания свои он приобрел благодаря упорной работе и потраченным времени и энергии. Он заработал деньги, потому что создал для нашего мира добавочную стоимость.

Чем больше доход человека, выпускающего электрические лампочки, тем больше лампочек он сделает. Чем больше будет его прибыль от выпуска хороших электрических лампочек, тем сильнее он будет стараться делать хорошие лампочки. Точно также чем больше прибыли будет получать человек, улучшая наш мир с помощью того, что мы называем благотворительностью, тем сильнее он будет хотеть это делать. В таком случае нельзя говорить о том, что он зарабатывает деньги, эксплуатируя нуждающихся. В честной рыночной ситуации, когда оплата труда человека зависит от стоимости, которую он создает с помощью своего таланта и потраченного времени, происходит просто справедливый обмен — он честен потому, что этот человек мог бы применить свое время и талант в коммерческом секторе и в таких же масштабах использовать их там. Он зарабатывает деньги на созданной им стоимости. И нелогично говорить, что он их зарабатывает на нуждающихся.

Я, так же как и все, считаю, что люди, работающие в благотворительности, не должны получать высокие зарплаты просто так. Если человек не создает никакой стоимости, то ему не надо платить ни копейки. Его надо выкинуть на улицу. По иронии судьбы оборотной стороной нашей иррациональной благотворительной системы является то, что она сохраняет служащих, являющихся, по сути дела, мертвым грузом. Мы демонизируем людей, которым много платят, за то, что они недостаточно многого себя лишили, но при этом терпим тех, кто не создает никакой стоимости, просто потому, что они достаточно многого себя лишили или по крайней мере произносят все нужные слова о самоотверженности. Но чем же таким жертвует человек, которому платят зарплату и который не создает никакой стоимости? Его стоимость — отрицательная величина. Он отрывает ее у нуждающихся — а сам при этом демонизирует того, кому платят за создание положительной стоимости, и кричит: «Как тебе не стыдно». Это ему должно быть стыдно. Если мы исправим систему, то сможем решить обе проблемы одновременно. Как только мы начнем платить людям столько, сколько они действительно стоят, то по-настоящему продуктивные работники начнут прибывать, а непродуктивные уходить.

Кроме того, представление о том, что люди зарабатывают на нуждающихся, привлекает главное внимание к методу, а не к результатам — к самому человеку, а не к тому, чего он добивается, — тем самым оказывается дурная услуга как раз результатам. Нас вынуждают думать прежде всего о том, сколько платят тому или иному человеку, а не о том, что этот человек делает для нуждающихся. По сути дела, мы в таком случае не смотрим на то, что производит этот человек, потому что нас интересует только его зарплата. Если человек собрал 100 миллионов долларов для нуждающихся, а нам предлагают обратить внимание только на то, то ему заплатили миллион, то таким образом обесценивается или просто полностью игнорируется достигнутый им результат.

Мы должны сосредоточиться на результате, потому что нас ведь волнует в первую очередь результат — или по крайне мере он должен нас волновать. Главное место в нашем мозгу должны занимать вопросы, связанные с рынком: Какой результат был получен? Была ли оплата достойна полученного результата? Существует ли какой-то другой поставщик, который мог бы добиться того же результата за меньшие деньги? А вместо этого нас приучили спрашивать, сколько заплатили человеку, и, если сумма оказывается выше той, которая вызывает искусственным образом внушенный нам рвотный рефлекс, — сегодня это обычно триста или четыреста тысяч долларов, — мы хотим распять этого человека, совершенно не думая о произведенной им стоимости или о том, какую зарплату он со своим талантом запросил бы на другом рынке. Таким образом мы искусственным образом проводим девальвацию. И расплачиваются за это нуждающиеся.

Подобное ограничение пойдет на пользу только укреплению традиции, а вовсе не нуждающимся, и оно уже сейчас наносит им вред. Все очень просто. Ограничивая оплату труда, мы ограничиваем его результаты. Если бы были ограничены прибыли акционеров компании Edison Electric Light, то они были бы готовы оплачивать и развивать лишь ограниченное количество инноваций. Инноваций было бы меньше. Точно так же ограничение оплаты труда тех, кто решает социальные проблемы, приводит к ограничению того, в каких размерах люди финансируют, разрабатывают и обновляют процесс решения этих проблем. Те, кто думает по-другому, цепляются за бесплодную мечту о том, что люди будут работать больше просто ради дела, которым они занимаются, а значит, нуждающиеся будут зависеть от этой мечты, а не от реальности.

Соблазн ограничить зарплаты вызван страхом перед более глубоким погружением в свободный рынок. Если мы продолжим цепляться за старый стиль мышления, делая вид, что начали мыслить по-новому, то это будет даже хуже, чем если бы мы просто по-прежнему придерживались старых представлений. Навязывание искусственного ограничения, даже если оно будет в десять раз больше допустимого сегодня уровня, означает всего лишь закрепление самого принципа искусственных ограничений. А именно они определяют нынешнюю парадигму. Подобный умеренный подход уничтожит все дело. На самом деле в нем нет ничего умеренного. Это старое мышление, которое притворяется новым. Никаких изменений не произошло.

Ограничение оплаты, не связанное с производимой стоимостью, неизбежно будет искусственным. Оно основывается не на том, ради чего происходит оплата, а на чувстве, эмоции, идеале. Что плохого в идеализме? Ничего, если только мы не поклоняемся ложному идеалу. Если мне надо выбрать между двумя идеалами — самопожертвования и победы над голодом во всем мире, — я выбираю второй. И рыночный подход лучше всего поможет нам достичь этого идеала. А вот искусственное ограничение оплаты труда этому помешает.

Гипотетический пример: мы согласны с тем, что люди, работающие в благотворительных организациях, должны получать больше денег, если они создают большую стоимость, но их зарплата в любом случае не должна превышать миллион долларов в год. Результат: мы только что вывели из игры большую часть исполнительных директоров, финансовых директоров и директоров по производству, а также многих первых вице-президентов всех компаний из списка Fortune 500. Теперь их таланты не будут использоваться в деле помощи нуждающимся из-за установленного нами ограничения. В коммерческом секторе, где подобного ограничения нет, созданная ими стоимость продолжает приносить пользу. Мы вернулись к тому, с чего начинали.

Вот высказывание человека, профессионально занимающегося благотворительностью, напечатанное в The Chronicle of Philanthropy, — типичный пример «двухмирной» конструкции, воспроизводящей контрпродуктивное отношение к делу: «Некоммерческий сектор — это не коммерческий сектор… Я не думаю, что мы должны платить 350 тысяч долларов ради того, чтобы заполучить самых лучших и блистательных».Elizabeth Schwinn and Ian Wilhelm. Nonprofit CEOʼs See Salaries Rise. Chronicle of Philanthropy: The Newspaper of the Nonprofit World Online. October 2, 2003 Стоит задаться вопросом, в каком мире живет этот человек. Билла Гейтса нельзя заполучить даже за 350 тысяч долларов в неделю, не то что за год. За подобные деньги нельзя получить ни Ричарда Брэнсона, ни Майкла Делла, ни тысячу других суперзвезд бизнеса. Неужели существует один тип «самых лучших и блистательных», которые стоят только 350 тысяч долларов в год и должны работать ради блага нуждающихся, и другой тип «самых лучших и блистательных», которые стоят во много раз больше и не должны работать ради блага нуждающихся?

Неужели это более неприлично, чем то, что мы позволяем людям и дальше умирать от СПИДа, потому что из-за наших представлений о приличном и неприличном мы не даем доступа на рынок людям, которые могли бы победить СПИД? Неужели это неприличнее, чем 50 миллионов долларов в год, которые мы платим футболисту, чтобы заработать 500 миллионов в год на билетах, продаже сувениров и доходах от телетрансляций, но не платим 50 миллионов долларов в год тому, кто мог бы организовать полное уничтожение голода в мире и чья работа поистине бесценна? И это не безосновательное предположение. В журнале Week в январе 2007 года появилась следующая статья:

«Лос-Анджелес Гэлэкси», команда, входящая в переживающую сложный период Профессиональную футбольную лигу, удивила на прошлой неделе весь мир, подписав 250-миллионный контракт на пять лет с Дэвидом Бекхэмом, «самым узнаваемым спортсменом в мире». Заморские любители футбола сразу же отметили, что Бекхэм, которому исполнился 31 год, играет уже не так, как прежде, — и вообще, за него явно заплатили слишком много. Но какая разница? Высшей профессиональной футбольной лиге больше всего сейчас нужно как можно больше гламура и рекламы — и Бекхэм, красивый, как фотомодель, и женатый на бывшей солистке Spice Girls Виктории «Posh»Posh Spice — прозвище Виктории Адамс во время ее участия в группе Spice Girls — происходит от слова posh — «шикарный». Адамс, — может предоставить этот товар в огромных количествахBeckham: Can He Save U.S. Soccer? Week Online. January 19, 2007.

Дело не в том, что неприлично платить Дэвиду Бекхэму 250 миллионов долларов. Неприлично то, что наше общество запрещает благотворительным организациям платить даже ничтожную часть такой суммы людям, которые могли бы покончить с голодом в мире или найти лекарство от СПИДа. Неприлично, что газета спрашивает: «Какая разница?» — и при этом называет профессионального сотрудника благотворительной организации, получающего 2 процента от этой суммы, мошенником. Непристойны двойные стандарты.

А если люди делают это по другим причинам? Если они не готовы на такое самопожертвование? Что бы сказали нуждающиеся о доброте наших сердец, если бы знали, что мы считаем возможным лишать их помощи талантливых людей, исходя из моральных соображений и даже не спрашивая мнения тех, кому мы помогаем?

Если мы считаем, что люди должны жертвовать на благотворительность просто по доброте сердечной, то почему тогда они за это получают налоговые вычеты? Разве мы не должны жертвовать много независимо от того, поможет ли это нам сэкономить на налогах? Если люди должны заниматься благотворительностью просто по доброте сердечной, то зачем вообще им платить? Почему не потребовать от них стать аскетами? Мы этого не делаем, потому что понимаем, что в таком случае никто бы не стал заниматься благотворительностью. Мы все-таки признаем, что доброта сердечная имеет свои границы и что производительность, по сути своей, связана с экономической мотивацией. Тот факт, что в некоммерческом секторе вообще существует конкуренция на рынке труда, противоречит представлению о том, что люди, занимающиеся благотворительностью, действуют исключительно по доброте сердечной, или тому, что мы на самом деле ожидаем от них этого. Почему же надо рассчитывать на то, что исключительно их доброта обеспечит поступательное движение прогресса?

Доброта сердечная — это только один из мотивов наших действий. Требуя, чтобы она стала единственным мотивом, мы обворовываем нуждающихся. Так, например, я утверждаю, что чем больше человек может заработать, занимаясь разрешением мировых проблем, тем сильнее он будет пытаться придумать способы их разрешения. Но кто-то может возразить, что это не так, что есть люди, которые действуют не ради прибыли, а исходя из доброты сердечной, и что они, несмотря ни на что, будут пытаться разрешить мировые проблемы. Может быть, это и так, но возникает вопрос — достаточно ли на свете таких людей? Нам не надо долго искать ответ. Большая часть великих проблем, которые мы уже разрешили, находятся в сфере торговли, где мотивация с помощью прибыли приветствуется, а большинство великих проблем, которые мы еще не разрешили, находятся в сфере благотворительности, где такая мотивация запрещена. Если прибыль и доброта совместно смогут привести к лучшим результатам, значит, нам следует уничтожить разделяющую их линию и позволить им вступить в союз.

Вообще-то, большинство людей не думают в первую очередь о нуждающихся. Наша забота о нуждающихся соседствует у нас со множеством желаний и потребностей. Но факт, что кто-то хочет получить деньги за созданную им экономическую стоимость, не отрицает того, что в его сердце может быть любовь. Подобные импульсы способны сосуществовать. У нас слишком много реальных примеров, чтобы мы могли серьезно относиться к противоположному утверждению. Одно только существование Уоррена БаффетаАмериканский предприниматель, крупнейший в мире и один из наиболее известных инвесторов, состояние которого на август 2017 года оценивается в $77,3 млрд долларов. В 2010 году Баффетт объявил о безвозмездной передаче более 50% своего состояния, или около $37 млрд, пяти благотворительным фондам. Это самый щедрый акт благотворительности в истории. полностью опровергает предположение о невозможности соединения разных импульсов. И снова мы сталкиваемся с иррациональными пуританскими построениями. Можно зарабатывать деньги и помогать нуждающимся, но нельзя помогать нуждающимся и зарабатывать деньги. Трагичность этих построений в том, что люди, подобные Уоррену Баффету, большую часть трудовой жизни думали только о коммерческом секторе. Скольких великих руководителей недосчиталось дело разрешения наших крупнейших проблем из-за того, что благотворительность одобряет только половину их природы?

Единичное пожертвование на благотворительность принципиально отличается от ситуации, когда человек в течение всей жизни отдает благотворительности все свое экономическое будущее. Совершенно бессмысленно применять одинаковые стандарты к двум подобным ситуациям. Весьма самонадеянно со стороны человека, совершившего благотворительное пожертвование, навязывать кому-то еще те правила, по которым тот должен будет жить всю свою жизнь. Если вы просите меня отказаться от всего моего экономического потенциала ради благотворительности, то вы не только предлагаете мне отказаться от моего образа жизни, но хотите к тому же, чтобы это решение повлияло на всю мою семью — на то, в каких школах будут учиться мои дети, на ту жизнь, которую я смогу им обеспечить, на мою жену, на то, куда мы с ней сможем ездить отдыхать, на то, как мы будем жить на пенсии, на то, до какого возраста мы сможем радоваться жизни на пенсии, на то, что я смогу оставить своим наследникам, и по иронии судьбы на то, сколько денег я смогу жертвовать на благотворительность. Если я откажусь, если я скажу, что не хочу расставаться со всем этим, — и посвящу свою жизнь бизнесу, — говорит ли это о моей безнравственности? Конечно нет. Так почему же мы считаем безнравственным, если я хочу вести такой же образ жизни, посвятив при этом свою жизнь благотворительности?

Мы смешали между собой два разных рынка: рынок труда и рынок подарков. Мы хотим применять к ним обоим одну и ту же идеологию: если я делаю пожертвование на рынке подарков, то вы хотите, чтобы я жертвовал чем-то и на рынке труда. Но проблема заключается в том, что на разных рынках жертву понимают по-разному. На рынке подарков это может быть пожертвование размером в 25 долларов. А на рынке труда все начинается с урезания зарплаты для менеджеров среднего звена, получающих от 25 до 50 тысяч долларов, или с потолка зарплаты в 300 или 400 тысяч долларов для руководства, притом что подобный потолок означает отставание по сравнению с потенциальным заработком в коммерческом секторе на много миллионов долларов. Цена жертвы на рынке подарков достаточно низкая, и она может стимулировать повсеместные благотворительные пожертвования. Цена жертвы на рынке труда слишком велика, чтобы стимулировать нечто подобное.

Есть еще одна важнейшая проблема, связанная с вышеупомянутым пуританским законом милосердия. Это вопрос о том, приносит ли вообще донор жертву. Люди, занятые в некоммерческом секторе, заключают договор с донором, который совсем не беден. Донор хочет нанять служащих, чтобы те за него оказывали различные услуги бедным. А это значит, что служащий заключает договор с равным себе (а скорее, с тем, кто намного его богаче) и у него не может быть никаких моральных обязательств по предоставлению скидки на оплату своего труда. Донор покупает услугу. Эта услуга принесет ему двойную стоимость. Во-первых, она удовлетворит его желание помогать другим людям. Во-вторых, она улучшит мир, в котором он живет. Это пойдет ему на пользу. Говорить о его жертве можно только в том смысле, что он отказался от чего-то, что было ценно лично для него, ради чего-то другого, что ценно лично для него. В таком смысле мы можем сказать, что он приносит жертву, покупая фотоаппарат. Он отказался от возможности вместо него купить на эти деньги новые ботинки. В любом случае он чего-то хочет от сотрудника некоммерческого сектора, и тот имеет полное право назвать справедливую цену без оглядки на какие-либо моральные правила и ограничения.

Да, они приняли решение работать в благотворительности. Но если ценой этого выбора оказывается жертва, то стоит задуматься о том, сколько талантливых людей сделало другой выбор. В этом-то все и дело. Привязывая благотворительность к жертвенности, мы подталкиваем людей к коммерческому сектору. Мало того, есть весьма достоверные свидетельства о том, что для сотрудников некоммерческого сектора характерны намного большие текучка и выгорание как раз из-за того, что мы ставим их перед необходимостью сделать выбор. Неужели это лучший способ помогать нуждающимся?

Можно сказать: «Ну что же, если им это не нравится, то это их проблема». Но это не так. Это наша проблема. Какова, по вашему мнению, производительность труда недовольных сотрудников? Адам Смит уже предвидел подобную ситуацию: «Щедрая оплата труда создает благоприятные условия для размножения и поэтому увеличивает трудолюбие простых людей. Плата за труд способствует развитию трудолюбия, которое, как и любое другое человеческое качество, улучшается пропорционально той поддержке, которую оно получает. Хорошая оплата укрепляет физические силы работника, а приятная надежда на улучшение своего положения и на возможность закончить свои дни в покое и довольстве подталкивает его к тому, чтобы с максимальной отдачей использовать свои силы. Соответственно, там, где зарплата высока, мы всегда увидим более активных, прилежных и проворных работников, чем там, где она низкая».Adam Smith. The Wealth of Nations. New York: Modern Library. 2000. P. 93.

Можно, конечно, сказать, что, если этим людям не нравится их работа, они могут уйти. Но вряд ли это хорошее решение. Если все уйдут, то кто будет работать в наших благотворительных организациях? А если они не уйдут, потому что нуждаются в заработке, то мы просто получим экономически закрепощенную рабочую силу. Это не эффективное и не долгосрочное решение. Может быть, небольшое количество людей останется по зову сердца, но тогда мы получим лишь немногих, и они к тому же будут недовольны тем, что доброта обходится им так дорого. Почему люди должны расплачиваться за свое доброе сердце? Доброта становится их проклятием.

Если человек решил пойти работать в благотворительную организацию за меньшие деньги, чем те, которые он мог бы получить в коммерческом секторе, и считает, что это дает ему моральное право навязывать свои представления другим, то тогда его работа не является жертвой. Если я принес жертву, чтобы навязывать другим свои представления о морали, то это не жертва. Здесь нет никакого подарка. Я занимаюсь торговлей, меняя деньги на некий моральный авторитет, и этот обмен по иронии судьбы сводит на нет мой моральный авторитет. Поэтому такие люди не имеют никакого права требовать жертв от других людей.

Кроме того, опять возникает вопрос: а что, если человек передумает устраиваться на эту работу и отправится в коммерческий сектор? Тогда он окажется неуязвим с точки зрения морали. При этом того, кто занимается благотворительностью за те же деньги, мы должны считать менее нравственным.