«Домой прихожу только ночевать»: зачем люди бросили все и уехали в отдаленные заповедники

Я родился в Саламанке, Испания. С детства общался с зоологами и натуралистами. Друг семьи Рамон Гранде дель Брио — превосходный естествоиспытатель, географ и археолог — часто брал меня с собой в лес. Он предложил концепцию, что участок обитания семьи волков имеет сложную структуру, которая влияет на взаимодействие между животными в стае и на популяцию их добыч. Но большая часть его научной работы была лишь предположением. Я же хотел ее проверить и поступил на биологический факультет университета Саламанки, но планировал перевестись в Россию, потому что увлекался советской наукой. В итоге я бросил университет на втором курсе и поступил на факультет биологии МГУ. Русский язык начал учить за год до переезда.

В МГУ я быстро нашел общий язык со специалистом по волкам Андреем Поярковым. Это ученый с даром понимать вещи, в которых многие не видят ничего особенного. Все потому, что он может быстро отделить главное от второстепенного. Поярков научил меня не бояться и черпать идеи из разных областей, читать научные работы между строк. Мы адаптировали теорию Рамона Гранде дель Брио с точки зрения биологии вида, углубились в тему и сформулировали новые вопросы, отвечая на предыдущие.

В российской науке самое невероятное — это связь поколений, феномен научных школ. На Западе ученый занимается темой, пока есть финансирование, а потом переключается на новую. В России же есть возможность выбрать одну область, поэтому мне посчастливилось работать только с крупными хищниками: в основном, конечно, это волки. 

Сейчас я живу в Москве, но постоянно нахожусь в разъездах. Недавно был в Казахстане, учил местных зоологов пользоваться фотоловушками и GPS-ошейниками. Параллельно я занимаюсь учетом численности уссурийского тигра в Национальном парке «Земля леопарда» и исследую болезни мелких хищников, которые потенциально опасны для крупных и могут также стать причиной сокращения популяции тигров. Еще ежегодно участвую в программе восстановления леопарда на Кавказе. До XIX века они были широко распространены на юге страны, но из‑за усиленного истребления численность сократилась. В Польше на ежегодной конференции Союза охраны природы зубров и бизонов я официально представляю Россию — у нас находится их самая большая популяция.

Но практически круглый год я провожу в заповеднике «Калужские засеки». Занимаюсь пересчетом и изучением волков, характером их взаимодействия друг с другом и добычей. Моя работа решает три главных вопроса: конфликт вида и человека, использование пространства и численность.

В России волк издавна считается вредным животным. Рассвет этой теории пришелся на послевоенный период. Во время ВОВ волки действительно часто нападали на людей, потому что на полях оставалось много раненых и убитых. В какой‑то степени животные привыкли к такой добыче, хотя она им несвойственна. В 1943 году в России начали их отстрел с самолетов, в 1958-м объявили конкурсы областей по уничтожению волка, а через пару лет стали применять новый яд. По скромным подсчетам, за это время было уничтожено более 1,5 миллиона особей.

В России охотники считают, что волков нужно истреблять, так как они едят скот и нападают на собак, хотя, по последним данным, в стране осталось чуть больше 50 тыс. особей. С таким подходом я и борюсь.

В «Калужских засеках» я занимаюсь еще и зимним маршрутным учетом животных. 20 лет назад я тратил почти все время на сбор и подготовку данных, а на осмысление результатов его не хватало. Сейчас прогресс перенес компьютеры в поле: у нас есть геоинформационные программы, и данные заполняются онлайн. Я познавал технологии постепенно — застал и старые, и новые, видел, как развивалась наука.

«Засеки» — уникальное место. Это нетронутая природа с самым большим количеством зубров, где хвойные леса встречаются с пихтовыми. Зимой можно увидеть, как огромные стада до ста особей приходят на кормовые площадки. Это невероятное зрелище. Я призываю всех посещать заповедники, чтобы действительно понять все величие нашей страны.

Я родилась в Петербурге, с детства занималась музыкой, училась в творческом вузе, потом работала в одном из комитетов города руководителем отдела делопроизводства. В то время, разумеется, даже не думала уезжать из родного города. А потом я влюбилась в мужчину из Смоленска, и мы решили съехаться. Выбрали Петербург, но четыре раза в год ездили отдыхать в Смоленское Поозерье. Постепенно возникла мысль снять там дом, и вскоре мы поняли, что устали от города и хотим жить в тишине и близости к природе.

К сожалению, в результате несчастного случая мой любимый человек погиб. Это произошло в нескольких метрах от дома, практически на моих глазах. Я похоронила его на маленьком деревенском кладбище. Не стала менять вектор жизни — завершила дела в Петербурге, обустроилась в деревне и договорилась с директором Национального парка «Смоленское Поозерье» о должности руководителя отдела экологического просвещения. Опыта в этом направлении не было, но я знала принципы административной работы — остальное пришло со временем.

Разумеется, далеко не все друзья и родственники поняли мое решение, но главное, что меня поддержала дочь. Она знала, как много значил для меня мой любимый человек и насколько мне хорошо в Поозерье.

Деревенский быт для меня, мягко говоря, непривычен, но нравится: просыпаюсь, кормлю котов, топлю печку. Дальше я молюсь, завтракаю, чищу дорожки от снега. Летом работаю на огороде, убираю сорняки, заготавливаю огурцы и кабачки на зиму. В доме у меня нет воды и скважины на участке тоже — набираю ее у соседей, а питьевую беру из святого источника, который расположен в четырех минутах ходьбы. В нашей деревне Боровики кроме меня есть еще три человека, все — бывшие городские жители. 

В местном Доме культуры есть вокальный коллектив, в котором я пою, и я уже второй год служу на клиросе в храме Вознесения Господня, который стоит на берегу озера Сапшо — самого большого в Поозерье. 

Мне очень нравится в национальном парке — прекрасный коллектив, широкий спектр задач, обучающие занятия, экологические праздники, работа с волонтерами, даже издательская деятельность.

Смоленское Поозерье — это, можно сказать, сердце России. Тут чистый воздух, классическая русская природа, дружелюбные люди и животные. Едешь на машине, а над тобой завис аист, дорогу перебежала косуля, зайчик стоит на обочине. На территории парка 35 чистейших ледниковых озер, удивительные болота; мы активно развиваем экологический туризм, проводим праздники и акции, формируем популяцию зубров на Смоленщине.

Одно время у нас на передержке находился зубр Ярослав, которому совсем не хотелось уходить в лес. Инспектор, кормящий этого гиганта, однажды сказал, что Ярику исполняется восемь лет, и тут же возникла идея отметить его день рождения. Получился большой детский праздник с подарками, музыкой, тортом, чаем на костре, играми, прыжками в стогах сена, хороводом, конкурсами — дети и взрослые были в восторге, зубру тоже понравилось.

Каждый год у нас проходит Аистиный фестиваль, посвященный сохранению гнезд этих удивительных птиц от пожаров, людей и иных опасностей. На территории парка находится единственный в России музей Николая Михайловича Пржевальского. Чтобы поддержать тему, мы завезли в отдельный вольер несколько лошадей Пржевальского, ведь летом у нас много туристов, которые приезжают гулять по экотропам, знакомиться с дикой природой, привозят детей, и все с удовольствием угощают дружелюбных лошадей морковью или яблоками. 

Жизнь в деревне может выбивать городского человека из колеи. Да, здесь сложно физически, но легко психологически. Я часто спрашиваю себя, хотела бы я оказаться в Петербурге и жить как раньше? Нет, моя душа здесь, в Поозерье.

По образованию я биогеограф. Это наука на стыке биологии и географии, которая изучает закономерности распределения живых существ. Много лет я жил в Москве, деятельность всегда была связана с профессией, но когда мне перевалило за 50 лет, решил устроиться по специальности. 

В 2014–2015 годах мы с семьей переехали на Онежский полуостров в Архангельской области, где я работал заместителем директора по науке в Национальном парке «Онежское Поморье». Координировал научные исследования — сотрудничал с различными экспедициями на территории, иногда и сам участвовал в их работе. 

Позже перебрались в село Владимирское. Это биосферный резерват ЮНЕСКО «Нижегородское заволжье» на границе Керженского государственного заповедника, где я работаю научным сотрудником. Здесь, можно сказать, цивилизация — есть интернет, сотовая связь. Повезло, что жена меня поддерживает, так как не всем комфортно в сельской местности. Младшая дочь ходит в школу. Мы с семьей даже не думаем о возвращении в Москву.

Заповедник — это прежде всего работа. Просто они бывают любимые, как моя, и не очень. У нас три направления: охрана природы, которой занимается специальный отдел, научные исследования и ведение экологического мониторинга — то, что делаю я. В снежный сезон мы ведем зимний маршрутный учет животных, чтобы понимать количество особей разных видов на территории заповедника.

Он длится неделю. В это время мы с коллегами делимся на пары и живем в кордонах, куда нас доставляют снегоходы. Это сеть домиков из сруба, где есть печка, заготовлены дрова, газовая плита с баллоном. Стараемся избегать походной романтики. Чем лучше условия для жизни, тем качественнее выполняешь свою работу. Опасность от диких животных сводится к минимуму, если правильно себя вести: не провоцировать, не приближаться к детенышам, не делать резких движений. Нам повезло, у нас тихий заповедник. В других местах обитания те же виды — например медведи — могут вести себя агрессивнее.

Эндемиков (специфическая составная часть какой‑либо флоры, фауны. — Прим. ред.) в Керженском заповеднике нет, зато есть уникальная программа по реинтродукции (заселение животных и растений на территорию, где они обитали. — Прим. ред.) лесного северного оленя. Это может звучать странно, но на самом деле до 20-х годов прошлого века этот вид действительно жил в Нижегородской области. Если обратить внимание на герб, то там вы тоже увидите оленя. Они исчезли после гражданской войны: на животных охотились, чтобы использовать в пищу.

Проект по реинтродукции начался в 2014 году, и сейчас появился результат. На территории заповедника есть вольерный комплекс, где обитают 24 особи. Полтора года назад в лес выпустили шестерых оленей, среди них одна самка. Прогнозы были самые пессимистичные, так как на территории обитает много волков. Но по ФЗ № 33 «Об особо охраняемых природных территориях» мы не имеем права вмешиваться в природный процесс. Волки, конечно, делали попытки атаковать оленей, но благодаря спутниковым передатчикам мы знаем, что все особи живы.

Керженский заповедник — это не девственные леса. Он создан в 1993 году на территории бывшего леспромхоза. Природа имеет свойство восстанавливаться, звери чувствуют себя прекрасно, вырубки зарастают, а вот с людьми было не так просто.

У нас есть олень, которого мы забрали из зоопарка. Ему постоянно надо куда‑то бежать: то на дорогу, то к школьному автобусу. Дети радуются, снимают ролики, звонят нам и сообщают о беглеце.

На территории заповедника действует четыре экологические тропы. Они проходят недалеко от визит-центра, рядом с которым живет семья оленей. У нас нет никаких заборов, ограждений. Животные спокойно гуляют, люди — тоже.

Я очень люблю свою работу и природу. В отпуск я езжу в дальние уголки планеты: Шпицберген, Курильские острова, Камчатка, Гренландия. Долгое время работал на архипелаге Северная Земля — самое последнее белое пятно на карте. Занимался орнитологией, изучал уникальных белых чаек: вид, который живет только в высокой Арктике. Сейчас совершаю и некоммерческие поездки.

Я родилась в небольшом районном центре Оренбургской области, училась на юриста. Позже преподавала и защитила кандидатскую диссертацию в аграрном университете (ОГАУ), где мы открыли центр исследования права и законодательных инициатив. Там я познакомилась с представителями Степного проекта программы развития ООН и Глобального экологического фонда. Они хотели создать первую в России частную особо охраняемую природную территорию и завезти туда лошадей Пржевальского. Этот вид занесен в Красную книгу и находится на грани вымирания.

Я помогла фонду по юридическим вопросам. Мы с координаторами выступили с инициативой: создать кластер на базе существующего государственного заповедника «Оренбургский», так как это самая строгая форма охраны и финансируется государством, а учреждение получило бы толчок к развитию и возможность заниматься восстановлением редкого вида. Идею поддержали и пригласили меня возглавить заповедник, но я отказалась. Знала, какое у него было состояние и уровень его финансирования. Для меня было странно оставить высокооплачиваемую работу на меньшую зарплату с ответственностью директора федерального учреждения.

Мой будущий куратор в ответ на отказ пригласил меня на Всероссийское совещание директоров, и я увидела красивые территории с огромным потенциалом. Но больше всего зацепило знакомство с сотрудниками заповедника. Это особенные люди, которые живут совершенно иначе и горят идеей. Про заповедник Оренбуржья на тот момент никто не знал, хотя существовал он почти 25 лет. В моей работе юристом мне было все привычно и знакомо, захотелось шагнуть вперед — и я согласилась на работу.

Диковина нашего заповедника — лошади Пржевальского. Они известны со времен позднего плейстоцена (около 11,7 тысяч лет назад) и обитали от гор Испании до степей Монголии. Жили ли лошади в Оренбургской области? Да, несомненно. Но никто не знает, были ли это лошади Пржевальского или их родственники, тарпаны.

Ближайший участок разведения лошадей — 120 километров от Оренбурга, а самый дальний — 550 километров. Наш офис находится в городе, но специфика работы такова, что мы с командой проводим много времени в автомобиле и на территориях. Я прихожу домой только ночевать.

Главная ценность — это команда. В любое время суток можно написать в чат идею, и кто‑то обязательно ответит. Это смелые ребята, которые часто рискуют жизнь и здоровьем, но не сдаются. Бывало, проводишь сутки на тушении пожара, а потом выясняется, что есть только одна банка гречки на четверых.

Один раз я примчалась с очередного пожара на прием к губернатору для решения вопроса с ремонтом дороги, которая ведет в заповедник. Я была в задымленной форме. В приемной меня спросили: «А вы точно не можете прийти потом как нормальный человек?» А мне казалось, что я выгляжу обычно: в зеркале автомобиля, скачущего по ухабам, выглядело именно так.

В заповеднике мы стараемся развивать экотуризм. Самое потрясающее на нашей территории — увидеть рассвет или закат, особенно если на фоне будет табун диких лошадей. Нигде нет столько неба, как в степи. 

Прошлый год был богат на проекты и гранты — мы изучали влияние лошадей Пржевальского на степные экосистемы: взяли пробы, провели мониторинговые исследования. Следующий этап работы продолжится в этом году. Создали водопои на солнечных батареях, обновили парк противопожарной техники, сняли четыре фильма о лошадях и людях, которые за ними ухаживают. Работаем над ремонтом домиков для туристов и созданием визит-центра.

Хочется, чтобы природные территории стали центром внимания, а идея их сохранения — всероссийской. Сейчас в заповедниках и национальных парках трудятся чуть больше 10 тыс. человек.

Материал подготовлен при поддержке Благотворительного фонда «Красивые дети в красивом мире». Он помогает детям и поддерживает заповедные территории и национальные парки с 2013 года. За время существования программы «Красивый мир» был реализован 71 значимый проект на 32 заповедных территориях России.