Как первая балерина из Англии поехала в СССР учиться балету и перестала танцевать навсегда

«Она была артисткой балета. Действительно хорошей. У нее был потенциал достичь величия. Почти пятьдесят лет назад она стала первой английской балериной, которую посчитали достойной стипендии для обучения в Советском Союзе у бесспорных мастеров балета. К сожалению, все пошло не так. Ее пребывание там оставило в лучшем случае шрам, а в худшем — травму. И все могло бы быть намного, намного хуже, если бы не 18-летняя русская девушка по имени Наташа, которая спасла мою маму, а затем исчезла из ее жизни».

Так Джейк Уоррен, сын балерины Дебби Гейл, начинает свой подкаст Finding Natasha, посвященный событиям, которые происходили с его мамой в Ленинграде в 1974 году. Мы послушали эту историю. Рассказываем, что больше всего удивляло молодую англичанку в России и почему после возвращения домой она не смогла вернуться в балет.

Отец Дебби, еврей по национальности, родился в Венгрии. В 1937 году, когда начались антисемитские гонения, он собрал деньги и уехал из страны. Вскоре после начала войны всю его семью убили, и отцу Дебби пришлось строить жизнь в Англии. Он изменил имя и взял себе фамилию Гейл. Дебби признается, что ее мать была глубоко несчастна после замужества: она вышла за человека старше нее больше чем на 10 лет. Супруги не сошлись характерами. В обстановке отчуждения и одиночества мать Дебби заинтересовалась балетом. «Она всегда любила балет, театр. У нее совсем не было таланта, но ей это нравилось», — вспоминает Дебби. Благодаря маме она начала ходить в балетную школу. Тогда ей было четыре года.

Через пять лет мать отвела ее к живущей в Лондоне русской женщине, преподавательнице балета. Посмотрев, как Дебби танцует, та сказала: «У нее есть талант». Эти слова вселили в девочку уверенность, и она перестала чувствовать себя чужой на занятиях по балету. При этом Дебби говорит: «Оглядываясь назад, не думаю, что я была талантливей любой другой маленькой девочки. У меня просто были природные данные. Физически я была в некотором смысле создана для этого».

В одиннадцать лет она начала ходить в театральную школу, где занималась балетом и драматическим искусством. Если кто‑то из учеников проявлял настоящий талант к какой‑то из дисциплин, ему предлагали полностью сосредоточиться на ней и бросить другие. Когда Дебби было четырнадцать, она приняла предложение школы и стала полностью посвящать себя балетному залу. Это оказалось для нее вызовом: «Балет — это невероятно тяжело, и он может быть очень нездоровым. Я была очень одинока. Он стал моей одержимостью». Параллельно с занятиями Дебби отчаянно пыталась привлечь внимание занятого отца, которого практически не видела, и оправдать надежды матери, которая хотела воплотить в ней свои мечты о большой сцене.

Высшим достижением для молодой английской балерины считалась учеба в Королевской балетной академии в Лондоне. Это то, что нужно было Дебби, чтобы доказать родителям, что она хороша и достойна внимания. Гейл прошла прослушивание, но ее не взяли. Распечатывая письмо с отказом, она чувствовала физическую боль, будто ее ударили в живот: «Именно тогда произошло первое серьезное разочарование в моей жизни. Я думаю, они увидели во мне отсутствие дисциплины. У меня был талант, но мне не хватало собранности. И это стало для меня катастрофой».

После отказа Дебби не сдалась. Она начала ходить в танцевальный центр в Ковент-Гардене, где известные учителя проводили открытые занятия. Одной из преподавательниц Дебби была англичанка Анна Норткот. В молодости она танцевала в балетной труппе Сергея Дягилева под псевдонимом Анна Северская. Это была самая известная труппа в ХХ веке, которая показала всему миру мощь русского балета. Норткот увидела в Дебби большой потенциал.

К тому времени отец юной балерины уже практически ушел из дома. Ее родители начали тяжелый бракоразводный процесс, а брат уехал учиться в университет. Девушка чувствовала себя еще более одинокой, чем раньше.

Дебби рассказала нескольким знакомым, что хочет поехать в Кировский и танцевать там (Кировский — разговорное название ведущего петербургского музыкального театра, употреблявшееся в 1935–1992 годы. В настоящее время — Государственный академический Мариинский театр. — Прим. ред.). После этого, вспоминает Дебби, они смотрели на нее как на ненормальную. Но она все равно была упрямо поглощена этой идеей. Когда балерина поделилась своими мыслями с Анной Норткот, та ответила: «Знаешь, что я думаю? Это возможно!» Как только учительница произнесла эти слова, для девушки все стало казаться реальным.

Этот разговор произошел в июне 1974 года, когда напряженность в отношениях между СССР и странами-членами НАТО спала. В холодной войне, которая к тому времени продолжалась уже почти 30 лет, наступил этап разрядки. Советский лидер Леонид Брежнев наладил отношения с президентами США и Франции, канцлерами ФРГ. СССР и США подписали ряд договоров об ограничении стратегического вооружения и предотвращении ядерной войны. Это сотрудничество упростило возможность культурного обмена.

Анна Норткот сказала Дебби, что Британский совет — международная организация по культурным связям и образовательным возможностям — может устроить ей поездку в Советский Союз. Через несколько дней ирландская балерина Нинетт де Валуа, «мать английского балета», зашла в класс Дебби, чтобы посмотреть, как та танцует. После урока она подошла к девушке, пожала ей руку и сказала: «Молодой англичанке будет интересно поехать в Советский Союз». После этого совет присудил Дебби стипендию.

Это была не просто поездка за границу, а целая дипломатическая операция. Накануне отъезда напротив Дебби сели три чиновника в серых костюмах, которые объяснили ей, что нужно и не нужно говорить в России, к чему не стоит проявлять повышенный интерес и как безопасно перевозить местные деньги. Один из мужчин сказал: «Ты же понимаешь, Дебби, что если у русского найдут иностранную валюту, его могут расстрелять? Так что, если ты собираешься брать с собой фунты стерлингов, тебе лучше быть уверенной, что ты никому не будешь их передавать».

Дебби, которой тогда было семнадцать, прилетела в Ленинград осенью. Ее приняли холодно, с подозрением. «Я поняла, что на самом деле никому не нужна. Меня навязали этому театру. Очевидно, я доставила большие неудобства», — вспоминает женщина. Ей дали комнату в общежитии, где жили еще четыре девушки. Попытки подружиться с ними закончились провалом: сказывались взаимное незнание языков и недоверие к иностранке. Она остро ощущала дистанцию, отделяющую ее от местных.

В один из осенних дней Дебби села на лестницу в театре и заплакала. За дверью, возле которой она сидела, слышался звук пишущей машинки — в кабинете кто‑то работал. Вскоре печатать прекратили. Дебби услышала, как кто‑то подходит к ней, и почувствовала, что ее обнимают. «Что случилось?» — спросили ее на ломаном английском. Дебби увидела девушку с зелеными глазами и каштановыми волосами. Почувствовав ее тепло и доброту, она заплакала еще сильнее и с удивлением обнаружила, что на глазах девушки тоже появились слезы.

Ее звали Наташа. Она работала секретаршей, обожала балет и уже слышала об англичанке, приехавшей в их театр по программе культурного обмена. Наташа дала Дебби полотенце, чтобы та умылась, и показала, где находится кафетерий. Она была примерно на год старше и живо интересовалась всем, что было связано с Западом. Наташа знала лишь несколько фраз по-английски, а Дебби — всего пару русских слов, но это не помешало им стать подругами.

У Наташи была приятельница Женя, на несколько лет старше ее. Дебби вспоминает, что Женя часто варила кофе по-турецки и приглашала их с Наташей к себе в комнату. Англичанка была в восторге от вкуса и запаха этого крепкого кофе, так не похожего на теплый чай в стаканах, который она постоянно пила в России. Девушки часто сидели вместе, и Дебби помнит, как они пытались обсуждать Михаила Барышникова — советского артиста балета, который летом 1974-го решил остаться в Канаде после гастролей и отказался возвращаться в Советский Союз. «Одно из моих сильных воспоминаний — то, что мы обе были влюблены в Михаила Барышникова, который, к сожалению, только что сбежал на Запад. Это разбило Наташе сердце. Он уехал буквально за два месяца до моего приезда. Мы говорили о Барышникове и смеялись».

Но главным занятием Дебби все же был балет. Уроки давались ей нелегко. «Самым большим потрясением было то, что полы в России, в отличие от западных, наклонены», — говорит женщина, имея в виду покрытие на сцене, которое располагалось под небольшим углом по направлению к зрительскому залу.

«Другим шоком стало осознание, что, хотя я и обладала талантом и способностями, я, очевидно, была вне лиги. Танцы были совершенными. Быть артистом российского балета — это все равно что быть кинозвездой. Танцевать в Кировском или Большом театрах означало быть частью чего‑то грандиозного. Там были только сливки сливок, брали лучших. И я не могла с ними соревноваться. У меня не было до этого подготовки такого уровня», — объясняет Дебби. — Я ненавидела посредственность, мне всегда хотелось расти, но глядя на моих сверстников в России, я понимала, что недостаточно хороша. Что‑то умерло во мне в тот момент». По ее словам, вскоре она стала похожа на «потерянного семилетнего ребенка», который плакал с утра до ночи и начал сомневаться в своих способностях.

К психологическим проблемам добавлялись физические: Дебби плохо питалась и вскоре сильно похудела. Она тосковала до дому. Ленинград казался ей серым, пыльным, лишенным красок. «Молодые люди, с которыми я проводила время, не знали альтернативы. Это был мир, в котором они родились. У большинства из них были семьи, близкие и поддержка. И я никогда не смогла бы стать частью этого. Я никогда не присоседилась бы к ним. Даже если бы прекрасно говорила по-русски, меня бы не приняли», — рассказывает Дебби.

Она до сих пор помнит, как ее удивляли некоторые вещи. Например, то, что туалеты в здании театра располагались в линию друг за другом, и между ними не было ни дверей, ни перегородок. Женщина вспоминает: «Я просто не могла туда ходить. Это казалось очень странным. Как и умывальники, из которых я пила воду… Вода в них была подозрительного коричневого цвета».

Скорее всего, именно из‑за этой воды у Дебби начались боли в животе и поднялась температура. Она не стала никому говорить, но Наташа догадалась, что подруга болеет, и рассказала об этом руководству театра. Однажды утром Дебби не смогла встать с постели — так она ослабла. Ночью к ней в комнату пришли несколько человек из бригады скорой помощи.

Так Дебби оказалась в больнице.

Так прошло несколько дней, пока за ней не пришла Наташа. «Я сидела на кровати, и это было похоже на видение. Я увидела Наташу. Я увидела ее лицо через стекло в двери и подумала, что это мираж. Она молча приложила палец к губам, потому что знала, какой я была плаксой», — вспоминает Дебби. — Медсестры всегда запирали мою дверь, к счастью, снаружи ее можно было открыть. Так Наташа попала ко мне. И никогда в жизни я не испытывала большего облегчения, чем в тот момент, когда она обняла меня». Наташа накинула на англичанку пальто, засунула ее босые ноги в сапоги, вытерла слезы и сказала: «Тихо». Она взяла Дебби за руку, и они пошли к пожарному выходу.

Они шли по улице. Дебби вспоминает, что она, как обычно, плакала, а Наташа бормотала что‑то по-русски, прося подругу набраться смелости и успокоиться. Дебби понимала лишь некоторые слова. Наташа сказала, что привезет ее домой, к своей маме. Она знала, что здоровью Дебби грозит опасность и что до иностранки никому нет дела: в театре не придали ее отсутствию значения, а в британском консульстве и вовсе не знали о ее состоянии. Именно поэтому Наташа решила самостоятельно забрать подругу из больницы, чтобы организовать ее возвращение домой, в Англию, где девушка могла встретиться с родными и обратиться к знакомым врачам.

Они стояли на остановке, пока не подъехал автобус, до отказа наполненный людьми. Дебби была очень слаба и не могла твердо держаться на ногах. Наташа волновалась. Она то и дело повторяла: «У нас нет выбора». Она затолкала Дебби в автобус, и они ехали, пока за окнами не показались типичные советские многоэтажки одного из жилых кварталов.

Родители Наташи, пожилые люди, встретили их в квартире. «Ее мама была такой милой. Она, должно быть, действительно испугалась за Наташу. В то время это был большой риск — пропадать где‑то вдвоем с девушкой с Запада. Она уложила меня в постель, приготовила суп, и мне стало тепло, я почувствовала себя в безопасности», — рассказывает Дебби. Она постоянно повторяла Наташе: «У тебя будут проблемы». Семья девушки знала, что они сильно рискуют.

Только представители британского правительства могли организовать возвращение Дебби в Анлию. Наташа съездила в консульство в Ленинграде и сообщила им, что Дебби очень больна и ей необходимо вернуться домой. Вернувшись в квартиру, она сказала: «Они знают. Они готовят твой отъезд. Ты сможешь пойти в британскую больницу, ты поправишься».

Вскоре консульство купило авиабилеты. Наташа забрала их, взяла из театра паспорт Дебби, а из общежития привезла все ее вещи, которые смогла найти. Среди них была дорогая дубленка, которую когда‑то купил Дебби отец. Когда девушка проходила контроль в аэропорту, один из охранников похлопал ее по плечу и что‑то сказал по-русски. Наташа перевела: «Тебе надо снять дубленку. Они хотят посмотреть. Дай им ее». Дебби сняла верхнюю одежду и отдала охранникам. Ей было все равно, что вещь собираются забрать. Ее осмотрели, проверяя, нет ли у нее с собой еще чего‑нибудь, — например, часов. После этого Наташа сказала: «Ты проходи. Я не могу идти дальше».

«Мне нечего было дать Наташе. Все, что у меня было, это маленькие золотые сережки. Я быстро сняла их и сказала, что мне больше нечего ей дать, что я всем ей обязана и что я никогда, никогда не забуду, что она для меня сделала. И мы обнялись. Я подумала: „Боже, надеюсь, она не попадет в ужасные неприятности“». Это был последний раз, когда Дебби видела Наташу.

Когда балерина наконец приземлилась в Англии, ее встречали оба родителя. Мама, увидев дочь, расплакалась. Родители ничего не знали о том, как Дебби жилось в России, за исключением нескольких писем, которые дочь отправила им из Ленинграда и на которые так и не получила ответа.

В больнице у Дебби диагностировали гепатит. Прошли месяцы, прежде чем она достаточно окрепла, чтобы вернуться к тренировкам.

Я чувствовала себя в некотором смысле униженной. Хуже всего то, что у меня не было резервной копии, я не могла попробовать снова. Мои родители разводились. Папа ушел из дома, и, по сути, теперь он жил с кем‑то другим и собирался снова стать отцом. А мама была несчастна и очень переживала».

Только через полгода после приезда в Англию Дебби снова зашла в свою балетную школу: «Я вернулась на уроки к Анне Норткот, моей учительнице. Помню ее лицо, когда она впервые увидела меня в классе, ее полное потрясение от того, насколько я ослабла. Она была расстроена и шокирована. Я думаю, произошло то же самое, что и в любовных отношениях, когда ты знаешь, что все кончено, что твоим мечтам об этом человеке пришел конец».

Она танцевала еще несколько лет. Через время оставила тренировки, вышла замуж, начала другую жизнь. Она больше не хотела ходить на балет и слушать музыку. «Мое сердце уже не лежало к этому», — говорит Дебби. Она хранила молчание много лет и никому не рассказывала о пережитом подробно. Со временем женщина почувствовала, что боль уходит. Она начала ходить в театр и смотреть, как выступают великие танцоры и молодые артисты балета, а в 1990 году, после рождения сына, поделилась частью истории о Ленинграде со своим братом Ником.
Сын Дебби, журналист Джейк Уоррен, узнал о ее поездке в Ленинград уже в зрелом возрасте. Он с детства видел зернистую фотографию Наташи, стоявшую возле кровати матери, но никогда не спрашивал, кто на ней. Брат Дебби вспоминает: «Это была красивая, старая, крохотная фотография в серебряной рамке, со славянской девушкой подросткового возрастаФотография Наташи, которую Дебби хранила всю свою жизнь. . Ее поставили в один ряд с фотографиями наших родственников».

Узнав историю, случившуюся с мамой в 1974 году, Джейк решил найти Наташу. Он связался с российской журналисткой-расследовательницей Ольгой Кузьменковой, которая раньше работала редакторкой Би-би-си в Лондоне. Через несколько недель, позвонив Джейку, она сказала, что нашла Наташу, — правда, теперь ее нужно было называть Натальей. Оказалось, что женщина всю жизнь прожила в Петербурге, получила квалификацию театроведа, работала культурным журналистом, а в настоящее время преподает в Академии Русского балета Вагановой и живет в той же самой квартире, где ее мама кормила больную Дебби супом.

В 2020 году, в разгар пандемии, Наталья и Дебби созвонились в зуме. Англичанка показывала в камеру фотографию, которую хранила 46 лет, а Наталья — комнату, где Дебби когда‑то дожидалась возможности поехать домой. Они вспоминали свою подростковую влюбленность в Барышникова и обсуждали Италию — любимую страну их обеих. «Я так счастлива, что она добилась успеха, что у нее есть красивая дочь и маленький внук. Это самые важные вещи. Нет ничего дороже. Она это заслуживает», — говорит Дебби. Во время разговора с Натальей она снова расплакалась — на этот раз от счастья.