С момента, когда Германия объявила о том, что будет принимать сирийских беженцев без ограничений, прошло больше года. Страна тратит огромные силы и средства на то, чтобы не только поселить у себя людей, но и интегрировать их в местное общество, хотя предсказать точный срок пребывания мигрантов в Германии не может никто. Кто-то из них хочет уехать обратно на родину, как только станет безопасно. Другие — обычно это люди до 30 лет — хотят остаться и строить свою жизнь в Германии. Для всех организованы курсы немецкого и всевозможная помощь. Однако большая часть беженцев все равно сталкивается со страной только в образе знаменитой местной бюрократии. Мы поговорили с людьми, которые меняют ситуацию и помогают беженцам увидеть Германию не только через бюрократические институты, а также с теми, кого такая позиция возмущает.
«Вы правда думаете, что жить в Германии на эти 400 евро, что им платят, реально?»
Немка Анна-Кристин Альберс — владелица знаменитых питерских баров «Дача», «Дюны» и Poison. Вернувшись с маленькой дочерью в Берлин осенью 2015 года, Анна стала выяснять, что можно сделать для беженцев. «Я пошла помогать в бывший аэропорт Темпельхоф, ставший одним из крупнейших общежитий для беженцев в Берлине, — в пункт выдачи одежды. Это работа автоматическая: всегда требуются лишние руки, чтобы выдавать людям необходимые вещи».
Прошлой осенью, когда у государства не хватало возможностей справиться с размещением огромного количества людей, сработал фейсбук. Волонтеры из групп поиска жилья для беженцев, например, из Places 4 Refugees, писали: «30 человек, стоят здесь, негде спать». А жители Берлина отвечали в комментариях: к нам могут приехать двое, к нам трое, мы можем приютить одного. Анна тоже подписалась на обновления, один раз ей позвонили насчет ночлега, она согласилась, но с облегчением выдохнула, когда в тот день никто так и не приехал. Говорит об этом честно и спокойно: да, было странно открывать свой дом, а кому — непонятно.
Со временем группа превратилась в место, куда беженцы пишут с любыми вопросами, и им пытаются помочь. Жилье — до сих пор одна из самых актуальных тем. В одной из подобных групп Анна увидела пост парня из Пакистана, который уже долгое время был в поиске комнаты. «Я подумала, что ему, скорее всего, тяжелее, чем остальным. Молодой мужчина, кто его возьмет? Договорились встретиться в кафе.Приятный образованный парень, знает английский. Ну отлично, пойдем, говорю, ко мне домой. Ко мне в это время приехали мои коллеги из России. И вот мы сели все вместе на кухне завтракать, поболтали, я написала ему текст объявления для сайтов с поиском квартир. Уходит вечером, а русские знакомые спрашивают: «Так нормальный парень, а почему ты говорила, что он беженец?» Ну а кого они ожидали увидеть, животное, что ли?»
Анна начала помогать и другим беженцам: писать объявления, читать ответы, договариваться о просмотре, вместе ездить к хозяевам («разумеется, сразу другое отношение, когда с ними приезжаю я»), согласовать все документы с Jobcenter — органом, который занимается выдачей пособий на аренду жилья («это и немцам-то тяжело, а тут люди без языка, без понимания системы»).
В первый раз оставить свою квартиру на долгий срок получилось, когда Анна уезжала в Россию на полгода. С бюрократической точки зрения это означает, что жилье можно официально сдать через Jobcenter — они одобряют оплату жилья беженцам только на срок от шести месяцев и больше. «Я написала в фейсбук-группе, что уезжаю и готова сдать свою квартиру, но только знакомым знакомых. Мне написали два брата, 23 и 25 лет. И снова — любовь с первого взгляда. Взрослые, порядочные, образованные люди. Возвращаюсь через полгода — все окна, горшки и ящики вымыты, все постирано и выглядит лучше, чем было».
В Берлине одному беженцу выделяется примерно 420–430 евро в месяц на жилье. Любые подработки не должны превышать доход в 120 евро в месяц, иначе человек лишается пособия. Есть скидки для проезда беженцев в общественном транспорте, многие люди готовы сдавать свои квартиры и комнаты за минимальные деньги. Однако немецкий дается многим не сразу, дипломы о высшем образовании не всегда получается подтвердить, а разрешения на работу приходится ждать месяцами.
«Вы правда думаете, что жить в Германии на эти 400 евро, что им платят, реально? Братья, которые у меня жили, оба инженеры, с высшим образованием, вынуждены подрабатывать мытьем посуды. В самом своем активном возрасте не могут здесь ничего толкового делать», — рассказывает Анна.
Из близких за Анну больше всех переживает муж: боится, что в какой-то момент она разочаруется. «Иногда он мне говорит: «Аня, ну это не твоя проблема, не принимай так близко к сердцу». Но дело в том, что это моя проблема. Эти люди здесь, они дошли до нас, я могу их потрогать, я их трогала! Это больше не кадры из новостей, а значит, надо что-то делать».
«Даже минимальная помощь кому-то нужна»
Каспар Томале изучает экономику и работает в берлинских стартапах. Чуть больше года назад он вместе с друзьями организовал помощь беженцам на границе с Венгрией и на греческих островах. «Мы поняли, что та информация, которая поступает к нам из СМИ, не до конца отражает то, что происходит на самом деле. Знакомый работает врачом и в какой-то момент опубликовал в твиттере фото с места событий. Мы тоже поехали смотреть сами. Тысячи людей на жаре, на голой земле, под дождем и солнцем, много детей и стариков, не хватает самых элементарных средств гигиены — памперсов, прокладок».
Каспар и его друзья сделали отдельный счет, куда очень быстро стали поступать переводы, в течение нескольких дней собрали сумму на закупку предметов первой необходимости. «Мы поняли две вещи: когда случается беда — землетрясение, наводнение или еще что-то, сравнимое по масштабам с той ситуацией на границах, — проходит время, прежде чем отреагирует пресса, и еще больше времени, прежде чем туда могут приехать большие организации вроде «Врачей без границ». И второе — в таких ситуациях любая, даже самая минимальная помощь кому-то нужна. На месте нашей основной задачей была доставка людей от одного транзитного лагеря у границы до другого, которые иногда находились на расстоянии 20 километров друг от друга. И люди, включая больных и стариков, должны были идти туда пешком. Мы сумели организовать шаттлы, которые быстро перевозили людей в следующий лагерь». Затем ребята работали с волонтерами на греческих островах: «Мы организовали группу в фейсбуке, выложили туда кадры с острова и открытый гугл-док, куда все желающие приехать и помочь могли вписать свое имя, даты, в которые могут приехать, и какими навыками они обладают, — кто-то мог оказывать медицинскую помощь, кто-то водит машину, кто-то работает с детьми. Мы занимались организацией этих процессов, чтобы не допустить хаоса и чтобы все на месте знали, кому и чем заниматься».
Осенью началась учеба, ребята вернулись в Берлин и стали думать, что можно сделать дальше. Так же как и Анна, Каспар состоит в группах по поиску жилья беженцам, и несколько раз у него дома жили те, кому негде было ночевать.
Одна из подруг Каспара сделала проект с NABU — немецкой негосударственной организацией, которая занимается защитой природы: проект называется «Счастливые выходные». Девушка получила от организации несколько тысяч евро, купила на эти деньги велосипеды и средства для их ремонта, еду, чтобы готовить ее вместе с беженцами. Теперь по выходным она собирает детей и взрослых, учит кататься и чинить велосипеды — большинство из них не пробовали ездить, а это важный навык для жизни в Берлине. Затем они вместе устраивают пикник, готовят еду, слушают музыку, общаются.
Проекты с едой вообще популярны — Пит Шмолке, программист из Берлина, использовал один сервис Welcome Dinner, чтобы пригласить на ужин ребят из Сирии: «Ахмед пришел с другом, который неплохо говорил по-немецки, они принесли огромный букет цветов моей девушке. Ребята очень стеснялись, но потом расслабились, и все прошло замечательно. Конечно, эти ужины — как капля в море, но все-таки хоть немного помогают ребятам почувствовать гостеприимство, увидеть обычных людей, а не только сотрудников ведомств».
Другой проект связан с плаванием — вместе с друзьями Каспар собирает подростков-беженцев, обычно им от 12 до 16 лет, и ведет их в бассейн. Там их учат правильно плавать, а потом они идут есть мороженое, болтают и привозят детей обратно. «Я бы сказал, что в большей опасности находятся беженцы, — не пересчитать, сколько в Германии людей с ультраправыми взглядами, да и просто тех, кто не терпит чужаков и не упустит возможности оскорбить меньшинства. В Германию приехал миллион людей, и разбрасываться обобщениями, говоря, что все они террористы или лентяи, — это нечестно».
«Я хочу, чтобы у них перед глазами были другие примеры»
Жаннетт Боттланг, владелица собственной риелторской компании в Берлине, оформила временную опеку над двумя подростками из Сирии. «В прошлом году в СМИ была постоянная истерика, все только и говорили о том, что будет с Германией и немцами. Я очень беспокоилась, но решила, что будет проще что-то делать, чем переживать. Я нашла организацию, которая занимается помощью подросткам из Сирии, оказавшимся в стране без семьи».
В теории такие организации работают очень просто — раз в неделю устраиваются встречи, куда могут прийти все желающие — познакомиться с ребятами, приготовить с ними еду, поболтать. Основная задача — найти подросткам наставника в Германии, который сможет проводить с ними часть времени, знакомить с жизнью и традициями страны, помогать с документами и языком, постепенно интегрируя детей в немецкое общество. Для того чтобы оформить такую опеку — Patenschaft, — достаточно предоставить справку об отсутствии судимостей и проблем с полицией.
На практике все выглядело иначе: десятки потерянных подростков — и практически ни одного немца. «Я пришла на эту встречу и почувствовала отчаяние. Очень много детей, которым обещают, что к ним придут, а в итоге практически ни одного немца. Там я познакомилась с двумя сирийскими мальчиками — два Мухаммеда, 16 и 17 лет. Один из них немного говорил по-немецки, мы поболтали и договорились, что на следующий день я возьму их погулять по городу и поесть мороженое. После второй встречи стало ясно, что у нас есть контакт и я хочу им помогать. С тех пор прошло полгода — мы много времени проводим вместе, встречаемся через день, постоянно на связи. Я хочу помочь им влиться в немецкую среду».
Через несколько недель встреч подростки попросили Жаннетт стать их официальным опекуном — это бы дало ей право подписывать важные документы, выбирать школы и, самое главное, оформить запрос на предоставление убежища в стране. «Я боялась, что если они что-то сделают, то мне придется за это отвечать. Оказалось, что все немного иначе: я могу помогать им с документами и решать важные бюрократические вопросы от их имени, но все же не отвечаю за их поступки. Я согласилась».
Жаннетт водит подопечных на встречи с друзьями, на концерты и дни рождения. На одной из вечеринок, куда она пришла с одним из мальчиков, после их ухода оставшиеся немцы долго обсуждали, какой он милый, современный парень и как хорошо говорит по-немецки. В этом еще один смысл таких программ: не только показать подросткам Германию, но и Германии — подростков.
Жаннетт не скрывает, что есть проблемы. Главная — это религия. «У старшего мальчика в Германии есть сестра, она приехала в страну позже и сейчас находится в Баварии. Они оба из очень религиозной семьи. Мы поехали навестить ее, и она вышла к нам без головного убора — красивая, по-европейски выглядящая молодая женщина. Ей 23 года, она очень умная, амбициозная, собирается работать в больнице, хочет построить карьеру в Германии. Я была так рада за нее, за то, как смело она вливается в новое общество! Но для брата ее непокрытая голова была ударом. Я пыталась ему объяснить, что ей так будет проще интегрироваться в европейской стране, но он ни в какую, рассказал родителям, была семейная драма. Мне не кажется, что он услышал мои доводы или, скажем так, пытался понять их. А я очень злилась. Мы в Европе, ну какой платок, какой младший брат, диктующий, как выглядеть? Есть вопросы, по которым нам не так просто сойтись».
Культурный шок у мальчиков случается регулярно. В конце сентября Жаннетт повезла их на Октоберфест в Мюнхен — кругом ни одного трезвого человека. Парни были в ужасе. Или обычный берлинский день рождения — в числе гостей всегда есть пара геев или лесбиянок — снова шок.
«Мы обсуждаем такие вещи. У меня есть чувство, что я для них как старшая сестра, сейчас они оба влюбились в немецких девушек, советуются со мной. Всегда готовы помочь — приходят ко мне готовить, если что-то сломалось — сразу чинят. Я вообще чувствую, что они хотят отдавать и используют для этого каждую возможность. Конечно, такая опека занимает время, я бы сказала, что минимум полчаса-час каждый день я трачу только на их дела, — но у меня своя компания, и я могу себе это позволить. В то же время понимаю, что не у всех есть время. Официально моя помощь будет длиться, пока ребятам не исполнится 18 лет, — то есть еще год для одного и два для другого. Но я могу точно сказать, что это настоящая дружба и, разумеется, мы не перестанем общаться, когда опека подойдет к концу».
«Это путь в никуда»
Далеко не все немцы разделяют радужные настроения насчет беженцев. Об этом говорят не так открыто (например, дать комментарий под своим настоящим именем не согласился ни один из противников нынешней миграционной политики), но стремительный рост сторонников самой правой партии страны — «Альтернатива для Германии» — говорит сам за себя.
Юрий, который попросил не называть его настоящее имя, живет в Германии 15 лет, последние 5 имеет гражданство. «Немцев постоянно тычут носом в историю, как котят, напоминают о Второй мировой войне. Я сам из Самары, разумеется, история войны у нас в крови: ветераны, День Победы, в каждой семье кто-то был на фронте. Но даже русскому человеку смотреть на это тяжело. Здесь вся нация отвечает за события 70-летней давности. Это было, это было ужасно, но не должны люди расти с постоянным чувством вины. Такое ощущение, что сейчас Германию заставляют искупать собственное прошлое, и стране ничего не остается, как согласиться на это. Но это путь в никуда. А кроме того, нужна ли беженцам эта помощь? Один мой знакомый получает пособие по безработице. Но он здесь родился, он немец и не может найти работу. Беженец тоже получает пособие — не такое большое, но соизмеримое. При этом у моего знакомого жалоб на государство нет, а у мигрантов — есть. Они ожидали чего-то другого, прям готового, а не просто безопасности и возможностей добиться чего-то здесь через упорный труд».
Элиза (имя изменено по просьбе героини, живет в районе Шпандау в Берлине): «Я одна из тех родителей, про кого в конце прошлой осени писали газеты, что они собирают петицию против размещения мигрантов в спортзалах школ. В газетах тогда сделали акцент на том, что родители подписали петицию против размещения мигрантов в спортзале, но забыли сказать, что мы просто реально посчитали, что в нашем районе есть много других возможностей для размещения прибывших людей и не обязательно забирать школу у детей. Многие возмущались, что у родителей нет сердца. Я помню, как на работе узнали, что я подписала эту петицию, — была просто стена непонимания среди коллег. При этом не все мои коллеги хоть что-то делали для мигрантов или имели какую-то активную позицию по этому поводу — просто быть «за» стало социально одобряемым поведением. Почему бы этим людям не отдать свои дома приезжим? Большинство моих коллег живут в центре города, их эта проблема не коснулась, общежития для беженцев строили на окраинах, поэтому им так легко осудить других. Я работаю, плачу налоги, решилась на детей — которых, как все знают, в Германии не хватает. И все, что я хочу, — чтобы мой ребенок получал все необходимые ему занятия. Мне, конечно же, жалко, что люди попали в такую ситуацию, война — это ужасно. Но я не понимаю, почему за весь кризис с беженцами отвечает именно Германия. Среди моих друзей есть люди, которые очень активно помогают беженцам, через них я тоже передавала вещи и предметы первой необходимости. Поймите, это не ненависть к приезжим. Моя злость распространяется не на людей, а на правительство, которое сделало широкий жест, но в итоге не до конца рассчитало свои силы».
«Хочу, чтобы все было как прежде»
По данным Министерства труда Германии (Bundesagentur für Arbeit), лишь 18% мигрантов, подавших прошение об убежище в 2015 году, имеют законченное высшее образование. Однако даже тем, чей диплом был официально признан, начать работать в стране не так просто. Получение разрешения на работу может тянуться месяцами.
Бойкая Фатма из Йемена — крошечная женщина сорока лет, веселая, курящая, разведенная («Мой отец получил образование в Германии, у нас очень демократичная проевропейская семья»), весело рассказывающая про свой опыт семейной жизни длиною в год («Больше никогда! Когда получу визу, заработаю денег и в первый раз поеду в отпуск, то заведу себе итальянского любовника!»), — дипломированный германист с беглым немецким. Ее диплом университета в Сане признали в Германии, и она уже сама нашла работу с неплохой зарплатой, куда ее не могут взять из-за отсутствия одной бумажки, застрявшей где-то между Берлином, где она живет сейчас, и югом страны, где она была изначально оформлена. До этого времени она получает крошечное пособие, большая часть которого уходит на оплату комнаты у немецкой пенсионерки, ходит на курсы немецкого, за которые платит сама («Я получала диплом 16 лет назад, надо многое вспомнить»), и добровольно помогает беженцам с переводами в немецких ведомствах. В Германии наличие высшего педагогического образования и двух языков почти на вес золота, у нее не может быть проблем с работой — когда ей разрешат работать.
На курсах немецкого Deutsch im Beruf — немецкий для работы — люди с самым разным бэкграундом. Врач из Аргентины, политический диссидент из Ирана, два беженца из Сирии, студентка из Испании, диджей из Голландии — курс стоит смешные 29 евро за 3 месяца, и находят его самые разные люди, не только беженцы. Во время занятия группа смотрит документальные фильмы на важные для Германии темы — от Brexit и нехватки детских садов в Берлине до, разумеется, кризиса беженцев. Например, документальный фильм про Schlepper — контрабандистов, которые переправляют людей из Сирии. После просмотра все смотрят на Абдуллу, врача из Алеппо, он только пожимает плечами. «Это нехорошие люди, — спокойно говорит он. — Но это был единственный способ вырваться оттуда, и они тоже рискуют вместе со своими пассажирами. Каждый человек понимает, на что он соглашается, заходя на борт. Другого пути оттуда нет».
В Сирии у него был собственный семейный врачебный кабинет — даже два: он зубной, его жена — терапевт. Затем война. Вместе с женой они сумели купить билеты на самолет до Греции — каждый стоил по шесть тысяч евро. Здесь они живут в общежитии и учат немецкий каждый день по 4 часа. С нуля до хорошего среднего уровня супруги добрались за 4 месяца. Когда Абдуллу спрашивают про планы, он говорит: «Я бы хотел, чтобы все было как прежде — мы с женой вместе идем на любимую работу, принимаем пациентов, ходим на обед, идем в свой дом. Это было бы самой большой удачей — просто вернуть все обратно».