История женщины, которая провела месяц в самой суровой точке Антарктиды

Я ездила на озеро Восток, чтобы снять о нем документальный фильм. Нельзя взять самолет и прилететь туда на пару дней, поэтому вся наша экспедиция заняла около трех месяцев. Сначала мы прилетели в Кейптаун (столица ЮАР. — Прим. ред.), подождали там судно «Академик Федоров», на котором в год уходит в Антарктиду около двухсот полярников, а потом еще три недели шли до Антарктиды.

Сначала мы подошли на станцию «Молодежная» — раньше это был целый город, он считался столицей Антарктиды, а сейчас она работает как сезонная станция, и там много заброшенных домиков. Сейчас основной станцией, которая поддерживает озеро Восток, считается «Прогресс». С «Прогресса» на Восток ходит маленький канадский самолет, и он дорогое удовольствие. На самолет можно взять только самые необходимые вещи, а все остальное везут на санно-гусеничном поезде.

Поезд — это целая драма. Раньше он ходил от «Мирного», и это занимало где-то три месяца. Сейчас он идет от девяти дней до двух недель — в зависимости от погоды. Было очень много трагичных случаев, связанных с этим поездом, и вообще смерти в Антарктиде были связаны в основном с ним. Ледник всегда сползает, движется (так и появляются айсберги), и в процессе сползания образуются трещины. Было много аварий, когда эти огромные гусеничные машины проваливались под снег и погибали люди. Поэтому появилась ледовая разведка со станции «Прогресс», которая следит за этим.

У России есть пять действующих антарктических станций, из которых только одна материковая, это и есть станция на озере Восток, а остальные находятся на побережье. Самые сложные условия, конечно, на материковой станции. Она находится примерно посередине между побережьем и Южным полюсом, и условия на Востоке гораздо тяжелее, чем даже на Южном полюсе. Вершина на полюсе — это 2800 метров, а на Востоке — 3488 метров над уровнем моря, но воздух по составу — как на высоте 5000 метров, потому что там сухой климат, ветер, нет лесов. Ну и конечно, там очень низкие температуры, скромные бытовые условия и совершенно другая жизнь.

Озеро Восток — совершенно уникальное место, которое вызывает много споров и предположений. Дело в том, что это огромный водоем (предполагаемая площадь — примерно 15,5 тыс. кв. км. — Прим. ред.), который находится под четырьмя километрами льда в полной изоляции от нашей атмосферы, вероятно, несколько миллионов лет. Это пресная и теплая (примерно 10 градусов по Цельсию. — Прим. ред.) вода с высоким содержанием кислорода.

Тот факт, что там находится такой огромный водоем, изолированный от атмосферы, уже привлекает внимание ученых. Самое главное, ученые считают, что, если есть вода, значит, есть и жизнь, которая в этом озере могла пойти по какому-нибудь совершенно непредсказуемому сценарию. Но этот вопрос остается открытым, и все очень ждут результатов. Там мы можем найти что-нибудь, что прольет свет на то, как жизнь вообще зародилась на Земле. Если окажется, что жизни там нет совсем, это тоже будет сенсацией — ведь это будет единственный водный объект вообще без жизни.

Но вода озера пока не отдает своих секретов. Полярники вскрывают озеро, вода поднимается в скважину, замерзает, и образцы замерзшей воды проходят через весь столб скважины, наполненной керосином и креоном, и образцы оказываются в керосине. Биологи не могут вычесть керосин из того, что они получают, но очень часто ученые ищут одно, а находят другое, например — древний лед.

Во всем мире есть очень важные и амбициозные проекты по поиску древнего льда. У нас есть циклы глобального потепления и похолодания, длятся они 100 тысяч лет, а когда-то длились по 40 тысяч лет. И никто не знает, что произошло, какой случился катаклизм, почему эти параметры изменились. В образцах древнего льда могут оказаться пузырьки воздуха, то есть образцы атмосферы. Восток — это первое место, где нашли непрерывную шкалу льда, которому 400 тысяч лет, но лед же движется, и он оказался перемешан, и сейчас наши ученые, гляциологи (ученые, которые изучают природный лед. — Прим. ред.) и математики, разрабатывают метод датировки льда, который поможет доказать, что лед древний.

Мы прилетели на Восток в декабре, наша экспедиция называлась 60-я РАЭ (Российская антарктическая экспедиция. — Прим. ред.). Тогда я не была уверена, что мы сможем продержаться там так долго. Я знала, что многие люди не могут в принципе адаптироваться на Востоке: кому-то плохо становится, кому-то снятся кошмары, кто-то вообще сходит с ума. Я заранее обратилась к доктору, и он дал мне список препаратов, которые обычно там принимают в трудных случаях, и все эти препараты очень сильные. Я решила справиться без них. Главная проблема — это горная болезнь, которая похожа на первые симптомы отека мозга. Это очень тяжело, и у всех болезнь проявляется по-разному. Поэтому новичков всегда стараются закинуть на Восток не последним самолетом, чтобы, если человек не сможет акклиматизироваться, можно было вернуть его обратно.

В первые дни на Востоке у людей появляется депрессия, иногда непроизвольно текут слезы, кто-то просто не может стоять на ногах, кого-то тошнит, у кого-то раскалывается голова. Первые три часа я ходила нормально и ничего не чувствовала, а потом меня так накрыло! Я сидела в своей маленькой комнатке и думала: «Господи, как я тут оказалась, эти люди хотя бы деньги зарабатывают, а у меня-то все в порядке, у меня дети маленькие, зачем я сюда приехала?»

Там было два общественных помещения — столовая и крошечная комната отдыха, где находятся бильярд и телевизор. Там стоял диван, на котором одновременно могут сидеть три или четыре человека. Я выползла туда, укуталась в какой-то бабушкин платок, у меня были совершенно синие губы, а еще меня страшно колотило. Владимир Липенков, один из самых авторитетных ученых, который находился в той же комнате, сказал мне: «Ну да, сколько лет сюда езжу — всем плохо, мы лекарства принимаем всегда». И эти слова меня как-то успокоили.

К чему я оказалась не готова — так это к пещерам под снегом, в которых живут люди. Я об этом не знала. Снег держит тепло, но ты живешь как в подводной лодке. Там очень маленькие помещения, нет дневного света. Чтобы выйти на улицу, нужно очень тепло одеться. Я мазалась кремом, надевала маску, долго-долго укутывалась. Одевание может занимать полчаса. Было действительно тяжело: было ощущение, будто тебе все время не хватает воздуха, будто ты дышишь под водой — все время с усилием. Но со временем ты просто привыкаешь к тому, что тяжело.

У всех полярников есть такая особенность: когда они возвращаются домой в город, они все начинают болеть, особенно гриппом. После Востока у них очень изнашивается организм, ослабляется иммунитет — на Востоке ведь нет бактерий, вирусов, заболеваний, и иммунитет не тренируется.

На зимовку на Востоке остается около 12 человек, а на сезонные работы приезжают ученые из разных областей, и у каждого своя программа. В сезон там находится около 35 человек, и все живут очень плотно и тесно. Мне, единственной женщине, конечно, выделили отдельную комнату, но обычно люди делят пространство еще с кем-то.

Там был человек, который ездил туда 27 лет. Но старейший полярник был там еще в 1970-х годах на зимовке — это Липенков. Начальник станции Туркеев потрясающий, его все называли железным дровосеком, потому что очень много работает, все умеет делать, мастер на все руки. 13 раз он справлял Новый год в Антарктиде. Люди, которые долго там задерживаются, просто фантастические, и таких людей я не встречала в обычной жизни.

Станция «Восток» занимается мониторингом окружающей среды, погоды, но у нас также есть совершенно амбициозные работы, связанные с бурением. Свои озера были также у американцев (Уилланс) и англичан (Элсуорт), и когда-то с ними была мировая гонка. В итоге наши полярники все-таки первые проникли в озеро.

У нас есть уникальный человек — специалист по бурению Васильев. Он просто гений, им восхищаются во всем мире. У него есть невероятная механика бурения и какая-то фантастическая интуиция. В моем фильме есть один очень показательный эпизод: 1 января, 7 утра, все после праздника спят. Мы с оператором пошли на буровую, и вдруг я вижу Васильева, который шьет «юбочку» для своей буровой коронки. Даже в этот момент он работал, думал о деле.

В сезон есть разные программы. Был, например, сейсмоотряд, который занимался сейсмолокацией, — и теперь озеро, его контуры, берег хорошо изучены. Сейчас они изучают глубину осадочных пород в озере. Если в озере много осадков, это говорит о том, что оно древнее. Есть много разных интересных работ — например, работа по изучению движения ледника. Люди отъезжают от станции на разное расстояние и с помощью GPS ставят метки, чтобы смотреть, как движется антарктический покров. Научных программ много, и не все связаны с озером.

На зимовку принято оставлять врача и анестезиолога. Был случай, когда врачу пришлось удалять аппендицит самому себе. С тех пор по закону должно быть два врача, если вдруг одному из них станет плохо. Еще есть повар, и он больше всех работает в Антарктиде: что бы ни случилось, он встает в шесть утра и начинает готовить. Есть также геофизики, метеорологи, магнитологи. У всех есть задания, но, с моей точки зрения, некоторых людей можно было бы заменить машинами — видимо, именно психологически необходимо, чтобы было 12 человек в команде.

С нами был замечательный анестезиолог (59-й Российской антарктической экспедиции), которого после зимовки оставили на сезон. Вообще, лучших людей оставляют на сезон, ведь они там больше зарабатывают. Дома у него осталась молодая жена и ребенок, и во время зимовки он делал деревянную куколку своему ребенку. Наверное, сложнее всего именно анестезиологам, потому что, если все в порядке, для них нет дела. В этом случае появляется ощущение потерянного времени, возникают плохие мысли.

Там очень сработавшийся коллектив. Но самым главным человеком на всех работах российских полярников в Антарктиде является Валерий Лукин — такой папа, капитан, который ведет эту экспедицию много лет и прикрывает всем тыл. Были тяжелые времена, когда не хватало финансирования в стране, и он ходил выбивать деньги. Он знает всех полярников и их семьи, он настоящий патриот, который добивается того, чтобы у нас оставались все эти исследования. Авторитетом в этом сообществе пользуется тот человек, который много работает, у которого много получается.

Работа по бурению — это самое важное. Уникальная вещь — само проникновение, потому что на глубине более 3000 метров начинаются проблемы, и никому в мире, кроме как Васильеву, не удалось пройти так глубоко. Из-за высокого давления начинаются проблемы, и всякие вещи перестают работать. Оборудование там вообще экспериментальное, и никто не знает, что на самом деле нужно, поэтому у них есть токарные станки и машины, они все чинят на месте.

Там все происходит на виду. Однажды на буровой была авария, и все подумали, что виноват в этом один человек, который был немножко не вписан в коллектив. Когда второй раз произошла авария, оказалось, что он не виноват, и я за него заступилась. Один человек сказал мне раздраженно всего лишь одну фразу. Я не стала отвечать, а через полчаса, когда я пришла на станцию, все уже знали, что у нас конфликт. Там нужно было вести себя очень корректно, и когда я вернулась домой, я поняла, что это также было большим психологическим напряжением. Хотя сейчас я испытываю безумное чувство благодарности и тепла ко всем этим людям, и завтра я лечу в Питер только для того, чтобы всех повидать.

До меня на Восток приезжали иностранки, но это была другая станция — больше, с лучшими условиями. Тогда это был большой дом — просторный, с библиотекой, с большими окнами. Там случилась авария, и сейчас эту станцию используют фактически как холодильный склад. Сейчас вся экспедиция живет в очень скромных условиях, где долго не было женщин вообще, приезжали только две француженки и одна американка лет двадцать назад. Еще иногда приезжают журналистки на один день, фотографируют и уезжают.

Думаю, что полярники при мне все-таки по-другому себя вели, иначе выражались. Но было тяжело психологически, потому что на Востоке есть такое поверье, что женщина на станции — не к добру, и считалось, что женщин там вообще никогда не должно быть. Я не могу сказать, что к моему намерению работать на станции целый месяц все отнеслись с восторгом. И я могу их понять: там тяжело, они много работают, а тут приезжает какая-то ненужная женщина баламутить воду.

Некоторые люди были очень интеллигентными и адекватными, но были и те, кто ко мне относился даже агрессивно, и тут мне нужно было себя вести очень точно, потому что я не могла позволить, чтобы мне хамили и неуважительно со мной разговаривали. Я должна была давать отпор.

Там есть единственный компьютер с очень медленным интернетом, и, конечно, все хотят послать весточку домой. Все стараются долго не сидеть у монитора, и однажды, как только я села к этому компьютеру, один человек мне что-то очень грубо сказал. Это видели другие полярники, и тут за меня заступился начальник станции, осадил его, и я поняла, что это тоже мой прокол, я не должна была позволять за себя заступаться, даже если я права.

Также я понимала, что нельзя быть женственной, потому что надо, чтобы к тебе относились как к сотруднику, корректно. Сначала было непросто, и я, конечно, не была «своей» изначально. Даже на станции «Прогресс», которую мы проезжали, зимовщики отнеслись ко мне как к чужаку — будто я из другого племени, другой расы, другого семейства. В итоге я справилась с этим, и на Востоке все относились ко мне уважительно и хорошо.

В уборке, дежурстве по кухне участвовали все, и я не была исключением. Было одно отличие: я была единственным человеком со своей комнатой. Я, правда, не таскала снег, но я тогда снимала, как они снег таскают. Однажды я сама с удовольствием испекла пирог на Рождество, и то мне пришлось бороться за то, чтобы мне это разрешили, потому что повар считал, что это его прерогатива — баловать всех пирогами.

Однажды мы попали на первую станцию, куда вообще никто не ходит. Она засыпана снегом, ее законсервировали. Когда-то очень давно ее использовали как кинохранилище, и там до сих пор лежат бобины старых фильмов. Раньше полярники присылали туда дежурного, который брал бобины, согревал их, и полярники смотрели кино. Сейчас, конечно, никто на пленках фильмы не показывает, но коллекция там осталась. Я представила, что если наша цивилизация погибнет, вдруг кто-нибудь потом найдет это хранилище. Меня это сильно впечатлило. В книге Говарда Лавкрафта — и эта история тоже присутствует в фильме — герои идут по древним ледяным лабиринтам и видят на стенах фрески, которые им рассказывают о развитии древней цивилизации. А в моем фильме я иллюстрирую похожую историю современными геометрическими рисунками в снеговых тоннелях.

Еще мы видели потрясающий коридор магнитолога — он под снегом далеко от станции, потому что там не должно быть ничего магнитного. Мне там было страшно, потому что это узкий, синий, безумно красивый коридор, но если что-то случится, тебя там никто никогда не откопает.

Когда я уезжала с Востока, у меня были слезы на глазах. Было ощущение, что я здесь и сейчас, и что я, скорее всего, никогда там больше не окажусь, потому что там и до меня-то женщин особо не было. Столько людей до нас, столько поколений вкладывали в исследования и бурение много сил, молодости, жизни, лет. И я все это почувствовала разом.