История юриста, который потерял ногу и стал зарабатывать шутками

«Мне 40 лет. Я родился в городе Свердловске, который сейчас Екатеринбург. Здесь и живу. Выучился на юриста и почти 20 лет работал по специальности. Точные науки — совсем не мое, мне всегда проще было написать пять сочинений, чем решить одно уравнение, поэтому и выбрал эту профессию. Я работал цивилистом в разных компаниях, и мне нравилось то, что я делал.

В 2002 году я попал в автомобильную аварию. Я был не за рулем — ехал пассажиром из служебной командировки. Когда мы выехали из пункта назначения, я заснул, а проснулся через три дня — уже в больнице. В результате аварии у меня стало на ногу меньше, а еще пришлось собирать руку — мне делали пять операций, три из них в Германии, потому что в России руку сложили очень фигово.

Как это изменило мою жизнь? Не хочу показаться высокопарным, но, чтобы понять, как это меняет жизнь, нужно (не дай бог) оказаться в моей шкуре. То, что надо заново учиться ходить, видно со стороны. А что происходит в то время в голове, объяснить очень сложно. Нет, мысли о суициде меня никогда не посещали. Огромную роль в этом сыграла поддержка тех, кто был рядом со мной, — это родные и друзья. Наверное, это и мой характер, моя веселость, желание жить дальше и любовь к жизни.

Никакого особого героизма я в своей ситуации не вижу. Я не стал паралимпийским чемпионом, например. Все, что я делаю, — просто живу. Да, я стараюсь это делать максимально полноценно, насколько это возможно в России. Хотя в нашей стране это приходится делать не благодаря, а вопреки. Как у нас называют инвалидов? «Люди с ограниченными возможностями», на Западе — «люди с увеличенными потребностями». В этих двух определениях — все отношение государства и общества к проблеме. Я не считаю, что мне кто‑то что‑то должен, я ж не на войне ногу потерял, чтобы все передо мной были виноваты. Но раз уж такое случилось, то хочется человеческого отношения. В США и Германии огромное количество людей без рук и без ног живут полной жизнью, а у нас в основном сидят по домам.

В больнице я провел ровно месяц, потом выписался, а через четыре месяца полетел в Германию, где мне сделали первый протез (финансовые возможности тогда позволяли, да и люди помогли). Там же я заново учился ходить. Почему в Германию? Да потому, что разница между протезами российского и немецкого производства — это как разница между «копейкой» и «мерседесом» последней модели, и я сейчас совершенно не утрирую.

Тогда же, в 2002 году, я узнал, что в России мне по закону положен бесплатный протез, сходил в место, которое называлось Екатеринбургский протезный завод. Пришел на прием к специалисту, он меня осмотрел, сказал: «Подождите», вышел и вернулся с протезом. То есть в Германии мне подгоняли все два месяца, по сотым долям миллиметра, а в России — просто сходили на склад и принесли. Я сказал спасибо и убежал оттуда.

Уже потом, несколько лет спустя, в России появились представительства немецкой фирмы — безусловного мирового лидера в производстве ортопедических товаров. Последний мой протез мне делали по немецким технологиям, но уже в Екатеринбурге и Москве. Он, кстати, похож на сочинский олимпийский факел.

Постепенно я очень устал от свой работы. У меня давно была такая шутка: «Я пошел в юристы, потому что люблю справедливость. По этой же причине я из юристов и ушел». В современной России роль юриста сведена практически к нулю, потому что большинство судебных решений выносится не в судах, а совсем в других кабинетах. В этом сентябре будет три года, как я ушел с работы по специальности.

Мне всегда нравилось придумывать, шутить, в какой‑то момент я стал писать шутки в твиттер. Но делал я это, еще работая юристом, это было на 100 процентов хобби. Количество подписчиков постепенно увеличивалось, я познакомился с ребятами, которые тоже сами придумывают и создают контент, стали появляться заказчики — те, кто готов был платить деньги за то, что я пишу. Я решил попробовать — почему нет? Потом понял, что этим можно прокормиться. Это совпало с решением покинуть работу по специальности.

Сейчас зарабатываю тем, что пишу для разных заказчиков. Кому‑то нужны шутки в интернете — например, компаниям, которые ведут паблики в соцсетях. Делаю контент для телевизионных и радиопередач. Продолжаю писать в твиттер и группу в «ВКонтакте», но это просто хобби для поддержания в тонусе юмористической мышцы.

Безусловно, уходя с работы, я рисковал, но это оправдало себя. Но точно так же рискует каждый человек, который работает на себя, а не на зарплату. Социальное обеспечение? Как юрист и как просто житель России могу сказать: какое на фиг социальное обеспечение? У нас первые лица государства прямо говорят: ребята, сами заботьтесь о себе.

Чуть больше полутора лет назад я понял, что мне было бы интересно сократить дистанцию между собой и теми людьми, для которых я шучу. Захотелось попробовать что‑то рассказать со сцены. Я на это решился, написал свой первый монолог. А дальше — как рассказывает почти любой человек, выходивший на сцену, это стало своего рода наркотиком, когда ты видишь, слышишь и чувствуешь живую реакцию живых людей. Даже если 9 из 10 шуток не зашли, ради десятой хочется переживать эти эмоции снова и снова.

Когда начался кастинг в очередной сезон «Камеди-баттла» на ТНТ, я подумал — почему бы и нет? Хотя там было возрастное ограничение, до 35 лет, я решил, что такой шанс нельзя упускать. Подал заявку, успешно прошел кастинг и первый тур.

Возраста своего я совершенно не ощущаю, но не потому, что у меня детство в попе играет. Просто я не думаю, что 40 — это много. Хотя в городской стендап-тусовке я самый старший, ни я не чувствую этой разницы, ни другие ребята, которые занимаются стендапом. Мне это очень нравится. Так что никаких проблем с этим не было и нет.

Тема инвалидности, безусловно, табуирована для юмора, да и в массовом общественном сознании тоже. Что интересно — вопросы морали тут ни при чем. То, что эта тема практически под запретом для шуток в России, не значит, что наш зритель и комик более высокоморальны, чем на Западе. Наоборот, причем на 180 градусов.

Это идеальный пример двойных стандартов. В жизни люди инвалидов не замечают, для них поставить машину на место, предназначенное для транспорта инвалида, — как сигарету прикурить. Они просто не обращают внимания: видимо, считают, что места, отмеченные знаком «Человек в коляске», расположены ближе всего ко входу в торговый центр по счастливой случайности — хорошо, удобно, встану здесь. А потом эти же люди приходят домой и пишут в соцсетях капслоком: «Не смей шутить!!! Это унижает инвалидов!!!»

При этом в Германии и США люди реагируют на подобные шутки по-другому — их не передергивает. Но там попробуй займи место инвалида на парковке — не рад будешь, что родился. Любой дом или магазин на 100% приспособлены для посещения инвалидами.

Чтобы выступить на сцене и шутить над самим собой, мне не пришлось идти к какой‑то душевной гармонии, потому что я не переставал себя ощущать гармоничным — во многом благодаря поддержке тех людей, которые меня окружают. Хотя жить, безусловно, стало труднее. Но наверное, не труднее, чем человеку, который потерял близкого родственника, например.

Я думаю, что запретных тем для шуток нет. Если шутка хорошая, то шутить можно о чем угодно. На мой взгляд, отвратительно можно пошутить и о раннем утре в сосновом бору — а можно и об инвалидах очень смешно. Степень обидности шутки каждый определяет для себя сам. Если я не ощущаю себя в чем‑то ущербным, как меня можно обидеть? Я только рад, когда и если шутят про меня. Но я рад хорошим, смешным, умным шуткам. А от плохих шуток я грущу, и тема тут неважна.

Дискуссии о том, о чем можно шутить, а о чем нет, в нашем обществе были и будут всегда. И не только в нашем. Кто‑то такие вопросы решает расстрелами людей (как в Париже).

У меня была шутка на одном из выступлений: «Моя жена сказала, что вышла бы за меня, даже если бы у меня было две ноги. Но вряд ли: я бы тогда себе получше нашел». Это хорошая шутка, смешная, но по отношению к конкретному человеку довольно жесткая. Поэтому я спросил у нее разрешения. Она сказала, что, если я пройду в следующий тур, должен буду сказать, что это только шутка и что я ее люблю. Но даже если бы я не прошел, я бы все равно об этом сказал».