Я выросла в маленькой деревне в Томской области, в детстве особо не отличалась от своих сверстников. Была полноватая, но без ожирения, никогда себе не нравилась. Пробовала диеты, разгрузочные дни, овощные недели, но не могла скинуть больше 2–3 кг, потому что любила поесть и срывалась. Однажды моя учительница, узнав о моих мучениях, посоветовала вызывать рвоту после приема пищи. Объяснила, что так она поддерживает свою фигуру уже много лет, спокойно отдыхает на любых праздниках и ест, что хочет. Я решила попробовать. Сначала было неприятно, а потом привыкла и относилась к этому как к косметической процедуре: поела — в туалет — два пальца в горло. К выпускному я весила 57 кг вместо постылых шестидесяти девяти. Родители пытались запирать меня в комнате после еды, разговаривать, угрожать отправкой в стационар — все было бесполезно.
Потом к приступам неконтролируемого обжорства и рвоты добавились приступы отказа от еды, и я начала медленно превращаться в анорексичку. На третьем курсе института, уже в Барнауле, добавились мочегонные и слабительные. Я стала весить 47 кг.
Слабительные я принимала семь лет, из них в первые три года — ежедневно перед сном. Ночи казались адом: рези и боли в животе, рвота, утром пониженное давление и вечная тошнота. А снаружи веселая стройная девчонка, никто и не догадывался. Еда казалась грязью, от нее хотелось очиститься.
На седьмой год болезни я начала понимать, что так дальше продолжаться не может. Около года искала врачей, но никто не брался мне помочь. Мне удалось набрать вес до 50 кг, теперь стараюсь его удерживать.
После окончания института я вышла замуж, а потом ушла в декрет. Помню, на свадьбе терпела-терпела, не ела, а когда гости напились, то наелась и побежала в туалет. Муж знает о моей особенности, фыркает, но запереть-то меня не может. Во время беременности я перестала пить слабительные, около года не вызывала рвоту. Но целиком все равно не вылечилась, вновь начались приступы: могла до 15 раз в день избавляться от пищи. Не стало легче и после второй беременности. Я понимаю, что это заболевание, что работать с ним должен психотерапевт, но у нас в городе таких нет. В Новосибирске нашла какой-то центр, но не поверила врачу: мне кажется, делать выводы о том, что мне необходимо лечь в больницу или принимать психотропные препараты, он должен был после личной встречи, а он предложил это по телефону. Есть профильные центры в Москве, но туда я пока не могу поехать — у меня маленькие дети. Наверное, я уже смирилась — и это стало образом жизни.
Сейчас это уже не вопрос целенаправленного похудения: я вызываю рвоту не после какой-то определенной или очень калорийной еды. Количество моих приступов зависит от эмоционального фона, от довольства собой. Сегодня я могу уплетать конфеты и пирожки, а завтра бежать в туалет от чашки чая.
Меня до сих пор не устраивает собственная внешность, я смотрю на себя в зеркало и вижу жирную Олю из детства. Оля всегда выглядела боевой, дерзкой и уверенной в себе, а внутри была очень ранимой и чувствительной. Чтобы у моей дочери не было таких же проблем, я даю ей понимание того, что она любима безусловной любовью, несмотря ни на что.
Я раньше не задумывалась над этим, но я всегда хотела понравиться маме. Она очень любила меня, но, кажется, перекладывала на меня свое ощущение несостоятельности. Постоянно искала во мне минусы и недочеты: то делаешь не так, это не этак. Мама была недовольна своей внешностью и сидела на диетах. Когда у меня был хороший аппетит, она закрывала от меня холодильник и говорила: «Это для твоего блага, чтобы не стала толстой».
Говорят, с замужеством эта «дурь» проходит, — ничего подобного. Я думаю, помимо психотерапевта помочь себе можешь ты сам — и никто другой.
Мое «женское развитие» началось позже всех в классе. До 13 лет со мной ничего не происходило, и от этого было обидно. А потом гормоны решили сыграть со мной в плохую игру. Привет, грудь третьего размера и еда «я-вся-буду-на-твоих-боках». В 14 лет при росте 160 см я весила 59 кг и решила, что надо что-то делать. Перестала есть после 18 часов (даже в Новый год), пошла в тренажерный зал (но бросила: пугали потные дядьки со штангой, которые орали на весь зал), занялась спортом дома. Похудела до 50–52 кг и, в общем, не сильно переживала до поступления в университет.
Мои одногруппницы оказались такими красотками! Я, значит, rock-girl, а они все худышки-фифы. Я поняла, что на них внимания обращают больше. Тогда же в интернете пошла пропаганда костлявых, тощих девушек. Мне казалось, что они совершенны: никаких складочек, тоненькие ручки, ножки и торчащие ребрышки. Я нашла одну такую, которая скинула с 75 до 45 кг, и стала есть, как она: 500 ккал в день, только растительную пищу, совмещать это все с физическими нагрузками. Через 40 дней мои весы тоже показали 45 кг. И тут у меня поехала крыша: «Хочу сорок». С этого момента я практически ничего не ела, а если ела, то объедалась до тошноты, вызывая после этого рвоту или принимая слабительные препараты по пачке (до 20 таблеток) зараз. Спазмы в животе приказывала себе перетерпеть: «Я сама виновата! Я заслужила! Нужно было не косячить!» В итоге заработала проблемы с кишечником и операцию. На три месяца у меня пропала менструация.
После очередного приема мочегонного голова у меня закружилась. Я посмотрела в зеркало и увидела желтое лицо и синие губы. Испугалась, заплакала, села со стаканом воды в руке и стала молиться, что, если все будет хорошо, я больше так поступать не буду. Стало стыдно перед мамой. После этого таблетки я больше не пила.
Но меня качало и в другую сторону: я стала объедаться. Обратная сторона анорексии — компульсивное переедание. В эти периоды желудок просто трещал по швам. Когда я снова стала весить 52 кг, мой тогдашний молодой человек грубо сказал: «Может, хватит есть?» Стало так обидно: еще месяц назад он тащил меня к врачу и заставлял ужинать! В итоге мы расстались и еда стала единственным счастьем и главным несчастьем одновременно. Меня бросало из крайности в крайность в течение года. Я стала закрываться в себе. Дожидалась, пока все уйдут из дома, плакала и ела. И думала, что я фрик, безвольное существо, которое не заслужило быть красивой и счастливой. Только сейчас понимаю, что все то время я была прекрасна, но не было рядом человека, который бы сказал: «Маша, ты красивая и замечательная!» Хотя комплиментам я не верила и думала, что мне врут в глаза. У людей с расстройствами питания искажена реальность, они верят только собственным мыслям: «Ты толстая, ты страшная».
Я болела пять лет. За это время не купила себе ни одной новой вещи, гоняла по кругу три кофты и одни легинсы. И вес тоже толком не сбросила. В конце концов мне надоело. Я сказала: «Да идите вы все! Не буду я больше худеть! Каждый человек создан для своего, видимо, я создана для еды. Что плохого в том, что я люблю покушать?» Перестала взвешиваться. Сняла все ограничения в питании (вес чуть прибавился, но быстро установился). Стала работать с самооценкой, помогли книги Луизы Хей и Кэмерон Диас. Стала покупать вещи своего размера. Начала тренироваться в радость, вообще дарить себе какую-то радость каждый день. Отписалась от всех худышек, начала читать сторонников боди-позитива, моделей плюс-сайз. И дала себе время, чтобы восстановиться.
Люди с расстройствами питания не понимают, что творят, потому что у них в голове есть цель. Мама ругала меня и говорила: «Хватит уже худеть! Вот, посмотри, кости торчат», но мне это льстило, и в то же время я не верила ее словам. Она даже денег на психотерапевта дала, но мне с ним не повезло. Он, поставив мне диагноз «нервная анорексия», просто выписал парочку препаратов (антидепрессанты и для нервной системы, если не ошибаюсь), которые я должна была пить 2–3 месяца и потом прийти к нему вновь. Конечно, я не пришла.
Очень часто девушки доводят себя до такого состояния, потому что нуждаются в любви, поддержке и похвале родителей. Видимо, и я в этом нуждалась и все время хотела услышать: «Ты такая у меня умничка». Пищевое расстройство чаще всего — это крик души и тела о том, что человек чувствует себя брошенным и одиноким.
Психотерапия, которую я прохожу, никак не связана с отношением к еде. На сессиях этот вопрос не обсуждается совсем.
О терапии я начала задумываться, когда родился мой сын. Весь первый год материнства я была в аду не из-за колик и плохого сна, а из-за чудовищной эмоциональной нагрузки. Я не выносила детский крик, а кричал он, по моим ощущениям, беспрерывно. Потом ему исполнился год и добавились осмысленные истерики, например, когда что-нибудь запрещают, он орет посреди улицы, и я готова отдать все, чтобы его заткнуть. Я срывалась и орала на него в ответ, потом меня отпускало и подступало жуткое чувство вины. На сдерживание себя уходило дикое количество сил, и я решила, что пора себе помочь.
Я обратилась к психотерапевту с запросом: «Меня все бесит, хочу что-нибудь с этим сделать». Начались наши скайп-сессии, я стала рассказывать о своих проблемах, а терапевт начала спрашивать: «Что ты чувствуешь сейчас?» И этот вопрос поставил меня в тупик. Я поняла, что не чувствую ничего, даже когда рассказываю о тяжелых вещах, как будто говорю о постороннем человеке. И только потом стало получаться остановить работу мозга в такие минуты и продолжать жить в одних ощущениях: слезах, гневе, обиде и так далее. Месяца через два я «очнулась» на улице в момент, когда в очередной раз плакал мой сын, и поняла, что испытываю к нему не злость, а жалость. А потом стыд: люди же смотрят. А потом как раз злость. И для меня было открытием, что можно все это испытывать и фиксировать.
По той же причине всю предыдущую жизнь я не чувствовала ни легкого голода, ни насыщения едой. Потратила месяц работы над собой на то, чтобы найти и ощутить состояние «я наелась», после упущения которого уже начинается работа головой: «Да я же наготовила/заказала такую вкусняшку, как же я могу наесться тремя ложками?»
Понимать, что у меня есть лишний вес, я начала лет в четырнадцать. К тому времени проблемы, о которых я рассказываю, уже сформировались, и уже тогда можно было идти к психотерапевту. Пробовала диеты, голодание, срывалась, набирала снова, потом начала понимать, что все эти бложики вроде Лены Миро: «Ты безвольное ничтожество, если не худеешь» — направлены на развитие еще большей ненависти к своему телу. Так не похудеешь, потому что проблема не в этом. Эксперт по интуитивному питанию Светлана Бронникова говорит, что у каждого человека есть своя оптимальная точка веса и когда он отклоняется от нее более чем на 10 кг — это свидетельствует о каких-то психологических травмах.
Помимо психотерапии в остром состоянии мне очень помогла бы поддержка близких, которые смогли бы «поработать родителями» в смысле внимания к моим ощущениям. Например, если я грущу, чтобы они сказали: «Жень, ты расстроена. Давай я сделаю то-то». Не долбить: «Хватит жрать!» — ведь от этого еще больше проваливаешься в ненависть к себе и однажды можешь ощутить, что тебя нет в этом мире. Я не любила фотографироваться и каждый раз очень удивлялась своей материализации на фотографиях — меня же «нет», по моему мнению. В первый год жизни моего сына я рыдала и жаловалась маме в трубку на трудности, а она отвечала: «И что ты хотела? Это же ребенок, дети вот такие». Мне же хотелось услышать: «Родная моя, тебе так тяжело сейчас. Я тебе так сочувствую».
Был и паттерн заедания проблемы. Например ушло два года на распутывание клубка: как получается, что мы сидим и смотрим кино с мужем и вдруг я оказываюсь возле холодильника? А причина была в следующем: пока мы смотрим кино, наступает время укладывать ребенка. У ребенка сложный характер. Папа уложит его резко и без разговоров — а я этого очень не люблю. Если пойду укладывать я, тоже будет неприятно: пока я вожусь, муж станет спрашивать, когда же мы сядем смотреть кино дальше. И вот даже ожидание этой неотвратимой ситуации было настолько нервным, что хотелось его заесть.
Еда — это быстрый, легальный, доступный способ сделать себе хорошо. Можно с теми же проблемами грызть ногти, расковыривать прыщики, и это у меня было. Еда — самый приятный из всех вариантов.
И таки да, «не доешь — не выйдешь из-за стола», «мы будем есть то, что и когда надо, а не что и когда хочется» — это все в моем детстве тоже было. Хуже всего, что эти директивы отучают ребенка понимать, что он чувствует, давать этому название. Если за него решают, когда он голоден и когда сыт, связь с ощущениями атрофируется. Это ведь как мышца, ее надо тренировать. Поэтому я спрашиваю, что хотят есть наши дети (их теперь двое), готовлю именно это. И, кстати, так очень удобно.
До фильма о расстройствах пищевого поведения, который скоро будет готов, я сняла фильмы «Панические атаки» и «Посттравматический синдром» и после него планирую продолжать цикл о неврозах. На то, чтобы мне самой просто поставили диагноз «панические атаки», я в свое время потратила год. Для большинства специалистов это был такой диковинный зверь, с которым — если даже его, по счастью, опознали в лицо, — как прописывала советская психиатрия, нужно было бороться феназепамом. Сейчас нормальных экспертов по паническим атакам много, но по другим неврозам адекватной помощи не хватает. Возвращаясь к расстройствам пищевого поведения: каждый десятый из числа заболевших анорексией в России погибает от истощения.
Может быть, я преувеличиваю воздействие интервью на человека, у которого его берут, но не люблю снимать людей в их остром состоянии. Мне хорошо, когда проблему они уже проработали. Из рассказов тех, кто проработал, понятно: расстройство пищевого поведения — это не про еду. По-моему, это очевидная мысль, но многим людям непонятная. Если у человека лишний вес, ему не надо говорить: «Зашей рот и иди в спортзал». Через еду он решает какую-то проблему, в которой ему и нужна помощь. Аналогично с расстройствами, приводящими к истощению: их тоже нельзя вылечить, накормив булками.