Как Гринпис пять дней искал пластик в дикой природе без электричества и воды. И нашел его

«Медведи часто выходят из леса на болото поесть клюквы. И если слышат шум мотора, стараются убежать обратно и, получается, постоянно пробегают перед машиной», — рассказывает водитель местной «буханки» Алексей. Мы едем по военной дороге, которую проложили финны еще в 1944 году, больше ее не ремонтировали, и это чувствуется. Машина забита людьми и ящиками с провизией: овощи, фрукты, крупы, орехи — все для того, чтобы восемь человек смогли пять дней существовать в дикой природе.

От визит-центра заповедника до нашего деревянного домика мы ехали около часа. По дороге слушали истории водителя и удивлялись гигантским грибам, которых в Нижне-Свирском заповеднике много. Но собирать их, как и ягоды, нельзя — это особо охраняемая природная территория.

Заповедник на берегу Ладожского озера создали в 1980 году по инициативе профессора Георгия Носова, который за десять лет до этого вместе с единомышленниками основал на этой территории, в деревне Гумбарицы, орнитологическую станцию. Она существует здесь и до сих пор. Правда, большинство домов деревни сейчас пустуют — летом на станции работают два-три ученых и несколько волонтеров, больше людей здесь практически не бывает.

Кроме птиц и медведей в заповеднике обитают волки, лоси, кабаны и еще около 40 видов млекопитающих. Вера, инспектор заповедника и орнитолог, при первой же встрече предупредила нас, что по ночам животные могут подходить к дому, но бояться их не стоит — скорее всего, услышав человеческие звуки, они убегут. По-настоящему стоит опасаться только гадюк, которых здесь очень много. Поэтому сама Вера в любую погоду ходит по лесу в высоких резиновых сапогах. «А у вас сапог нет?» — спрашивает девушка. Мы, приехавшие в кроссовках, отрицательно качаем головой. Вера вздыхает и просит внимательно смотреть под ноги.

Двухэтажный дом, в котором мы проведем ближайшие пять дней, находится рядом со станцией. На первом этаже гостиная, стены которой расклеены и разрисованы изображениями разных видов насекомых и птиц. На кухне есть плита с газовым баллоном и старая советская посуда. На втором этаже несколько комнат, в каждой по две кровати и больше ничего. В нашем домике, как и во всем заповеднике, нет ни сети, ни электричества, ни водопровода, зато есть камин, речка в двух шагах и быстрая тропинка к Ладожскому озеру.

Пока часть команды готовила ужин, я решила пойти к берегу посмотреть на закат. До него оказалось еще рано, зато на светлом блестящем песке я сразу же увидела коричневую пластиковую бутылку. Тогда подумала лишь: «Кто мог ее здесь оставить?»

Мы ничего не делали в первый день, но все равно ужасно устали. То ли от долгой дороги, то ли от количества новой информации, то ли от мучительного ожидания начала экспедиции. После ужина я пошла мыть посуду на улицу. Вода в реке была коричневой из‑за торфа, но экологи убедили, что она чистая. Я поверила — других вариантов не было. Следующие пять дней мы и мылись, и чистили зубы, и ополаскивали посуду в этой воде.

На следующий день Вера пришла за нами в 10 утра. Мы позавтракали, собрали вещи и еду, взяли куртки и пошли в лес. Дорога до берега заняла минут 20 по кабаньей тропинке. На пути то и дело встречались полянки лисичек и кусты брусники.

Пока мы раскладывали вещи, Алексей Киселев, руководитель проекта «Ноль отходов», отправился отмерять первый участок для пластиквотчинга. Нам нужно было выбрать стометровый участок на берегу, собрать с него все отходы и рассортировать их по категориям, чтобы составить список основных загрязнителей. Все это делается в первую очередь для составления рекомендации в Минприроды, чтобы они поэтапно вводили ограничения на одноразовый пластик, который чаще всего встречается на прибрежных территориях. По аналогичной концепции в Европе удалось ограничить производство одноразового пластика.

«Мы собираем все: пластик, стекло, металл. Большие деревяшки, которые сложно поднять, не трогаем, но части мебели или кораблей считаем. Если видите шприцы или что‑то медицинское — отмечаете, но не берете. Работаем только в перчатках», — Алексей провел инструктаж, а мы надели рабочие костюмы, куртки, перчатки, взяли большие строительные мешки и отправились искать мусор.

Пляж казался чистым: на белоснежном песке, кроме ракушек и сухого тростника, ничего не бросалось в глаза. Редакция «Афиши Daily» однажды уже ездила на пластиквотчинг на Булатниковский пруд, в Подмосковье. Тогда за 20 минут мы набили мусором десять строительных мешков. Я была уверена, что на Ладожском озере все будет гораздо проще. Во-первых, здесь практически не бывает людей, а во-вторых, Вера рассказала нам, что недавно в заповедник приезжала группа школьников из экологического отряда, которые проводили уборку на берегу.

Поднимаю голову и вижу, что Ира Козловских, сотрудница проекта «Ноль отходов», несет огромный кусок воздушного шара, который, вероятно, прилетел с какого‑нибудь детского дня рождения. «Шарики — моя личная боль, — говорит Ира. — Если птица проглотит кусок шара, то он таким образом скомкуется в кишечнике, что полностью закупорит его, и она умрет от непроходимости. Это даже опаснее, чем твердый пластик». За три дня экспедиции мы соберем несколько средних контейнеров с воздушными шарами и лентами от них. Потом дети из экоотряда расскажут нам, что шарики — это чуть ли не самый многочисленный вид мусора, который они находят в заповеднике. С помощью розы ветров они выяснили, что чаще всего остатки праздников долетают до Ладожского озера из Петербурга.

В первый день мы собрали с трех участков примерно по десять килограмм мусора, среди них — буй, огромное колесо, часть от корабля, рыболовные снасти и сети, ящик от холодильника, лопатка для обуви, тапка, через которую уже проросла трава, 20-килограммовый канат. От осознания, что весь этот мусор приплыл в заповедник по воде (иначе ему сюда не добраться), становилось ужасно грустно.

«У нас есть гипотеза, которую мы сейчас успешно подтверждаем, — объясняет Антонина Евтешина, экспертка проекта «Ноль отходов». — Она заключается в том, что пластик бесконтрольно распространяется по окружающей среде, ему для этого не нужен человек. Он мигрирует, оседает там, куда его приносят волны. Для пластиквотчинга мы выбираем именно побережья, потому что в океан через реки, озера, водные пути попадает много отходов. Они плавают, становятся кормом, на них образуется жизнь».

Мусор, попадающий в воду, особенно опасен. Он вредит морским млекопитающим и птицам, которые запутываются в сетях, едят пластик. Животные забивают им желудки и не ощущают голода, поэтому не могут нормально питаться и умирают. Кроме того, острые куски пластика могут прокалывать внутренние органы. А некоторые его виды содержат токсины, которые накапливаются в мелких тканях животных и отравляют их изнутри.

К вечеру мы доволокли с десяток строительных мешков, набитых мусором, к месту, откуда их сможет забрать машина. Обсуждать итоги экспедиции практически не было сил, мы съели дыню, растопили баню, поужинали. За ужином все обсуждали период самоизоляции и сны. Я узнала, что сотрудникам Гринписа никогда не снится мусор. Перед сном мы с моей соседкой по комнате Виолеттой вытаскивали из головы запутавшихся в волосах летающих жуков.

На следующий день от инспектора заповедника мы узнали, что летающие жуки — это лосиные вши. Выглядят они ужасно, но для человека не опасны.

На этот раз мы выбрали самые дальние из возможных участков. Ветра не было совсем, а вода в озере стала чище из‑за штиля. Всю теплую одежду мы сняли почти сразу, как дошли до берега. Кто‑то даже предложил искупаться после работы, но до этого так и не дошло. Весь пляж был усыпан звериными следами. Вон там прошел кабан, а здесь, прямо вдоль берега, переплетаются следы медведя и, наверное, волка. Я увидела огромный медвежий след, а рядом — потрескавшийся пластиковый стаканчик. Мы стали шутить, как весело животные провели вчерашний вечер. А через полчаса уже было не до смеха.

С первого участка мы принесли 20 килограмм мусора, огромное количество пакетов и бутылок были закопаны в песок, поэтому нужно было приложить немало усилий, чтобы достать их. Сортировать грязные бутылки, забитые песком, распутывать рыболовные сети и считать раскрошившиеся кусочки микропластика — занятие тяжелое и совсем не приносящее радости.
Я, пересчитывая упаковки от еды, думаю о том, как сюда могли попасть пачка чипсов и бутылка молока, срок годности которой закончился десять лет назад. Второй участок издалека кажется чище. По крайней мере, внутри меня живет надежда, что на нем будет хоть немного меньше мусора.

По дороге на второй и последний на сегодня участок размышляю о том, сколько еще мусора может таиться на этой 700-метровой береговой полосе. На участке мне сразу бросается в глаза засыпанный песком большой оранжевый пакет. Пока пытаюсь откопать его, кто‑то из команды кричит из‑за кустов: «Тут ужас, мне нужен еще один мешок». Я заглядываю туда и вижу этот ужас: буквально через каждые несколько сантиметров лежат бутылка, контейнер, жестяная банка или что‑нибудь еще. Глаза разбегаются так, что не знаешь, с чего начать.

С каким‑то отчаянием наша команда принялась собирать мусор по кустам. Через полчаса мы уже молча тащили по два мешка до места сортировки. Извилистые линии мусорных мешков заполонили собой всю береговую линию, напрочь стерев следы животных, которые мы с таким интересом рассматривали вначале.

В тот день мы собрали, отсортировали и посчитали 100 килограмм мусора. Мусора, который сам добрался в заповедник из разных городов и стран, за разный промежуток времени, в разном состоянии.

«Вы не удивляйтесь, если я тут засну под деревом, пока вы будете работать, — говорит Вера. — У меня по расписанию обеденный сон, без него сложно».

Вера — орнитолог, она работает на станции уже два с половиной месяца. А до этого приезжала в заповедник волонтером. Она просыпается в 4.30 утра каждый день, потому что в 5 начинаются отловы птиц.

На Ладожской орнитологической станции отлавливают и кольцуют более 10 тыс. птиц в год. Чем больше ловят, тем больше данных о том, куда они улетают. На территории станции стоят две больших сетчатых конструкции, которые работают по принципу невода. Птица летит, попадает в ловушку, начинает снижаться, в середине пути понимает, что что‑то не так, сворачивает и попадает в ложные карманы. Потом волонтеры идут, хлопают в ладоши, чтобы догнать птицу до ловушки, откуда ее удобно достать.

Птица задерживается на станции всего на несколько минут: Вера определяет ее вид, вычисляет пол, возраст, вес, кольцует и отпускает. Выглядит это страшно только в первые несколько секунд, а потом присматриваешься, как бережно девушка обращается с маленькой птичкой, и процесс вызывает больше интереса, чем опасений. Летом их меньше, чем весной или осенью, в ловушку в среднем попадаются пять птиц в час.

Происходит все так: птице на лапку надевают уникальное колечко с номером, который не повторяется нигде в мире. Если попадается уже окольцованная птица, ее записывают и сразу отпускают.

«Антропогенное воздействие есть и на птиц, — объясняет девушка. — Они летят, у них на генетическом уровне установлено, что в таком-то месте должна быть остановка в лугах, полях, где они останутся на несколько недель восстанавливать силы. И если вместо лугов все выкошено, то кто‑то, конечно, сможет сориентироваться, но большинство умрет».

Одно из таких мест остановки птиц — как раз Нижне-Свирский заповедник, поэтому его работники так трепетно относятся к сохранению природной территории. Еще Вера рассказала, что в Африке и Азии, куда летят пеночки — один из самых многочисленных видов птиц на станции, — их ловят люди и пускают в еду. За год от отлова людьми погибает больше миллиона пеночек.

Когда исследования заканчиваются, Вера вступает в роль инспектора заповедника. Она, как и другие сотрудники, следит за охраной береговой линии. В заповеднике запрещено находиться людям без пропуска, но браконьеры иногда заплывают на территорию. «Мы фиксируем номера, вызываем наших сотрудников на лодке, и они выписывают им штрафы», — рассказывает Вера.

Продукты на станцию привозят волонтеры раз в две недели, электричество добывают с помощью солнечных батарей, а чтобы держать связь с внешним миром, Вера выходит к берегу — в некоторых местах плохо, но ловит сеть. Иногда девушка берет выходной, чтобы выезжать в город: «Люди едут в лес слушать тишину, а я, наоборот, — в город за шумом. Одного выезда в месяц хватает, чтобы этим шумом насытиться».

За пять дней мы собрали 225 килограмм 840 грамм мусора без учета огромного колеса и буя, которые мы нашли на одном из участков. Среди 2446 фрагментов найденного мусора было 80% пластика.

Данные этой и других экспедиций в Гринписе проанализируют, чтобы понять, какой одноразовый пластик чаще всего загрязняет прибрежные территории. «Концептуально они [Минприроды] поддерживают ограничение [производства пластика], но не хотят принимать меры, — рассказывает Дмитрий Нестеров, эксперт проекта «Ноль отходов». — Говорят, что оборот пластика относится к ведомству Минпромторга, а у них есть стратегия развития нефтехимического комплекса, где к 2030 году идет утроение производства пластика на одного человека: примерно с 30 до 90 килограмм».

Если вы тоже хотите повлиять на принятие закона об ограничении одноразового пластика, можете подписать петицию, а также оформить пожертвование, благодаря которым сотрудники Гринписа имеют возможность проводить экспедиции в разных регионах России.