«Голода точно не будет»: экономист Олег Буклемишев о возможных сценариях нового мира

— Многие экономисты и мировые лидеры говорят, что грядет мировой продовольственный кризис в связи с событиями на Украине. В чем он будет заключаться?

Физически производится много продукции, с этим проблем нет. Главная потеря на сегодняшний день происходит в период доставки товаров от поля до прилавка. И если ценовой механизм продолжает работать, то в ответ на рост цен завтра будет произведено еще больше. Так что угрозы голода как таковой нет: ни в Германии, ни в США, ни в России, ни в Польше. Но бедным государствам часто не хватает денег, чтобы заплатить за закупку и доставку продовольствия. Там дело за международными организациями, помогающими развивающимся странам, и за их правительствами — как защитить бедных.

— Сейчас многие говорят о проблеме общемирового голода. Но, помимо пшеницы, есть много других товаров (рис, кукуруза, соя, овощи, мясо), а также существует доля людей, которая не ест хлеб и мучное. Как это соотносится с обсуждением об угрозе голода?

— Если говорить о длинных трендах, то есть ощущение, что нестандартных погодных условий становится все больше: изменение климата, засухи, тайфуны, наводнения. Это угрозы, которые нависают сейчас над человечеством. Один из возможных способов борьбы с изменением климата — изменение рациона, переход на вегетарианство для снижения углеродного следа, который оставляют сельхозпродукция и сельхозиндустрия.

Преобразования 90-х годов в России начались во многом за счет того, что люди захотели изменить свои потребительские привычки, и сейчас происходят схожие процессы. Сильно меняются представления о том, что должно и можно: раньше немыслимо было представить, что в самолетах перестанут курить.

Похоже, что зумеры чаще бывают осознанными потребителями, в том числе в части разного самоограничения, вегетарианства, веганства. Возможно, это поколенческая история, и, мне кажется, сейчас пищевой тренд идет в эту сторону.

— Коснется ли продовольственный кризис России?

— Сейчас Россия обложена со всех сторон санкциями и логистическими ограничениями, но вы заходите в магазин и видите ананасы. И они стоят не каких‑то заоблачных денег. А ведь это товар, который не производится в России. То есть экономика работает, рынок продолжает функционировать, плюс люди трудятся на своих участках. Продуктов достаточно, и импортных в том числе. Так что голода точно не будет.

— Есть ли страны, которые выигрывают от текущей экономической ситуации? Например, Китай, Индия, Турция? Могут ли они или кто‑то другой в ближайшие годы усилить свое влияние в мире?

— Сегодняшний мир — это не мир сельского хозяйства, это постиндустриальные технологии и инновации. Они будут переигрывать и аграрную сферу, и промышленный уклад. Сельское хозяйство — это традиционный сектор экономики, продуктивность которого физически ограничена землей, пастбищами. Один картофельный клубень, как ни крути, даст 10–20 картошек, не больше. Поэтому технологии в секторе натыкаются на физические ограничения. Я не исключаю, что, если будет продолжаться история с глобальным потеплением, возможно, кто‑то в агросекторе будет выигрывать. Но это очень долгий расчет, который сейчас произвести невозможно. В то, что тундра станет житницей, я не верю. Люди должны удобрять пашню, постоянно жить и работать на земле.

Да, Европа — стареющий континент. Но если речь идет о технологиях, университетах, качестве жизни, человеческом капитале — все это находится там. То же самое касается и США, и Японии.

Что касается регионов с потенциалом. Африка демографически растет сильнее всего. Я думаю, что нужно обращать на нее внимание, потому что производство может расти за счет увеличения населения. Так произошло с Китаем. Они передвинули огромные массы населения из села в город — из непродуктивных сфер деятельности в более эффективные. И, на мой взгляд, это единственный выход для Африки. Людей будет много, но чем эти люди будут заниматься — большой и важный вопрос. Путь индустриализации уже закрыт, Азия не отдаст роль всемирной «фабрики», то есть должно произойти что‑то другое. При этом важны связка рыночных механизмов и политика правительств африканских государств. Это длинные вопросы «на подумать», но думать надо уже сейчас.

— Подтолкнут ли антироссийские санкции к мировому кризису?

— Идея, что антироссийские санкции бьют, например, по США, — это все проявление российского глобализма. Если сравнить нашу и американскую экономики, то можно обнаружить огромную разницу в масштабе. Влияние есть, но значительно более слабое, чем на европейскую экономику через прямые энергопоставки. У американской экономики сейчас рецессия обсуждается как весьма вероятный сценарий, но не из‑за России.

Прошло почти 15 лет с момента прошлого кризиса, но новый не наступил, в том числе из‑за масштабных денежных вливаний, спровоцировавших инфляционную вспышку. США отодвигали рецессию разными способами, но это в любом случае произойдет. Тем не менее ощущения «ужас-ужас» у меня нет.

— Подорвано ли доверие к доллару как к мировой валюте? Какое будущее у иностранных валют в России?

— Возможно, американская валюта постепенно ослабит позиции, но это будет происходить долго. Допустим, от доллара стараются уйти отдельные страны, включая Россию, но какие есть альтернативы? У одних валют не хватает объема рынка, у других — качества. Вторая валюта — евро, наследник немецкой марки, но ее глобальный вес долгие годы стабилен. Юань, в свою очередь, ограниченно конвертируем и зависим от политической воли правительства, а не независимого Центрального банка. Поэтому международная роль юаня пока намного меньше веса Китая в мировой экономике.

Доллары в России население всегда использовало как хедж (защиту. — Прим. ред.) от инфляции, от виражей экономической политики собственного правительства. Если уголовное наказание за хранение валюты не вернется, то доллар и евро будут по-прежнему востребованы, альтернативы им нет. Можно проводить политику дедолларизации, но единственный ее действенный инструмент — это грамотная ответственная политика финансовых властей. Этот процесс шел очень успешно с 2014 года. Но 2022 год опять подорвал доверие людей.

— Сможет ли Европа обойтись без российских нефти и газа грядущей зимой? И как эта ситуация отразится на нашей экономике?

— Противостояние Давида и Голиафа (Давид отрубил великану Голиафу голову. — Прим. ред.) — плохая аналогия, описывающая взаимоотношения российской и европейской экономик. Европейская экономика больше раз в 10, и в совокупности мы зависим от нее гораздо больше, чем она от нас. Сейчас я бы лучше задумался, что будет с нашими трубопроводами и нефтегазовыми доходами, если Европа переключится на другие источники ресурсов. Они переживут, у них есть что выключить. Кто‑то хочет, чтобы они замерзли, пришли и извинились и все стало по-прежнему. На что расчет — понятно. Но вдруг он не сработает? Говорить о снижении градусов в их квартирах — смешно. На кону для них стоят гораздо более важные вопросы экономической и политической безопасности на годы вперед.

Меня больше волнует то, как Россия собирается жить без экспортных сверхдоходов. Нефть — это апофеоз сырьевой экономики. Больше рынка нефти в мире ничего нет, даже рынок газа намного меньше. Если вы это выключаете, что дальше? Можно говорить о переориентации на Восток, но это другие покупатели, расчеты и логистика, это намного дороже, да и что будет с трубопроводной инфраструктурой в Европу, которая создавалась десятилетиями? Сейчас они становятся бесполезными кусками железа длиной в тысячи километров. Это многомиллиардные инвестиции, которые пошли прахом. Каков план Б? И кто будет за него платить?

— Какие страны выигрывают от роста цен на энергоресурсы? Отразится ли это как‑то на уровне жизни населения этих стран?

— В моменте, конечно, выигрывают экспортеры сырья, которые не под санкциями: они активно пользуются ростом цен на ресурсы. Теперь мировой оборот идет через другие логистические цепочки и выигрывают посредники, которые берут с дисконтом в Азии российскую нефть и одновременно дорого продают энергоносители европейцам. Мы проигрываем, а Китай и Индия выигрывают от этого.

Грузия, Армения, Турция и другие соседние страны получили огромный выигрыш, туда устремились наши сограждане, и там релоцируется бизнес. Это десятки, сотни тысяч людей с высокими квалификациями. Вымывается культурный слой. Сейчас мы этого еще в полной мере не чувствуем, но дальше может быть еще хуже. Турция — вообще самый главный бенефициар, через нее сейчас в основном идут торговля с Европой и пассажирский транзит.

— Сможет ли российская экономика выдержать текущую нагрузку в виде санкций таким образом, чтобы россияне не ощутили это на себе и не было безработицы?

— Мы сейчас находимся в начале огромного потрясения. То, что сейчас происходит, не предел, а из‑за беспрецедентности ситуации сложно понять, что будет дальше. Доходы населения будут снижаться, потому что, когда государству нужно бороться с напастями, вам не до развития и не до социального сектора. Санкции вводятся легко, а для их преодоления надо прикладывать несоразмерно большие усилия. Минимизировать ущерб и увертываться можно, но все равно будут потери.

ВВП — это всего лишь количественный показатель. Выкопали яму — создали ВВП, закопали яму — создали ВВП, но никому от этого не становится лучше. Люди будут что‑то продолжать делать, но гораздо менее эффективно, поскольку всякий изоляционизм — это путь к деградации.

— Как считаете, произошел или происходит в России сейчас технологический откат в экономике в связи с уходом мировых компаний? Сможет ли Россия наверстать это отставание?

— За счет своих ресурсов точно не сумеет, в мире почти нет таких стран, которые могут сделать такое. И это правильно — каждый должен сосредоточиться на своих сильных сторонах, ведь разделение труда — нормальная основа экономической деятельности. Россия в рейтинге сложности производства находится на довольно слабых позициях. Я не верю, что с нуля и в осаде можно построить конкурентные высокие технологии.

— Как считаете, насколько текущий валютный курс рубля к доллару выгоден для России? И почему произошли такие колебания?

— Экспортная машина пока работает на полную катушку, только энергоносители приносят около 1 млрд долларов в день. Обычно этот объем валютной выручки расходился так: одну часть скупал ЦБ вместе с правительством, другая шла на закупку импорта, остальное утекало в иностранные активы. Сейчас заблокированы счета наших властей, с импортом логистические и расчетные проблемы, зарубежные финансовые активы из‑за санкций покупать страшно. Спрос на валюту ограничен, хотя предложение велико.

Курс-то, может, для России и выгодный, но пока проходит закупка импорта через третьи руки, на внутренних ценах он уже никак положительно не сказывается. Пока существует ненормальный перекос на рынке, будет существовать валютный курс, который дает рублю очень высокую оценку. Экономика выстраивается кривая, а у кривой экономики будет кривой обменный валютный курс. Чтобы сбалансировать ситуацию, либо должен вырасти импорт, либо упасть экспорт. И то и другое уже потихоньку происходит.

— Что будет с цифровыми активами? Может ли Россия воспользоваться ситуацией с отключением от SWIFT и стать мировым лидером криптовалютной индустрии?

— Если мы говорим про цифровые финансовые активы (ЦФА), то ЦБ и правительство на это смотрят осторожно. Ничего пока непонятно, все на уровне экспериментов. Цифровые активы — это опять же технологии. Но не бывает суверенных технологий, особенно цифровых. Их суть в том, что они проникают через границы. Криптовалюты успешно обходят не только санкции, но и госрегулирование. А мы же хотим, чтобы все было под контролем.

— Какой выход из текущего мирового кризиса? Изменится ли мир принципиально?

— Сейчас стандартный и понятный экономический кризис накладывается на очень нестандартную ситуацию в мире, а именно на цивилизационный кризис. Главная проблема — это непонимание, как дальше будет развиваться мировая цивилизация.

То, чем человечество пользовалось долгие годы — ООН, G7, G20, ОБСЕ, ВТО, — по разным причинам шатается и компрометируется. Архитектура мировых институтов безопасности не сработала, не предотвратила кризис. Все доступные механизмы оказались неработающими: на европейском континенте опять идут широкомасштабные боевые действия.

Поэтому мир входит в новый этап поиска, появляются вопросы: какой будет новая глобальная конструкция, каким станет политическое и экономическое взаимодействие, какую долю в нем займут национальные, региональные и международные составляющие? Я думаю, старые механизмы уже не получится приспособить. Появится что‑то принципиально новое.