Десять лет назад россияне путали слова «хостел» и «хоспис», а к фондам и их подопечным относились с опаской, но сейчас это изменилось. В рамках спецпроекта «Эволюция добра» мы поговорили с пятью женщинами, которые не побоялись заняться благотворительностью, выйти на диалог с государством и менять чью-то жизнь.
20:25, 30 декабря 2020
Фонд «Вера» системно поддерживает хосписы и пациентов, которых нельзя вылечить
Раньше слово «хоспис» вызывало у людей страх, оторопь и кривые усмешки. В их представлении это было почти кладбище, а тема смерти в российском обществе долгое время оставалась табуированной.
На нас, говоривших про уход человека из жизни и про то, что это, возможно, самый важный период его существования, смотрели как на безумных, отмахивались — мол, зачем все это. О паллиативной помощи не были готовы слышать ни журналисты, ни чиновники, ни медицинское сообщество, ни просто знакомые.
Один приятель, вполне хороший человек, послушав меня, сказал: «Тань, тебе я бы дал деньги. А вот фонду — не знаю… Вообще, если честно, вы занимаетесь вымогательством. Я работаю и плачу налоги, которые государство должно тратить в том числе на ваших подопечных. Общайтесь лучше с чиновниками!» Это, конечно, смешно. У любого государства столько обременений, что еще одно, под названием бескорыстная помощь, — вещь почти невозможная. Ни на одну власть не стоит рассчитывать, тем более если речь идет о хосписах: во всем мире они существуют на пожертвования. И ни одно, даже самое процветающее государство, не заменит помощи от человека к человеку.
В общем, тема, как ни посмотри, была гробовая. О хосписах заговорили только после трагической гибели контр-адмирала Апанасенко, когда СМИ стали широко писать и обсуждать эту историю, как мужественный военный принес себя в жертву, покончив с собой. Он сделал это не столько из-за физических страданий, сколько от отчаяния и обиды за близких, которые вынуждены были унижаться в кабинетах больниц, выпрашивая обезболивающие, вымотанные безразличием и неумением врачей помочь. После смерти Апанасенко его дочь говорила в одном из интервью: «Это был ад. Ад унижения и неуважения к человеку».
Тогда же на городских билбордах появилась первая социальная реклама с надписью: «Если человека нельзя вылечить, это не значит, что ему нельзя помочь».
Обезболивание — самая необходимая помощь. «Убивает боль, а не морфин», — говорил Роберт Твайкросс, один из пионеров хосписного движения в мире.
И тогда был сделан первый шаг: рецепты на наркотические обезболивающие стали выписывать не по месту регистрации, а там, где пациент находился, когда в них нуждался, — у родственников, например. Время действия рецепта также увеличили: можно было получить обезболивание и на длинные праздники.
Когда на Первом канале перед самым популярным развлекательным шоу страны «Голос» показали сюжет о Первом московском хосписе, о том, как пациенты, сотрудники, волонтеры встречают Новый год, а зрительские пожертвования в финале шоу передали в пользу фонда «Вера», — это был настоящий прорыв, тектонический сдвиг в сознании и жизни людей.
На Татьяне: Жакет и брюки из вельвета, топ — все 12storeez
Поддержать фонд «Вера» можно на сайте.
Хотя сейчас с обезболиванием все отрегулировано, врачи, к сожалению, по-прежнему тормозят выписывать рецепты: стараются не связываться с наркотическими препаратами и недостаточно снимают боли у пациентов. Возможно, это происходит от незнания, отсутствия опыта или боязни ответственности.
В регионах из тысячи пациентов, нуждающихся в опиатах, половина их так и не получает. Людей продолжают кормить трамадолом (психотропный опиоидный анальгетик. — Прим. ред.), который не снимает боль от онкологических заболеваний, продолжают мучить бессмысленным лечением и не решаются передать в паллиатив. Или, наоборот, пытаются туда сбагрить, так как пациент сложный, родственники надоедливые и агрессивные и вообще непонятно, что с ним делать.
Вера Миллионщикова (основатель и главный врач Первого московского хосписа. — Прим. ред.) сделала невозможное на всем постсоветском пространстве. Она создала хоспис: место, где самое важное — пациент, его человеческое достоинство, его боль и душевные страдания. Врачи, медсестры, волонтеры — все, кто работает в паллиативной помощи, — исповедуют принципы, когда-то записанные Верой Миллионщиковой. В благотворительность идут самые чувствительные люди, а в паллиатив — еще и самые зрелые. Таких, как у нас в фонде, я нигде не встречала.
Благотворительный фонд «Подари жизнь» собирает средства на лечение и реабилитацию детей с онкологическими и гематологическими заболеваниями, помогает клиникам, где лечатся дети и молодые взрослые, и популяризирует идею безвозмездного донорства крови.
До внесения поправок в «О благотворительной деятельности и добровольчестве (волонтерстве)», он был не самым продуманным. В 1990-е годы он позволял организациям получать деньги, не отчитываясь о тратах, и не платить налоги. В итоге многие ушлые люди создавали благотворительные организации, чтобы воспользоваться этими благами. То есть, по сути, это были не фонды, а прачечные. Что привело к тому, что словосочетание «благотворительный фонд» не вызывало у большинства людей ничего, кроме оторопи.
Мне кажется, что учредители «Подари жизнь» не хотели создавать фонд во многом по этой причине.
Дина Корзун и Чулпан Хаматова говорили: «Да вы что? Благотворительный фонд — это ужасно».
Но вскоре они поняли, что на одной волонтерской помощи далеко не уедешь. Все, что в силах такой организации, — это перевести деньги [на счет больницы], а она, будучи государственным учреждением, должна выиграть конкурс на государственную закупку, но потом, скорее всего, приобретет не то, что нужно, а то, что разрешено законом.
Благотворительный фонд может обходить конкурсы, может что-то сделать быстрее, а иногда и дешевле. Допустим, мы обращаемся в компанию, которая производит подгузники, и предлагаем ей подарить их одной из клиник или провести благотворительную акцию. Параллельно лоббируем некоторые законопроекты. Например, одним из первых, которым занимался наш фонд, был так называемый «закон о больничных» (Федеральный закон «Об обязательном социальном страховании на случай временной нетрудоспособности и в связи с материнством». — Прим. ред.). Согласно ему, родитель мог находиться на больничном три месяца, после чего должен был выйти на работу или уволиться. Многие заболевания не лечатся за три месяца, однако из этого не следует, что кто-то должен остаться без работы.
В этом вопросе государство немного снимало с себя ответственность за содержание человека, потому что, когда сотрудник получает деньги по больничному, их платит не работодатель, а Фонд социального страхования. И именно благотворительные фонды взялись исправить эту несправедливость. У родителей и врачей нет на это времени, а вот НКО как раз может сказать: «Государство, смотрите, есть огромная проблема и куча людей с ней».
Спустя много лет работы к фондам действительно стали прислушиваться и перестали воспринимать нас как назойливую муху.
Например, в 2017 году мы впервые стали развивать идею, что в регионах надо создавать центры трансплантации костного мозга (ТКМ). Для многих наших подопечных такая пересадка — единственная возможность вылечиться. Да, в России умеют ее делать, и наши врачи справляются с этим на мировом уровне. Но в учреждениях элементарно не хватает коек — пересадки выполняются только в 18 клиниках, большая часть из которых расположена в Москве и Санкт-Петербурге. И в них всегда очередь (по данным Минздрава РФ, более 900 российских детей ежегодно нуждаются в трансплантации костного мозга, но обеспечить удается лишь около 70%. — Прим. ред.).
Уже спустя год, в 2018-м, заработал первый региональный Центр трансплантации костного мозга. Мы открыли его в Екатеринбурге с помощью наших благотворителей. Это большая победа, потому что врачи лечат там не только местных пациентов, но и детей из соседних регионов. Конечно, наша общая со специалистами мечта, чтобы этот опыт распространялся дальше, в другие крупные региональные центры. И потихонечку это сбывается: новое отделение ТКМ откроется на базе Красноярского краевого клинического центра охраны материнства и детства (КККЦОМД). Мы надеемся, что его создадут уже при государственной, а не благотворительной поддержке.
Кроме того, мы вместе с другими фондами много говорим, что на законодательном уровне нужно пересмотреть цены на жизненно важные препараты, которые оказались в дефиците. В перспективе эта мера должна снизить риск лекарственного коллапса и освободить фонды от покупки самых обычных препаратов. Их наличие точно должно быть ответственностью правительства, а не родителей и благотворительных организаций.
Еще одна инициатива, которой мы планируем заниматься вместе с региональными фондами, которые, как и мы, помогают детям с онкологией, — это увеличить доступность государственных льготных билетов на поездки детей в федеральные клиники и обратно. По существующим правилам, если ходит поезд, то билеты на самолет в большинстве случаев уже не положены. Но не все пациенты могут ездить на них в силу особенностей здоровья. К тому же не всегда хватает льготных билетов, а ехать нужно срочно. Бывает, что регион не оплачивает их для поездки на обследование, а, например, для наших детей это очень важно. Некоторым из них в период лечения нужно по несколько раз ездить в другие города на терапию, обследования и проверки. И в большинстве случаев в этом помогают те же благотворительные фонды.
Первый тренд вытекает из самого популярного вида помощи — автоматической подписки. Люди устали от душераздирающей рекламы, они чаще закрываются, когда замечают надпись «Помогите» на красном фоне. Поэтому многим легче подписаться и вспоминать, что они помогают фонду, только раз в месяц, когда видят уведомление из банка. Благодаря этому ни у кого нет ощущения, что кто‑то наматывает их нервы на кулак и нажимает на слезные железы. Современному человеку это не нужно.
На Екатерине: Платье-жакет 12storeez
Второй — осознанное потребление. Наш фонд, как и многие другие, все чаще сотрудничает с разными брендами. И если вы видите на упаковке или этикетке веселых человечков — символ фонда «Подари жизнь», — значит, часть денег от покупки пойдет к нам. Когда мы с вами приходим в магазин и берем сковородку, свитер или пачку яиц, то ничем не жертвуем — мы делаем приятно себе. Я считаю, что тратить деньги на себя, свою семью и близких — это прекрасно. Но лучше платить компаниям, которые занимаются благотворительностью. Вообще, я мечтаю создать условную потребительскую корзину из товаров, которые продаются в пользу фонда «Подари жизнь».
Третий тренд — это скорее мое предположение. На мой взгляд, станет больше локальных фондов, которые начнут лечить подопечных своими силами. Не совсем правильно, что [детей со всей страны] поддерживает только благотворительная организация из Москвы или когда ребенка издалека тащат в крупные города. Будет правильнее, если люди, которые живут, например, в Свердловской области, поймут, почему важно помогать ребенку у себя, чем если мы будем рассказывать им, зачем помогать кому‑то, кто лежит в Москве. И сейчас мы работаем над тем, чтобы в регионах стало больше квалифицированных специалистов, а также клиник и отделений, в которых можно проводить трансплантации костного мозга. Для нас это важнейший проект, с которым помогает центр Рогачева — одна из лучших детских онкологических клиник.
Благотворительный фонд «Подари жизнь» собирает средства на лечение и реабилитацию детей с онкологическими и гематологическими заболеваниями, помогает клиникам, где лечатся дети и молодые взрослые, и популяризирует идею безвозмездного донорства крови.
Благотворительность в России началась не с нуля, а с минус десятого этажа. До нуля надо было еще добраться.
Что происходит на минус десятом? Там благотворителям не доверяют, их считают мошенниками и попрошайками. Чтобы обойти это, мы очень долго, несколько лет, говорили, что у нас не фонд, а «нечто другое».
Вне фонда можно делать ограниченный набор вещей, так как нет счета и юридического лица. Это значит, что нельзя, например, купить лекарства и передать их в больницу, можно только перевести деньги на ее счет. [Без юридического лица] нельзя нанять сотрудников, которые будут делать свою работу профессионально — приносить фонду больше пожертвований и эффективно их распределять. Сейчас же все по-другому: мы ищем поставщиков, договариваемся о скидках, покупаем те лекарства, которые просят врачи, а не те, которые больница может купить по государственному тендеру.
Но мы, конечно, делали что-то по мере своих сил. Например, снимали квартиры для семей, приехавших лечиться в федеральную клинику из региона. Там из-за нехватки стационарных коек детей часто выписывают на амбулаторном периоде лечения, но им все равно нужно каждый день приходить на процедуры и обследования [вернуться домой нельзя]. По приезде в Москву многим семьям негде было жить, поэтому мамы с детьми ночевали чуть ли не на вокзалах в антисанитарных условиях, сводя на нет все усилия врачей.
Это такой неочевидный момент: многим кажется, что лечить рак — это просто принимать лекарства. На самом деле онкологические заболевания требуют поэтапной системной работы. И условия, в которых человек проходит химиотерапию, очень важны. Воздух, халат врача, занавески, тряпка, которой мыли полы, — за всем этим нужно следить во время лечения ребенка от рака, потому что любая дурацкая палочка в раковине или микроб, который опустился из плохо очищенного воздуха, может стать смертельным.
Это история не исчерпала себя со временем — сейчас мы снимаем 33 квартиры [для наших подопечных] в Москве, и они не закрывают все потребности. Намного больше детей нуждаются в лечении в федеральных клиниках, а их пропускная способность до сих пор не позволяет принять всех. Поэтому сейчас наш фонд с помощью благотворителей строит пансионат в Переделкино. Там будут жить подопечные, которым не нужно постоянно находиться в стационаре на одном из этапов лечения. Оттуда они будут несколько раз в неделю приезжать в больницу на процедуры и не станут занимать койки в палатах. По оценкам экспертов, эта мера позволит на 25% увеличить пропускную способность для Национального медицинского исследовательского центра детской гематологии, онкологии и иммунологии им. Дмитрия Рогачева — еще 575 детей смогут получить медицинскую помощь.
На Чулпан: Блуза Alena Akhmadullina
Поддержать фонд «Подари жизнь» можно на сайте.
В самом начале работы фонда мы ориентировались только на собственный вкус: выбирали стиль, который нам близок, и слова, которые нам привычны. Но потом стало ясно, что это тупиковый путь. Чтобы благотворительность работала как профессиональная сфера, аудиторию нужно делить на большие и микроскопические сегменты и каждому из них доносить одну и ту же информацию по-разному.
Мы пришли к этому практически сразу. С тех пор в фонде анализируют аудиторию и работают с ней по группам, то есть с каждым благотворителем мы говорим на его языке. И таким образом рассказываем всем, почему важно помогать и быть с нами в одной команде. Для этого мы работаем с исследовательскими компаниями на условиях pro bono (профессиональная помощь благотворительным, общественным и иным НКО на безвозмездной основе. — Прим. ред.). Но несмотря на огромный шаг вперед в этом направлении, нам есть куда расти, и мы все еще нуждаемся в помощи так называемых интеллектуальных волонтеров — коммуникационных и аналитических агентств, которые помогут нам увидеть новую аудиторию и найти к ней персонализированный подход.
Сейчас наша главная задача — не упустить молодую аудиторию. Когда фонд только появился, мы не обращали внимания на подростков. Вся наша энергия и силы были сконцентрированы только на тех людях, которые уже зарабатывали деньги, то есть на аудитории старше 25 лет. Конечно, мы ходили в школы, проводили лекции, но этого было недостаточно. Не было живого общения и совместных активностей, мы не делали для них особого контента и остались непонятными. И эти дети прошли мимо нас. Сейчас они выросли, но, на мой взгляд, не знают, что такое «Подари жизнь» и зачем поддерживать фонд.
Все наши сотрудники сходятся в одном: нельзя упустить зумеров. У них уже сформирован стиль жизни, и он нам импонирует — он отличается от нашего, когда мы были в таком же возрасте. Они более ответственно относятся к своему будущему и будущему планеты, выступают за разумное потребление, статусные вещи для них либо вообще ничего не значат, либо значат очень мало. Кажется, что для многих из них понятия «осознанность», «личная ответственность» — это норма. Я очень надеюсь, что зумеры будут не только помогать фондам, но и создавать собственные. Думаю, именно они выведут коммуникацию благотворительности и общества на другой уровень, а мы будем у них учиться.
Благотворительный фонд «Шалаш» системно работает с трудным поведением: здесь помогают детям, родителям и учителям справляться с детской агрессией, воровством и нежеланием следовать правилам.
С 2016 года мы начали проводить развивающие занятия для детей из приемных семей и год за годом их улучшали. Когда стало ясно, что все получается и мы можем открывать новые группы, возникла необходимость в юридическом лице. Без него привлекать деньги нельзя. И было два пути: первый — присоединиться к кому-нибудь, второй — открыть свой фонд. Поэтому сначала мы полгода сотрудничали с КАФом, старейшим российским фондом, и это было клево, так как там работают суперспециалисты во всем, что касается инфраструктуры благотворительности. Но нам захотелось расти, развиваться и быть самостоятельными, поэтому в мае 2019 года я зарегистрировала благотворительный фонд «Шалаш».
Наш главный источник финансирования — крупные частные благотворители. Наверное, на старте не может быть иначе. Чтобы опираться на массовые пожертвования, надо себя зарекомендовать, тогда люди узнают, что мы делаем, и поверят нам. На это требуется время. Хотя благодаря работе наших коллег россияне все больше доверяют фондам и все чаще готовы им помогать.
Фактически мы существуем четыре года и только год назад подключили CloudPayments — сервис для сбора пожертвования через сайт. В прошлом месяце нас верифицировал благотворительный фонд «Нужна помощь». А, например, «Добро Mail.Ru» подключает некоммерческие организации после трех лет существования. И все это время фонду надо на что-то жить.
Вопрос выживания все еще остается открытым, потому что сейчас мы получаем около 20 тысяч рублей в месяц через массовые пожертвования. Я благодарна каждому, кто отправляет нам деньги, но для полноценной работы фонда этого недостаточно. Так что параллельно мы учимся зарабатывать самостоятельно. Например, выиграли конкурс фонда «Вклад в будущее» на разработку программы по финансовой грамотности для детей в детских домах и провели семинар для благотворительной программы «Норникеля».
А недавно получили грант от мэра Москвы — 3 миллиона рублей — и чуть с ума не сошли от радости. Теперь готовим на эти деньги проект для подростков в торговых центрах. В Москве около миллиона детей в возрасте от 10 до 19 лет, многим из них нечего делать, потому что у них нет денег, а родители заняты. В этой ситуации они ходят гулять в ТЦ и от скуки совершают правонарушения.
Проблема в том, что ребята, бесцельно и деструктивно проводящие там время, находятся в зоне риска и могут попасть в систему полицейского надзора. А это, в свою очередь, может привести к новым трудностям: помешать поступить в вуз, спровоцировать психологическое давление, буллинг и проблемы с администрацией в школе, конфликты с родителями, повышенное внимание к семье со стороны госорганов. И мы поставили перед собой задачу — снизить количество правонарушений и проявлений трудного поведения у подростков в торговых центрах, развивая у них навык резильентности (самопрезентация, социальные навыки, организационные навыки).
Многим кажется, что благотворительность — это санаторий. Но здесь есть те же бизнес-процессы, отчетность и порой ненормированный график. Второй стереотип связан с ощущением, что благотворительность и вся сфера заботы — женская. И отчасти это правда, если не говорить о позициях в управляющих советах.
Но в нашем фонде иначе. Большая часть команды и советов (правления и попечительского) — женщины.
И мы постоянно боремся с гендерными стереотипами. На занятиях, например, говорим детям, что нет никакой разницы, какого вы пола.
На занятиях, например, говорим детям, что нет никакой разницы, какого вы пола. Нам важно это делать, потому что гендерная социализация — одна из причин проявления трудного поведения, так как от мальчиков ждут, что они будут активными, агрессивными, рискованными. Отчасти поэтому, по статистике, более 90% совершивших преступление в 2018 году — юноши.
Благотворительность — это нормализация человекоцентристского подхода. Например, мысль, что каждый имеет право на достойную смерть, еще десять лет назад не была такой очевидной. На мой взгляд, эта нормализация будет только усиливаться. И, скорее всего, появится все больше фондов как «Шалаш», где будут не в прямом смысле спасать жизни, а улучшать их качество.
К сожалению, пока не все понимают, зачем нужны такие фонды, как наш. Я часто слышу: «А что вы делаете, помогаете трудным детям? Это каким? Они что, умирают?» Трудное поведение мешает обучению и отношениям с окружающими, причиняет вред пространству и вещам, создает риски для ребенка, его сверстников, взрослых и других живых существ. Оно не доставляет детям удовольствия и возникает только оттого, что они не умеют действовать по-другому. И без помощи взрослых не смогут научиться.
На Лиле: платье Unique Farbric
Сейчас в российском обществе существует уверенность, что ребенок, во-первых, получает удовольствие от трудного поведения, во-вторых, в любой момент может остановиться. Особенно если его или ее отвергнуть, наказать. А получается наоборот: дети, неспособные действовать конструктивно, оказываются на улице в компании таких же ребят, попадают в комиссию по делам несовершеннолетних, сталкиваются с ранней беременностью и рискованным сексуальным поведением. И даже если они не попали в тюрьму, то могут начать воспроизводить цикл насилия в своей семье.
В этом и состоит сложность нашей работы — она про медленные и системные изменения в поведении, во взаимодействии, в реакциях, которые касаются всех.
Поддержать фонд «Шалаш» можно на сайте.
«Шалаш» в мечтах должен закрыться лет через пятнадцать. Наша задача — сделать так, чтобы негативных последствий трудного поведения было меньше, чтобы они были не такие серьезные и рядом с каждым ребенком был взрослый, который бы знал, что делать и мог научить его действовать по-другому. То есть наш идеальный план — это устойчивое развитие, которое выглядит так: мы отрабатываем лучшие практики и разбираемся, как и что должно работать. А дальше предлагаем государству: «Вот есть проблема, мы локально научились ее решать, стоит это столько и должно быть построено вот так». У нас нет задачи работать всю жизнь, мы хотим решить проблему, наладив систему, и передать ее государству, а сами пойти заниматься чем-нибудь еще.
Благотворительный фонд «Старость в радость» улучшает жизнь пожилых людей и людей с особенностями здоровья.
Директор благотворительного фонда «Старость в радость»
Первые трудности шли со стороны и «благополучателей» и потенциальных жертвователей. [Десять лет назад] в домах престарелых и министерствах очень слабо представляли, чего ждать от волонтеров. Мы учились договариваться, объяснять, зачем студенты едут за сотни километров просто петь под баян, обниматься с бабушками и раздавать им конфеты, зачем это нужно пожилым, даже если директор уверен, что у них все есть. Мы часто слышали вопрос: почему мы должны помогать пожилым, когда у них и так есть пенсия, дети, внуки? Иногда бывало трагикомично — люди читали первое слово в названии фонда и в ужасе убегали с мыслями: «Не хочу даже думать об этом».
Часто мы сами были носителями предубеждений: помню, как у меня дома разрисовывали одеяла и матрасы перманентным маркером, писали на них «подарок волонтеров бабушкам и дедушкам», чтобы людям в интернате, которые захотят унести их домой или продать, было неловко. А сейчас у нас много замечательных друзей и коллег, работающих в социалке, и мы понимаем, что в этой области героев и подвижников не меньше, чем среди благотворителей.
Благотворительность — «зона рискованного земледелия». Количество кризисных моментов у каждого фонда, на мой взгляд, исчисляется десятками в год, а то и больше. Чтобы не порождать их, мы стараемся делать то, что зависит от нас: четко планировать расходы, а значит — трезво распределять объем помощи, которую сможем оказать.
Можно, конечно, не нанимать новых нянечек, ждать, пока государство само, само… Но, видимо, наша судьба другая. Так что мы, конечно, стараемся планировать, но когда к нам приходят люди с бедой, машем на все свои планы рукой и бежим срочно искать деньги, чтобы помочь.
Сейчас идет третий год пилотного проекта «Демография», который должен быть масштабирован во все регионы к 2022 году. Если мы сможем добиться, чтобы система работала не только на бумаге, то постепенно улучшится жизнь не только пожилых людей и людей с инвалидностью, зависимых от ухода, но и их детей, внуков, тех, кто ухаживает за близкими и не имеет достаточной, а часто и просто никакой помощи.
Наша мечта — это государство, в котором помощь налажена, в каждом районе есть школа ухода для родственников, все сиделки и родственники нуждающихся в уходе умеют выполнять нужные манипуляции; у пожилых людей прооперированы катаракты, вставлены удобные зубные протезы, никто не лежит один дома после перелома шейки бедра, после операции. И много что еще.
Когда это все будет, мы сможем просто заниматься волонтерством, сможем в полном объеме устраивать частушечные батлы, конкурсы красоты, экскурсии, компьютерные курсы, кулинарные шоу и исполнять мечты. Будем просто дружить с теми, кому пока что надо ежечасно приходить на помощь. Мы и сейчас это устраиваем, но в промежутках между спасением утопающих.
Поддержать фонд «Старость в радость» можно на сайте.
Самый приятный тренд — то, что благотворительность становится естественной частью жизни большинства.
Мы привыкли чистить зубы, почти привыкли замечать, сколько производим мусора, а сейчас привыкаем понемногу, не рискуя выгореть, участвовать в решении социальных проблем. Когда мы начинали, казалось, что благотворительность — это обязательно мыть что-то очень грязное, кормить кого-то очень голодного, лечить кого-то умирающего.
Другой тренд: благотворительность становится более профессиональной, слаженной сферой и шаг за шагом переходит к системной помощи. Я точно могу сказать, что она сможет приноровиться к любым катаклизмам, социальным изменениям и глобальным процессам. Просто потому, что потребность в ней была и будет всегда.
Продюсирование:
Екатерина Кокина
Нина Фролова
Катя Клементьева
Главный редактор:
Трифон Бебутов
Текст:
Агата Коровина
Редактура:
Катя Клементьева
Стиль:
Лизавета Шатурова
Видео:
Александра Карелина
Дизайн:
Никита Богомолов
Анна Бережняк
Макияж:
Надя Голичева, Bobbi Brown
Вася Саблина, Bobbi Brown
Наталья Атаева, Bobbi Brown
Волосы:
Диана Петряева, Redken