«Сама виновата»: почему жертв насилия принято обвинять и как с этим бороться

Виктимблейминг (от англ. victim — жертва и blame — обвинять) происходит, когда жертве какого‑либо преступления приписывается провокация преступника, желание стать этой самой жертвой. Чаще всего о виктимблейминге говорят в контексте таких преступлений, как домашнее или сексуальное насилие. «Афиша Daily» попыталась разобраться в том, как работают механизмы обвинения жертвы.

«Я постоянно чувствую себя виноватой» — так описывали свое состояние жертвы домашнего насилия, которые согласились дать анонимное интервью для этого материала. Эти женщины продолжительное время терпели побои, унижения и сексуальное насилие от любимых людей и не могли разорвать отношения с ними из‑за чувства вины, страха и непонимания того, что происходит на самом деле.

Многие жертвы насилия рассказывают о том, что унижения происходят не внезапно: как правило, им предшествуют манипуляции, которые превращают отношения в зависимость, а потом в этих отношениях появляется насилие. «Это очень простая схема — когда мужчина сначала любит, потом унижает, затем приходит с букетом роз и словами о том, как ты нужна, — рассказывает одна из девушек, переживших насилие. — В итоге ты начинаешь постоянно оглядываться на него, даже когда умываешься в ванной. Как правило, к тому моменту, когда случается физическое насилие, ты уже абсолютно готова к такому повороту событий».

Другая девушка вспоминает, что когда ее «любимый и родной» молодой человек, с которым она жила в одной квартире, впервые схватил ее за волосы и ударил коленом в голову, она испытала чувство вины, потому что в ее картине мира человека можно ударить только за ужасное преступление, а значит, и она сделала что‑то очень плохое. Такие ситуации стали повторяться: он таскал ее за волосы по улице, бил при знакомых (которые, кстати, никак не реагировали), унижал. «Однажды, — рассказывает девушка, — он привязал мои руки к батарее и изнасиловал меня. Я выла и ничего не могла сделать, потому что он меня обездвижил. Это был вообще не акт любви, в этом нет ничего общего даже с сексом — так, наверное, в тюрьме опускают. Я никому об этом не рассказывала, потому что это считается семейными отношениями».

Механизм, который перекладывает вину за случившееся на жертву, сначала поражает самих жертв. Семейный психолог и сексолог Марина Травкова считает, что в основе всей этой системы лежит мощная защита и вера в причинно-следственные связи, когда в «справедливом мире», где ты подчиняешься определенным «правилам», наказание получают только плохие. Женщины, пережившие насилие, начинают задаваться вопросом, почему это случилось именно с ними. «Будь хорошей девочкой, и к тебе будут хорошо относиться» — такими представлениями пронизана вся наша жизнь, поэтому когда женщине летит в лицо кулак от любимого человека, ее сознание отказывается принимать реальность и жить в мире, где попросту возможны такие вещи и события», — говорит Травкова.

Абьюзер (человек, совершающий физическое, моральное, экономическое или любое другое насилие — Прим. ред.) может создать такую ситуацию в семье, когда жертва полностью зависит от него. Девушки, находившиеся в таких отношениях, рассказывали о том, как у них отбирали деньги, мобильные телефоны, меняли пароли в социальных сетях, запрещали им общаться с подругами, потому что «они против нашей любви». «У женщин, систематически подвергающихся домашнему насилию, также появляются эмоциональные и когнитивные искажения, известные в популярной литературе как «стокгольмский синдром», — говорит Марина Травкова. — Для выживания пострадавшие идентифицируют себя с агрессором, начинают приписывать ему уважительные и благородные мотивы, преувеличивают собственное значение в его жизни, одновременно парадоксально самоуничижаясь и считая, что насильник все еще делает одолжение, потому что «возится с такой как я».

Изощренные психологические манипуляции, изоляция от внешнего мира, преувеличение значения насильника в жизни женщины и одновременно вера в справедливый мир — все это совершенно сбивает с толку, и в конечном счете жертва домашнего насилия теряет связь с реальностью, а также понимание того, что такое хорошо и плохо. Именно в такой ситуации расцветает виктимблейминг. Осуждение окружающих, которые не представляют, как на самом деле происходит насилие в отношениях совершенно обычных с виду людей, отлично накладывается на растерянность жертв.

Жертву насилия может ждать осуждение на разных этапах. Когда появляются первые эпизоды, женщина замечает неодобрение окружающих в отношении ее якобы провоцирующего поведения: недостаточно мудро себя повела, не то сказала, подала холодный ужин. А когда насилие становится очевидным — женщина терпит серьезные побои, попадает в больницу, переживает сексуальное насилие, — ей говорят, что сама виновата, потому что терпела, не уходила, позволяла с собой обращаться таким образом.

По понятным причинам далеко не все жертвы, пережившие или переживающие насилие, готовы делиться своими историями с окружающими. Одна из героинь материала почувствовала в этом потребность и стала рассказывать о некоторых происшествиях своим родителям, друзьям, но чаще всего — «случайным попутчикам», потому что «близким такое рассказывать стыдно». Она вспоминает, что самой частой ответной репликой была: «А какого черта ты до сих пор не ушла, если тебе так плохо?» В итоге обижались на нее саму, потому что девушка, находясь в зависимости от насильника, не могла последовать этому вполне очевидному совету. В конечном счете она слышала следующее: «видимо, тебе это нравится», «ты тряпка» и «у тебя нет силы воли».

Другая девушка, которая так и не решилась поделиться своей историей с окружающими, рассказывает, что ее действительно ранили скабрезные шутки и осуждение других жертв в тот момент, когда она переживала последствия насилия и расставания с насильником (она признается, что переживает это до сих пор): «Это как инфекция. Этим пропитан воздух, этим пропитано все общение».

По словам семейного психолога и сексолога Марины Травковой, виктимблеймером может быть любой человек, ведь механизм защиты, который ужасно вредит жертвам насилия, работает для всех одинаково. Видимо, многое зависит от уровня осознанности, грамотности и уважения к правам человека в целом. «Представлением о том, что есть люди, которые ищут «вторичную выгоду» в своем статусе жертвы, очень удобно закрыться от страшной правды, — считает Травкова. — Нередко случается, что женщины осуждают других женщин, пытаются «отсоединиться» и заранее примкнуть к лагерю «правильных и сильных».

Несложно представить, как влияет на жертв домашнего и сексуального насилия столкновение с подобной позицией. Во-первых, это мешает им поправить свое положение и прервать контакты с насильником. Во-вторых, если жертве удалось выбраться из этой ситуации физически, она получает сильнейшую психологическую травму. По словам Марины Травковой, для человека, чья самооценка разрушена, любое порицание может стать критичным.

Самое ужасное происходит, когда жертва насилия пытается обратиться в полицию. По словам адвоката и эксперта по правам женщин Мари Давтян, полиция старается как можно реже регистрировать преступления по домашнему насилию и изнасилованиям, поэтому делает все, чтобы потерпевшая не подала заявление. У полиции есть для этого очень простые методы: нахамить, унизить и, конечно, обвинить. «Основная причина, по которой не хотят принимать заявление, — отношение к жертве, то есть виктимблейминг, — говорит Мари. — Полицейские очень часто говорят «сама виновата», также они любят рассказывать, что жертва ищет бонусы от этого процесса, хотя я в своей практике не встречала ни одну женщину, получившую какую‑то выгоду».

Вообще, уголовно-процессуальный кодекс не ставит вопрос о характеристиках потерпевшего в принципе — то есть не важно, что из себя представляет человек, в отношении которого было совершено преступление. Однако, как рассказывает Мари Давтян, по делам об изнасилованиях характеристику жертвы собирают, причем нередко она получается в пять раз больше, чем характеристика агрессора. Рассматривают все: где родилась, на кого училась, с кем дружила, с кем состояла в отношениях, также подробно проверяют все социальные сети, чтобы найти компрометирующий материал.

Процедура подачи заявления об изнасиловании страшная и унизительная. Некоторые женщины, прошедшие через это, рассказывают, что они будто бы второй раз пережили изнасилование, и признаются, что не знают, от чего пострадали больше — от самого изнасилования или от этого процесса. Как рассказывает Мари Давтян, женщины, пришедшие в полицию писать заявление, часто сталкиваются с хамством дежурных: они спрашивают «Что, не понравилось?» и «Ты думаешь, его можно таким образом вернуть?».

Тех, кто сумел преодолеть эти унижения, и в дальнейшем ждет кошмар: женщинам приходится многократно и в подробностях описывать преступление, и отвечать на вопросы о том, не была ли юбка слишком короткой, а суп слишком холодным. При этом жертве могут устроить очную ставку с обвиняемым, и если женщина уже успела немного поправить свое психологическое состояние, то после такого ей придется все начинать заново.

Мари Давтян объясняет эту ситуацию просто: сотрудники полиции — такие же люди, в головах которых работают те же механизмы виктимблейминга, что и у всех. Они подвержены всем существующим в обществе мифам и стереотипам, но от их поведения при этом может зависеть жизнь жертвы.

В идеальном мире эти проблемы решались бы элементарной подготовкой и просвещением правоохранительных органов — структурно, на высоком уровне, систематически. Речь не только о правоохранительных органах, а обо всем обществе в целом, о том, что у нас нет ни одной работающей системы, которая могла бы мгновенно дать защиту жертвам насилия. Девушки, пострадавшие от действий насильников, сетуют на то, что в редкие моменты решимости у них не было ни одной идеи по поводу того, кому позвонить и куда бежать. Сейчас они говорят, что надо было «звонить во все колокола», но где находятся эти колокола, какие из них услышат?

Конечно, в нашей стране есть кризисные центры, лучшие из которых созданы частными лицами. Но, как отметили жертвы насилия, информация о них не на слуху, не на поверхности, в моменты совершаемого над ними насилия они даже не представляли, где эту информацию искать.

Собрать статистику по семейному, а тем более по сексуальному насилию, очень сложно. Прокуратура МВД приводит данные, согласно которым в 2015 году от насилия в семье пострадали 36,5 тысячи женщин. Однако под «семьей» подразумеваются только близкие родственники: зарегистрированные супруги, дети, родители. Рукоприкладство сожителей и бывших партнеров не входит в эту категорию, хотя это, безусловно, тоже считается домашним насилием. Также есть данные по насилию женщин в домах и квартирах — в 2015 году ему подверглись уже 110 тысяч женщин. Правда, здесь тоже невозможно получить четкие цифры, потому что насилием в домах считается, например, избиение соседкой или кем‑то еще, кто не имеет отношение к семье. А если незарегистрированный партнер применил насилие к женщине вне дома, это не попадет ни в одну из перечисленных категорий.

Что касается сексуального насилия, то здесь ситуация еще более неопределенная, потому что уголовные дела об изнасилованиях возбуждаются крайне редко. По статистике МВД, от изнасилований в 2015 году пострадали 3 875 женщин, от насильственных действий сексуального характера — 5 378. «Разница между тем, сколько подается заявлений, и тем, сколько дел возбуждают по ним, огромная, — поясняет адвокат и эксперт по правам женщин Мари Давтян. — Заявление, которая подает женщина, подлежит проверке, и она может длиться от 3 до 30 дней в зависимости от преступления. После проверки принимают решение, стоит ли возбуждать уголовное дело. А по сексуальным преступлениям у нас в большинстве случаев не возбуждают уголовные дела».

С психологическими последствиями насилия бороться необходимо. Ниже приведены советы от юриста, психолога и девушек, переживших насилие, о том, как лучше вести себя после случившейся трагедии: