главный редактор «Афиши Daily»
В одном из своих интервью сценарист Семен Слепаков рассказывал, как, выйдя из ресторана в Лос-Анджелесе, подошел к компании стоявших у входа ребят и попросил у них сигарету. Парни посмотрели на него как на сумасшедшего и ушли прочь. Позже Семену объяснили, что, во-первых, он мог только попросить продать ему сигарету, а во-вторых, что куда важнее, они ушли потому, что обиделись, что их приняли за курильщиков. Этот кейс прекрасно описывает как развивается «новая этика» и какова ментальная разница между нами и «ними».
Чаще всего когда речь заходит о том, что принято называть «новой этикой», собеседник вспоминает движение #MeToo — преимущественно ту волну, которая относилась к Харви Вайнштейну. Куда меньше людей вспомнят про публикации, сделанные в 2006 году в социальной сети My Space, — тогда активистка Тарана Берк использовала это выражение для заметок про сексуальный харассмент. И почти никогда никто не говорит про автора концепции «Новой этики» — Эриха Нойманна, который представил ее в своей книге 1949 года «Глубинная психология и новая этика».
Глядя на «новую этику» 1949 года издания, называть ее новой сегодня кажется каким‑то каламбуром, но не стоит спешить с выводами. В своей книге Нойманн говорит о том, что современный человек, воспитанный в иудейско-христианской этике, не приспособлен для противостояния современной реальности, которая делает носителей «старой этики» своими жертвами. То есть речь идет о несостоятельности морали и ценностей вроде «…кто ударит тебя по левой щеке — подставь правую». Действительно, в современном мире здоровый и осмысленный эгоизм не только приличен, но и полезен. Жертва должна иметь право на справедливый суд над насильником, и если его вина доказана — он должен понести наказание. На этой короткой и простой мысли можно было бы закончить, но все куда сложнее.
Прошло 70 лет, и под борозды «новой этики» попадает все, что так или иначе нарушает свободу, права и ментальное здоровье человека: часто объективно, еще чаще субъективно. За отсутствием соответствующих статей в Уголовном кодексе РФ такое определяющее понятие как презумпция невиновности попросту исчезло из общественной жизни. Суд вершат прямо в социальных сетях, подчас без оглядки на обвиняемого, не редко без существенных доказательств, часто нарушая «старую этику» личной переписки. Частной жизни больше нет — все, что вы написали, может быть использовано против вас в виртуальном суде. Публично общество делится на тех, кто оценивает такую модель справедливой и адекватной, и тех, кто считает ее неприемлемой. А тем временем апостолы «новой этики» рушат карьеры и иногда жизни, будучи совершенно уверенными в собственном праведном гневе и расправе над абьюзерами, харассерами, «токсичными мужиками» и другими фантастическими тварями.
Я пишу только про российский контекст, потому как американский сильно отличается (пишу без оценок), имеет совершенно иной бэкграунд — и вообще какие‑либо совпадения случайны. В России же темой «новой этики» занимается условная тусовка, будучи сильно оторванной от российской реальности. В среде этой самой тусовки может и больше общего с проблемами жителей Лос-Анджелеса, чем жителей собственной страны, но и тут все неоднозначно. На публике человек из этого сообщества с пылом будет доказывать, как небезразлично ему афроамериканское население, права ЛГБТК+, как несправедливы бумеры к Грете Тунберг и что еще совсем немного, и эмигрантское сообщество договорится с буржуазными парижанами, что жертвы терактов в Европе ужасны, но неизбежны: без них не построить мостов от востока к западу. Но, выходя с конференции, из ресторана и бара, оказываясь среди своих — в гостях на кухне (особенно актуально в ковидные времена), наш посол «новой этики» расслабленно выпивает бокал-другой — и, конечно же, выясняется, что «а как иначе?», «я же актуальный кинокритик», «мне же перестанут предлагать работу/рекламу/звать на вечеринки» (нужное подчеркнуть). И что сам он боится и не понимает этой «новой этики», она для него далекая и чужая. Он стеснен, ему неловко, он говорит и вынужденно оговаривается даже среди близких друзей: мысль «а вдруг кто‑то таки «сольет», кто‑то напишет этот пресловутый пост в фейсбуке или твиттере» кроется в его сознании. Подчас на тех же кухнях слышно, что страх этот генетический и мол живем в условиях непростых, время такое… и вообще, «кто написал 4 миллиона доносов?». Характерно еще и то, что происходящее разворачивается в эпоху, где эмоции часто берут верх над правдой.
Мы сталкиваемся и с теми, кто действительно пытается разобраться в проблемах и кейсах о насилии, и теми, кто бездумно травит «старорежимных» представителей культуры и общественных деятелей. Мы знаем о случаях, где были доказательства, но знаем и о спекуляциях на этих темах. Мы наверняка не уверены, как нам жить и что делать, если подруга жалуется на харассмент со стороны начальника, а партнер — на абъюзивность ваших отношений.
Справедливости ради стоит все же сказать, что конфликтуют с «новой этикой» преимущественно те, кто сформировался и большую часть своей жизни провел при других порядках и правилах игры. Такие люди убеждены, что навязывание новой нормы и есть нарушение основ свободы, в частности, свободы слова, о которой трубят приверженцы «новой этики». Вполне возможно, что в данном конфликте нет какой‑то правой стороны и что нам еще предстоит прожить существенное количество времени, прежде чем уравновесится маятник. Так или иначе у «новой этики» совершенно точно есть положительные стороны, которые она оказывает на представителей старшего поколения. Общество начинает задумываться о том, уместны ли расистские и сексисткие шутки в разговоре, действительно ли стоит снимать рекламу, в которой четко разведены гендерные роли мужчины и женщины, — все это скорее нужные и правильные изменения. Однако грань того, как можно шутить, а как нельзя, когда это может быть уместно, а когда нет, крайне размыта. И пока это так, попадать под раздачу будут многие — и не всегда по делу.
Как часто Россия бездумно брала пример с других, не учитывая собственного контекста, и к чему это в итоге приводило? Но раз уж мы решили подхватить повестку, которая значительно обгоняет наш контекст, то в отношении нее стоит себе задать какие‑то вопросы и попробовать получить ответы. Именно это мы и попытались сделать в этом проекте.
В этом смысле моя колонка не призвана кого‑то поддержать или, наоборот, выставить негодяем, скорее этот текст — попытка зафиксировать несколько мыслей, которые объединяет одна главная: все куда сложнее, чем может показаться.
PS: Хочется напомнить, что попросить у нашего соотечественника, пусть даже очень прогрессивного, сигарету мы все еще можем. Проверьте это при случае в любом самом модном, на ваш взгляд, районе или заведении.
