Пациентов сегодня уже 32, в том числе 27 — с коронавирусом, 23 — на вентиляторах, трое из них — молодые беременные женщины. Почти никто не поправляется. Обычно наша реанимация на тот же состав лечащих врачей заполнена восемнадцатью пациентами. В тяжелый гриппозный сезон их иногда бывает 25. Почти всегда есть несколько пациентов, готовых к переводу в обычные отделения. Сегодня таких пациентов не было. Утренняя пересменка затянулась из‑за звонка заведующего реанимацией. Хорошо хоть без видео, моя мимика была слишком выразительной (я часто закатывал глаза). Слышимость была ужасной, так как все были в масках разного калибра; заведующий перебивал, переспрашивал, терял нить из‑за помех и приглушенных масками голосов, но в целом почти не мешал. Немного расстроился, услышав, что в одном из отделений ночью обнаружили отсутствие пульса у пожилого мужчины с коронавирусом. Попытки вернуть пульс оказались напрасными. Вечером заведующий обещает приехать на помощь. Это очень хорошо, лишний человек с опытом и навыками бесценен. Единственное — когда я вижу заведующего в маске набекрень, лезущего на ковидные редуты, мне всегда становится за него тревожно.
По дороге в отделение я наблюдал ссору флеботомиста (медработник, занимающейся кровопусканием. — Прим. ред.) и медсестры из‑за полиэтиленовых накидок. Их мало, и они не у тех, кому реально нужны. Раздобывшие их не спускают с них глаз. Есть люди, которые приспособили под накидки мешки для мусора. Мы теперь ничего не выбрасываем. В пакетики из‑под накидок кладут телефоны — тогда их не надо постоянно обрабатывать антисептиком, а можно только один раз в конце смены.
Одной из беременных пациенток стало лучше, мы готовились перевести ее в обычное отделение вечером, а две другие дышали сами, так что появились проблески оптимизма. Как выяснилось, зря. Приободряться и обнадеживаться с этой болячкой довольно бессмысленно. Сигнал тревоги: требуется команда быстрого реагирования в отделение на шестом этаже. Пациентка дышит с частотой 45 раз в минуту, кислород с фракцией 98% через канюлю — при этом насыщение кислородом крови даже не близко к норме. Женщина выглядит очень испуганной. Достаточно одного взгляда — нужно звонить интубационной команде. Они появляются быстро, но тут же раздается второй сигнал — в отделении тремя этажами выше. Там идентичная ситуация, но пациентке еще хуже; второй интубационной команды у нас нет. Интубируем сами, но уже слишком поздно. От длительной гипоксии (низкого уровня кислорода в крови. — Прим. ред.) происходит остановка сердца, после сердечно-легочной реанимации пациентка возвращается на 15 минут, но сердце останавливается снова. Распечатываем кардиограмму с прямой линией, звоним семье. Кто‑то из резидентов походя замечает, что это жена пациента, который умер ночью, а одна из их дочерей в другой больнице. Говорят, что в относительном порядке.
Вспоминаю с тоской веселые многолюдные семейные пикники и толпы в чудесном парке, куда выходят окна нашего блока интенсивной терапии. Я с ужасом смотрел на эти гулянья из окон отделения каждый погожий день на прошлой неделе. Нормально донести до людей необходимость изоляции у правительства не вышло. До вечера мы потеряли еще многих. Сигналы тревоги раздавались повсюду. Ситуации повторяются из раза в раз. Два анестезиолога из интубационной команды встречают нас на месте мрачными улыбками. Все пациенты выглядят одинаково: одышка, высокая частота дыхательных движений и сердечных сокращений при очень низком кислороде в крови. Есть такое понятие «добавочные мышцы дыхания». Когда нужно повышать вентиляцию и диафрагмы не хватает, включаются мышцы живота и шеи.
Несколько остановок сердца происходит у тех, кто уже давно госпитализирован. Никто из пациентов не возвращается после сердечно-легочной реанимации. Иногда пульс появляется, но потом исчезает. Я надеюсь, что пациенты ничего не чувствуют. Попытки убедить семьи отказываться от бесполезной в этой ситуации сердечно-легочной реанимации и пожалеть больного и персонал успехом не увенчались.
Ограничиваем время реанимации и количество людей в палате. Наверное, это поможет кому‑то из нас не заболеть, сэкономит драгоценные средства индивидуальной защиты. Но и молодые и более здоровые пациенты мучаются и довольно медленно выздоравливают. Койки для множества новых пациентов освобождаются только по одной печальной причине. Стабильного перевода из реанимации в обычное отделение с последующей выпиской практически нет. Завтра встреча комитета по этике с дискуссией об автоматическом отказе в праве на сердечно-легочную реанимацию для некоторых пациентов с изначально очень плохим прогнозом.
Команды снабжения не справляются — видать, тылы разбомбили. Или все разворовали. Шучу, конечно, но действительно нет нескольких необходимых лекарств, почти закончился ингаляционный простациклин, который хоть чуточку помогает при гипоксемии. Никто не ожидал таких потребностей в лекарствах. Первыми улетают седативные препараты. Такое ощущение, что вирус приводит мозг в состояние перевозбуждения и обычные дозы седативов не помогают.
Принимаю абсолютно необходимое решение: пациентам, у которых, помимо гипоксемии, еще много отказавших органов и шансы которых очень невелики, вводить простациклин не начинаем. Его действие все равно не доказано и эффект нельзя сказать, что потрясает. К вечеру удалось разобрать завалы, перевязать раненых — раненых в буквальном смысле. Два резидента и одна медсестра в приемном отделении с температурой и кашлем. Всех тестируют и отправляют домой.
Теперь нас стало еще меньше. Феллоу (коллега. — Прим. ред.), с которой мы бегали весь день по больнице, сидит без сил и плачет. На лице отпечатались следы от маски. Я очень рад, что ее смена закончилась и пришел феллоу-дежурант. Мне еще четыре часа. Неожиданно поступила пара пациентов без COVID-19 (пока?). В нашем основном блоке интенсивной терапии на 18 коек сейчас лежит лишь один пациент без коронавируса. Молодой парень, который умудрился где‑то подцепить экзотический ныне обычный грипп и пытался излечиться передозировкой множества наркотических субстанций. Среди лекарств была большая доза снотворных и анксиолитиков, из‑за чего он проспал четыре дня. Проснулся бедняга совсем в другом мире.
В социальных сетях постоянно обсуждают, как же спасти экономику. Мол, люди всегда умирали, а экономику очень хочется вернуть в привычное русло и продолжать с наслаждением потреблять каждый день. Карантин, несомненно, ее убьет. Читать это довольно горько. Я работал семь дней подряд и видел, как неплохо организованная больница начинает стремительно уходить в штопор. Пока еще даже не в середине полета, а уже испытываем нехватку почти всего. Если верить администрации, мы готовились месяцами. В чате реаниматологов, где мы обмениваемся опытом, слышно, что проблемы со снабжением есть почти у всех. Высокие чины почти всех больниц города теперь очень часто выступают на новостных телеканалах. На войне делаются прекрасные карьеры. Я радуюсь, что хотя бы в телевизоре никто из них не говорит о гриппе.
Издательство
«АСТ»
