«Ты отдаешь частичку себя»: откровения доноров и реципиентов спермы и яйцеклеток

Я решил стать донором спермы в декабре этого года. Донором можно быть до 35 лет, то есть у меня остался всего год.

Чтобы стать донором спермы в банке репродуктивных клеток или в клинике ЭКО, нужно пройти серьезный отбор. Сначала ты сдаешь биоматериал на анализ. Специалисты делают спермограмму и проверяют, как твои сперматозоиды реагируют на криозаморозку и как чувствуют себя после размораживания. После этого необходимо пройти подробное обследование у терапевтов, урологов и психологов. А затем — генетический тест и консультацию генетика. Я еще и донор крови, поэтому часто прохожу разные медкомиссии.

Перед забором спермы нужно придерживаться некоторых правил. Этому процессу уделяется много внимания. Необходимо соблюдать воздержание от 2 до 4 дней, накануне нельзя употреблять алкоголь, острую, соленую и жирную пищу. У меня с этим проблем нет — я привык вести здоровый образ жизни.

Процесс сдачи спермы устроен так. Вы приходите в комнату донора — как правило, она уютная, с приглушенным светом. В этой комнате стоит писсуар: перед спермодачей нужно помочиться, помыть руки и половой орган. Вся сперма по итогам процесса должна попасть в контейнер. Это важно — даже в анкете, заполняемой после процедуры, есть пункт о том, не было ли утери биоматериала.

По условиям договора, я должен сдавать сперму не реже чем раз в неделю. Обычно я делаю это 2 раза в неделю: во вторник и в пятницу. У меня есть жена и маленькая дочка. Я спланировал визиты в банк таким образом, чтобы отношения с супругой не страдали: обязательно уделяю время жене в выходной день. Она относится к моему занятию с юмором, подшучивает надо мной: «Что-то ты в хорошем настроении — наверное, ездил в репробанк».

Я работаю в отельном бизнесе и неплохо зарабатываю. Донорством занимаюсь не ради денег, хотя на этом действительно можно заработать. Каждая успешная спермодача оценивается в 3 тысячи рублей. В конце месяца я получаю 1,5 тысячи рублей за каждую спермодачу. Оставшиеся 1,5 тысячи выплачиваются через 6 месяцев. Это связано с тем, что некоторые венерические вирусы могут проявиться в донорском материале через полгода. То есть через полгода все недовыплаченные деньги перечисляются донору. Если удается укладываться в идеальное расписание, можно заработать за месяц 26–30 тысяч рублей.

Я решил стать донором спермы, потому что у меня было большое желание передать кому-то не только часть своего генетического материала, но и свои здоровье и характер. Дети, рожденные с помощью моей спермы, будут здоровыми, веселыми, жизнерадостными и целеустремленными.

Я думал над тем, чтобы сделать свою анкету в репробанке открытой. Это означает, что в 18 лет ребенок сможет узнать, кто его биологический отец, сможет встретиться с ним. С одной стороны, мне бы хотелось познакомиться с биологическими детьми, но с другой — я не люблю сюрпризы. В общем, я решил все-таки оставить анкету закрытой.

Я была донором яйцеклетки дважды. В первый раз — 6 лет назад. Причина банальная — сложная материальная ситуация. Я случайно нашла на кухне газету с объявлением «Требуются доноры» и позвонила. Это была не клиника, а агентство, которое занималось подбором доноров в Петербурге. В агентстве меня попросили заполнить анкету — очень подробную, с вопросами про наследственность вплоть до прабабушки: чем болела, от чего умерла.

Процедура донорства яйцеклеток оказалась тяжелым испытанием для организма. К тому же я не знала, что у меня поликистоз. Когда врач вколола мне препарат для стимуляции овуляции, произошла гиперстимуляция — появилось слишком много клеток. Если в обычном цикле у женщины вырастает одна-две яйцеклетки, то у меня их было 28 штук. Яичники были огромного размера, живот в объеме был около ста сантиметров, хотя в обычном состоянии моя талия — 63 сантиметра. Это продолжалось где-то неделю. Чтобы снять отек, мне капали обычный физраствор. Когда я поняла, что мне это не помогает, а другого лечения мне не предложили, я сказала, что подам на клинику в суд. После этого мне стали колоть белок, который снимает отеки. Мне сразу стало лучше.

В ситуациях, когда наносится вред здоровью донора, как правило, никакая материальная компенсация не предполагается. Перед процедурой забора клеток женщина подписывает бумагу, в которой написано, что даже в случае смерти она не имеет никаких претензий к клинике.

Заплатили мне 45 тысяч рублей — это была средняя цена за донорство яйцеклеток в 2010 году. Сейчас, я слышала, и 60 тысяч платят.

Информация о судьбе яйцеклеток, которые я отдала в первый раз, полностью закрыта — я даже не знаю, получилось ли в итоге у девушки, которая ими воспользовалась, забеременеть. Думаю, что получилось: у нее было много попыток с 28 клетками.

Из-за осложнений я не планировала повторять опыт донорства, но все-таки стала донором еще раз. Моя хорошая знакомая рассказала мне, что не может иметь детей, и я решила ей помочь. Удачно совпало, что мы похожи внешне. В этот раз мы с мужем ответственно подошли к вопросу выбора врача.

Моя приятельница живет в другом городе, и сейчас мы не общаемся. После донорства стало неудобно поддерживать близкие отношения. Я знаю, что она родила двух мальчиков и что все хорошо. Сейчас им уже 2 года, в мае будет 3. Если честно, мне очень хотелось бы посмотреть, какие они получились, хоть одним глазком. Но мы подписывали договор, по которому я не имею права общаться с детьми.

Становясь донором яйцеклетки, ты отдаешь частичку себя. Неизвестно, кто будет растить этого ребенка, какая его ждет жизнь. Если развивать эту тему дальше, можно прийти к тому, что я своих детей бросила. Но все же стать суррогатной мамой мне было бы еще тяжелее. Ты носишь ребенка под сердцем, чувствуешь его, общаешься с ним, а потом отдаешь. Я бы не смогла пойти на такое.

Количество раз, которое женщина может становиться донором, зависит от ее запаса яйцеклеток. У меня он большой — намного выше нормы, — но становиться донором еще раз я не планирую. Хотя не исключаю, что сделала бы это для кого-то близкого.

У меня есть дочка. Она не знает, что где-то у нее есть два биологических братика. Возможно, когда-нибудь, когда она станет взрослой, я расскажу ей. Хотя я не уверена, нужно ли это: я стараюсь вообще не думать об этих детях как о своих.

Мы с мужем решились на ЭКО после смерти сына. Ему был 21 год, когда случилось несчастье. Зная свои проблемы с женским здоровьем, я сразу пошла в клинику репродукции. Мы решили обратиться за помощью к суррогатной маме. После шести неудачных попыток ЭКО со своими яйцеклетками мы начали протокол с донорским клетками. Продолжать со своими не было ни материальной возможности, ни моральных сил, ни времени. Мы были уже не молоды, а нам вновь предстояло стать родителями. Как оказалось, даже двойни: у нас чудесные мальчик и девочка.

Решение прибегнуть к ЭКО далось мне сложно. Особенно тяжелым был первый протокол. Но с каждым протоколом становится все легче, появляется азарт, желание победить любой ценой и иметь детей становится все сильнее. Сомнения были, конечно. И даже после рождения детей они остались глубоко внутри. Но постепенно, по мере взросления малышей, преодолевая все трудности, я все больше понимаю, что это мои родные дети.

Донора яйцеклетки выбирал мой доктор. Я ему полностью доверилась. Когда приходит опыт протокольной жизни, внешняя красота донора уходит на второй план. Главное — его результативность, которая измеряется даже не количеством эмбрионов, которых даст донор, а их качеством. Как правило, у анонимных доноров внешность обычная, ничем не примечательная. Я знаю только некоторые характеристики со слов доктора: рост, вес, цвет глаз, цвет волос, объем груди, место работы.

Мой муж сразу согласился на донорскую яйцеклетку, когда понял, что другого выхода нет. Это решение далось ему легко, он никогда не вспоминает об этом. Из родных знает только мама, но мы с ней даже не обсуждали эту тему: наши дети — и все. Почему мы не усыновили ребенка? Сложный для меня вопрос. Все-таки я не готова к этому. Для меня важно знать, что отец моих детей — человек, которого я знаю и люблю.

На тему ЭКО с донорской яйцеклеткой я общалась только с девочками на форуме «Пробирка». С некоторыми из них мы подружились в реальной жизни и продолжаем общаться до сих пор. Кроме них знают две близкие подруги, они относятся к моей ситуации с пониманием, полностью меня поддерживают. Больше я ни с кем эту тему не обсуждаю, потому что люди, далекие от наших проблем, воспринимают ее крайне негативно из-за непонимания вопроса.

Я не планирую рассказывать детям о том, что я не их биологическая мама и что их выносила другая женщина. Это придется сделать, только если, не дай бог, понадобится медицинская помощь. И это одна из причин, по которой я не афиширую свою историю.

С суррогатной мамой у нас сложились замечательные отношения, она абсолютно адекватно воспринимает ситуацию. Мы полностью защищены юридически от любых посягательств на детей и вторжений в нашу семейную жизнь.

Я против того, чтобы донорство в России стало полностью открытым. Я считаю, что это создало бы проблемы для семей, прибегнувших к репродуктивному донорству. Многие пары, в стране проживания которых есть подобные условия, вынуждены делать ЭКО за границей.

Я верующий человек. Мне кажется, в негативном отношении церкви к ЭКО и суррогатному материнству есть противоречие. Если бы в этом процессе все было лишь в руках врачей, не требовалось бы стольких попыток ЭКО. Человек не управляет этим процессом — все в руках Божьих. Суррогатное материнство тоже не дает стопроцентной гарантии: у меня 11 попыток, у моих подруг с «Пробирки» — по 13, 17, 25… Но в итоге тысячи людей обрели счастье материнства благодаря таким возможностям современной медицины. Что в этом плохого?

Наши сын и дочь — копия папы. Я счастлива, что они похожи на него и внешне, и характером, и повадками. Когда малыши обнимают меня крепко за шею и прижимаются ко мне, я понимаю, что они только мои и больше ничьи. Конечно, есть и сложные моменты: двойня — это тяжелая нагрузка, у меня бывают срывы и слезы от усталости. Но ни разу я не пожалела, что прошла этот путь, что решилась на донорскую яйцеклетку. Это мои любимые и родные дети.

К сожалению, мой возраст не дает мне возможности завести еще детей. Единственное, о чем я жалею, — что раньше не сделала этот шаг.

Я живу в Казахстане, работаю в крупной государственной компании. Дочка родилась совсем недавно, ей сейчас всего 20 дней.

У мужа есть дети от первого брака — да и со спермограммой все в порядке. Ну а мне поставили в Москве бесплодие неясного генеза.

Долгое время мы вообще не планировали заводить ребенка. По работе мы с мужем постоянно находились в разных государствах и забеременеть с таким графиком было нереально. Планировать беременность мы стали, когда мне исполнилось 40. Поскольку мы были в разных городах, решили прибегнуть к ЭКО. Поначалу муж был против — считал, что все и так получится, но мне удалось его убедить. Я понимала, что мы можем не успеть, если тянуть дальше.

Первая попытка ЭКО была сделана в Казахстане. Перспективы были неплохие, но в этот период у меня был большой стресс: на работе меня назначили исполняющей обязанности генерального директора. На этом фоне что-то пошло не так, и имплантация не удалась.

После этого мы решили поменять клинику, но другие специалисты по ЭКО в Казахстане сказали, что перспектив иметь ребенка в таком возрасте у меня уже нет. Тогда я решилась поехать в Москву, тем более что мы хотели провести предимплантационную диагностику эмбриона, а на тот момент диагностику всех пар хромосом делали только в России или в дальнем зарубежье.

Врачи в Москве сказали, что причина, по которой не наступает беременность, ясна — нужны качественные яйцеклетки. Нужно было простимулировать яичники и получить яйцеклетки, но возникла проблема: в Казахстане врачи посоветовали мне удалить миомы, а любая операция в брюшной полости уменьшает резервы яйцеклеток, как мне в последующем объясняли. Поэтому в Москве у меня брали уже только по 2–3 яйцеклетки.

В первый раз, когда мне сделали стимуляцию, развившиеся фолликулы оказались пустыми — без яйцеклеток. Затем мне предложили двойную стимуляцию — в этом же цикле дорастить оставшиеся клетки, что мы и сделали. В итоге у нас получился один эмбрион, а после следующей стимуляции — еще два. Мы отправили все три эмбриона на диагностику. Один был с синдромом Дауна, с лишней хромосомой. У другого, наоборот, недоставало хромосомы. И в третьем тоже были какие-то нарушения.

Одна неудача следовала за другой, было очень тяжело морально. Когда мы получили результаты, я сказала мужу: «Давай остановимся». И мы решили использовать донорские яйцеклетки. Мы стали просматривать базы и столкнулись с тем, что в России найти донора-казашку сложно.

Тогда мы стали рассматривать доноров тюркских национальностей, чтобы различия во внешности не так бросались в глаза. Мы выбирали между азербайджанкой, дагестанкой и тувинкой. Также смотрели татар и корейцев. В итоге остановились на азербайджанке. Донор абсолютно не была похожа на меня.

Мы выкупили 4 яйцеклетки. Из них при разморозке одна стала непригодной. А до 5-го дня развития, когда эмбрион можно имплантировать, дошли 2 из них. Я до последнего не знала, сколько эмбрионов дошло до переноса. И, когда мне сказали, что у нас 2 прекрасных эмбриона, я была на седьмом небе от счастья.

Нужно было принять решение, сколько эмбрионов переносить. Я решила — сразу два. Я понимала, что и выносить, и вырастить двойню будет в два раза сложнее, но не хотела испытывать судьбу. Врачи подтвердили, что состояние здоровья позволяет мне выносить двойню, и я уже начала свыкаться с мыслью, что у меня будут два малыша, но УЗИ на 21-й день после переноса показало, что прижился только один эмбрион.

Наша дочь еще совсем маленькая, но все говорят нам, что она вылитый папа. Правда, я нахожу в ней и черты донора, ведь я видела ее фото. Но теперь меня это совершенно не беспокоит — мы победили, у нас все получилось, я выносила и родила ребенка, и это мой ребенок!

Не хочу, чтобы дочь узнала, что я не ее биологическая мама. Возможно, я бы открыла ей это, если бы это потребовалось по медицинским показаниям. Знаете, у друзей нашей семьи приемный сын. Когда ему было лет 20, посторонние люди рассказали ему о том, что он не родной. Я видела, сколько боли ему принесла эта новость, у него будто выбили землю из-под ног. Я бы не хотела, чтобы мой ребенок пережил подобное.

Индустрия репродуктивного донорства в России жутко отстает от остального мира по нескольким причинам. Главная из них — наше общество невероятно зашорено. Первые банки спермы появились в США и в Японии в 70-е годы. Голливуд уже давно про это снимает кино — помните комедию про банк спермы с Вупи Голдберг (фильм «Сделано в Америке» 1991 года. — Прим. ред.)? Там не считается зазорным, если одинокая независимая женщина в поисках отца для своего ребенка отправляется не в бар, а в банк спермы. Не зазорно сказать ребенку, что он рожден с помощью донорской спермы. Поэтому на Западе распространено открытое донорство, когда ребенок по достижению совершеннолетия может связаться со своим биологическим родителем — донором.

В России, кстати, нет запрета на открытость. В законе написано, что доноры могут быть как анонимными, так и открытыми. Закрытость — это выбор нашего общества. Нежелание заморачиваться.

До 2014 года в России не было даже специализированного банка спермы. Сейчас такие банки есть в Москве, Нижнем Новгороде и в Казани — 3 на всю страну. До этого были только микробанки при клиниках ЭКО, в которых было по 3–4 донора. В каких-то крупных клиниках доходило до 10–15 доноров спермы.

Чтобы обеспечить выбор для пациентов всех групп крови с положительным и отрицательным резус-фактором, требуется как минимум 8 доноров. Не говоря уже о внешних характеристиках.

Доноров должно быть много еще и по другой причине. Несколько лет назад представители одной из клиник хвастались на конференции, что от их редкого донора с резус-отрицательной группой крови только в регионе родились 40 детей. Проблема в том, что через 20 лет эти дети достигнут репродуктивного возраста, и, если они, не дай бог, вступят в брак друг с другом, мы можем получить новое, до этого неизвестное наследственное заболевание. Таким образом можно создать настоящую генетическую бомбу. Это называется в генетике «эффект основателя».

В России за год насчитывается около 8 тысяч применений донорской спермы и около 5 тысяч применений яйцеклеток. С каждым годом эти цифры растут. Наша цель — подобрать сперму или яйцеклетки, которые дадут потомство, максимально похожее на юридического отца или мать. В идеале никто, кроме врача и семьи, не должен об этом знать, а через год-два всем вообще лучше забыть об этом эпизоде.

К нам обращаются три категории реципиентов. Первая — супружеские пары, где есть мужской фактор бесплодия или женщина вышла из детородного возраста — и ей нужны яйцеклетки. Вторая категория — одинокие женщины за 35. В основном они обращаются за донорской спермой, иногда и за яйцеклетками. Либо они отчаялись найти мужчину, либо хотят ребенка только для себя. Часто эти женщины пользуются услугами суррогатных матерей. Третья категория — лесбийские пары. В основном им требуется донорская сперма, реже яйцеклетки.

У каждой клиники установлен свой размер вознаграждения для доноров. В Москве донору яйцеклетки заплатят от 50 до 100 тысяч рублей. Проходить процедуру можно не чаще чем раз в месяц. У мужчин компенсация в районе 2–4 тысяч рублей за одну сдачу спермы, а сдавать сперму можно несколько раз в неделю.

Чтобы найти одного донора спермы, мы должны обследовать 300, иногда 400 кандидатов. Для женщин отбор проще. Дело в том, что с мужчиной-донором мы можем работать долго. Дорогостоящее медицинское обследование позволяет нам получить 100–200 пробирок спермы. Женщины же из-за сложности процедуры обычно становятся донорами единожды, максимум дважды. Донорство яйцеклеток — серьезное и опасное испытание для женского организма. Если врач неопытен или у женщины есть какие-то проблемы со здоровьем, не выявленные в ходе обследования, исход может быть даже смертельным, и мне известны такие случаи. Поэтому проводить такой же жесткий отбор, как для мужчин, нерентабельно — яйцеклетки попросту становятся золотыми.