«Чтобы не гуляла и не бесилась»: что такое женское обрезание и почему с ним надо бороться

Женское обрезание — калечащая операция, которой обычно подвергаются девочки до трех лет. Существует несколько вариантов — от надреза на клиторе до полного удаления всех наружных половых органов. Операция несет за собой тяжелые последствия. Редко ее проводят в медицинских условиях, чаще она делается кустарно. Девочки сталкиваются с ужасной болью, кровопотерей и инфицированием. Из‑за операции можно умереть, но статистику смертности никто не ведет.

В 2016 и 2018 году «Правовая инициатива» выпустила два доклада об этой практике в Дагестане, авторы которых — юрист Юлия Антонова и президент центра «Кавказ. Мир. Развитие» Саида Сиражудинова.

По оценке ООН, в мире проживает около 200 млн женщин, которые подверглись калечащей операции. Часть из них находится в России. Как говорится в докладе «Правовой инициативы», ежегодно около 1240 девочек становятся жертвами калечащих операций на половых органах на Северном Кавказе, и преимущественно в Республике Дагестан. Ежедневно как минимум три девочки подвергаются обрезанию.

Эксперты правовой инициативы Саида и Юлия поговорили с респондентками в высокогорных районах и селах Дагестана: с женщинами, которым провели обрезание, и теми, кто отправил своих дочерей или родственниц на операцию. Экспертами выступили сотрудники органов опеки, хирурги, гинекологи, юристы и адвокаты, представители НКО, уполномоченный по правам ребенка, имамы (звание мусульманского религиозного деятеля. — Прим. ред.).

Недавно в Ингушетии суд рассмотрел первое уголовное дело по факту женского обрезания.Операцию провели в частной детской клинике «Айболит» в городе Магас без согласия матери девочки. Мать пострадавшей рассказала, что ее бывший муж с новой женой отвели девочку в клинику, где ей сделали обрезание. Обвиняемая по делу — детский гинеколог Изаня Нальгиева, которая выполнила обрезание за 2000 рублей. За причинение легкого вреда здоровью (часть 1 статьи 115 УК) врачу грозит штраф до 40 тысяч рублей, арест до четырех месяцев или исправительные работы на срок до года.

В 2018 году «Медуза» написала написала о медучреждении «Бест-клиник», где предлагалась калечащая операция стоимостью от 50 тыс. рублей. После проверки в клинике нашли другие грубые нарушения, например, пластическая хирургия проводились без лицензии непрофильным специалистом — акушером-гинекологом.

Саида: Столкнувшись с проблемой среди своего окружения и обнаружив собственное бессилие, я стала изучать ее глубже: проводила исследования, писала статьи и заявляла о ней на научных конференциях. Я пыталась найти поддержку в среде правозащитников, но на протяжении нескольких лет мне не удавалось никого найти, кто бы заинтересовался этим. «Правовая инициатива», которая многое делает для помощи женщинам и достижения справедливости, сама проявила интерес. Мы сделали исследование и опубликовали первый доклад по калечащим операциям.

Юлия: Впервые я услышала об этом страшном обычае в 2006 году, когда проводила летнюю школу по правам женщин в Махачкале. Врач-гинеколог и руководительница благотворительной больницы для женщин Айшат Магомедова рассказывала, как оказывала медпомощь в высокогорных селах Дагестана и узнала, что многие девушки в детстве пережили калечащие операции.

Саида: Когда мы искали героинь, было сложно получить ответы от них. Многие скрывали операцию или не хотели осуждать членов семьи: для них это стало неотъемлемой частью включения в общину, девушки не только молча приняли практику как данность, но и транслируют ее своим детям. Операция оставила особенно сильный отпечаток на тех, кто был старше и запомнил процесс. Но немногие готовы признать, что они знали, как будет проходить операция, боялись ее, и в последующем даже обходили стороной дом или улицу, где она была совершена.

Юлия: Главная трудность в нашем исследовании — нежелание девушек поднимать тему калечащих операций, выводить ее из сферы частной жизни и видеть в ней проблему. В практикующих женское обрезание горных районах встречается почти полная поддержка данной традиции. Позиция респонденток настойчиво сводится к тому, чтобы сохранить калечащую практику и передавать ее следующим поколениям. При разговоре многие замыкались или переводили тему, некоторые спрашивали: «Зачем вам это надо?» — или говорили: «Не лезьте, это наше».

Другая проблема — контроль мужчин над «своими женщинами». Они несут ответственность за поведение жен и родственниц и считают обязанностью следить за ним. Поэтому когда мужчины видели нас, то старались присутствовать при всех разговорах, чтобы слушать и контролировать их. Требовались дополнительные силы и время, чтобы завоевать доверие женщин и преодолеть подозрительность со стороны мужчин.

Но больше всего времени заняли интервью с экспертами: информация про обрезания в Дагестане почти недоступна. Некоторые врачи и адвокаты уходили от ответа или давали уклончивые заявления. Хотя тема не была для них личной, по-видимому, разговор о калечащих операциях оставался в границах приватности. Многие отказались от интервью, но часть экспертов воспринимают операцию как дикость и не связанную с религией традицию.

Юлия: Для женщин подвергнуться обрезанию — признать и доказать принадлежность к общине, а отвести родственницу на операцию — продемонстрировать социальную солидарность, поддержать репутацию семьи и тем самым «обеспечить продолжение рода». Решение об операции обычно принимается матерью или ее старшими родственниками по женской линии. Ей подвергаются девочки до трех лет, в редких случаях — до двенадцати лет. Респондентки считают, что нет смысла препятствовать этому. Такие сообщества глубоко патриархальны, с четким разделением гендерных ролей. Одна из них — контроль за своевременным производством калечащих операций.

Саида: Мужчины относятся к практике по-разному. Многие из них осознают вред и нежелательность операции, но не вмешиваются. Зачастую мужчины даже не знают, когда ее сделали дочерям (их не ставят в известность). Но основной транслирующий агент практики — женщины, которые подверглись данной операции в детстве.

Этот обряд — важная и традиционная часть инициации. Традиционная — значит не подвергается рефлексии и обсуждению. Более того, сильна зависимость от общественного мнения и отсутствуют лидеры, которые хотят повлиять на решение проблемы. Женщин, которые были бы благодарны родственникам за операцию, я не встречала.

Но лишь некоторые сказали, что обрезание принесло им проблемы в семейной жизни. Женщины рассказывали, что в сексуальном плане они ничего не чувствуют, и это отражается на их взаимоотношениях с мужьями. Многие говорили, что их супруги им изменяют или заводят вторых и третьих жен и бросают их с детьми.

Юлия: Практика подкрепляется официальным духовенством, которое считает обрезание требованием религии. Видит социально-культурную ценность — снижение разводов и разврата — и «медицинское обоснование»: ограничение чувствительности и «бешенства» у женщин. В то же время мнение об обязательности женского обрезания противоречивы. Не отрицая возможного религиозного контекста, некоторые имамы заявляют о ее ненужности, бесполезности и даже вреде операции.

Саида: Операция проводится по-разному. Все зависит от места проживания, района и возраста девочки. Во многих случаях — без обезболивания. Конечно, вторжение в функции одного из органов не могут не повлиять на весь организм человека. Женщины рассказывали, что операцию «делают кустарно, на дому — ножницами, отрезают маленький кусочек клитора», а некоторых в эти дома «заманивала подарками специальная женщина».

Юлия: В ходе калечащей операции девочке полностью удаляют клитор или повреждают его. Обрезание очень редко проводят в больнице, как правило, его делают на дому люди, не имеющие медицинского образования. Часто после операции возникает воспаление и кровотечение. О случаях летального исхода или заражениях ничего не известно, но, вероятно, о них умалчивают. Последствия операций — снижение чувствительности и сексуального влечения. Это подтвердили и респондентки, практикующие его, и эксперты-врачи. Большинство сохранили воспоминание об этом событии: «Было неприятно и больно вначале, сейчас что я могу ощущать?»; «Травмирует, но оно нужно, наверное». При этом другие отмечают, что «это никак не сказывается, и в этом есть польза».

Несмотря на то, что женщины оправдывают практику и выступают за ее сохранение, процедура оставила сильный след в их памяти. Те, кто подвергся обрезанию, помнят о боли, стрессе, о непонимании цели повреждения своего тела.

Саида: Можно сказать, что проблему проигнорировали. Она достаточно табуированная, поэтому изменений пока нет. Решение должно включать комплекс мероприятий: изучение, просвещение, позиция религиозных деятелей, местных лидеров и правовое регулирование. Зарубежные страны показывают пример усилий по борьбе, но никто пока не добился полного искоренения операции среди общин с традиционными взглядами.

Юлия: Первый отчет вызвал [осенью 2016 года] широкие общественные дискуссии о сохранении и воспроизводстве практики женского обрезания. После публикации нас неоднократно спрашивали: «Зачем вы этим занимаетесь, если речь идет о небольшом количестве девочек из удаленных высокогорных районов Дагестана?» Оппоненты предполагали, что о проблеме стоит говорить, только если она касается большого количества женщин.

Некоторые общины и женщины, подвергшиеся операции, стремились создать вокруг этой традиции ореол сакральности, чтобы защитить от вмешательства извне. Такое отношение служит, на наш взгляд, оправданием сложившегося гендерного насилия и инструментом контроля над женщинами в семье и сообществе.

После публикации первого доклада прошло четыре года. За это время государство не предприняло никаких шагов для вмешательства и изменения ситуации. Прокуратура Республики Дагестан инициировала две проверки, но они не привели ни к каким результатам. Женское обрезание — приватная операция. В условиях табуированности никто из пострадавших не сообщит прокуратуре, что подвергся ему в детстве.

Саида: Возбуждение первого уголовного дела — очень важно. Шум вокруг московской клиники в 2018 году не принес результатов без информации о наказании: врачи так же скрыто продолжали делать подобные операции. Проблема и ранее вызывала общественную дискуссию, но многие высказали сомнения, некоторые подвергли доклад необоснованной и ангажированной критике. Сейчас в Ингушетии мы столкнулись с ощутимым и живым случаем, поражающим своей жестокостью, а не с изучением общественного мнения, как это было в докладе.

В 2016 году в Госдуму внесли законопроект об уголовной ответственности за «женское обрезание», но его так и не приняли. Законодательство позволяет привлекать к отвественности и без него, но после десятилетий безнаказанности необходим прямой запрет.

Юлия: Это важно для российской правозащиты и для обсуждения стратегий борьбы с калечащими операциями. Можно сказать, что, благодаря резонансу вокруг этого дела, возникла общественная дискуссия. История срезонировала потому, что люди воспринимают практику калечащих операций как варварскую процедуру, которая недопустима ни в каком обществе и ни при каких условиях. Необходимо максимально обезопасить и защитить детей от какой‑либо возможности ей подвергнуться.

Саида: Правозащитой сложно заниматься везде. Мне угрожали, запугивали, писали сообщения, звонили, преследовали в метро. Но есть понимание, что ты приносишь пользу обществу, делаешь то, за что не каждый рискнет взяться. И это становится частью жизни. Особенно когда видишь плоды работы и понимаешь, что проблемы, с которыми мы боремся, — сложные и тяжелые, но в долгосрочной перспективе правозащита принесет результат.

Юлия: Да, [заниматься правозащитой в Дагестане] это непросто. И особенно по проблеме калечащих операций, которую практически не хотят обсуждать открыто. В приватной беседе — да, в публичном пространстве — пока нет. Критики нашей работы действительно было много, но до прямых угроз дело не доходило.

Мы достаточно долго работаем в регионе по теме предотвращения насилия в отношении женщин и детей. У нас много партнеров и коллег, готовых оказывать помощь и содействие, несмотря на различные препятствия. И все равно доброта, открытость, заинтересованность, готовность поддержать — основные качества людей, с которыми и для которых мы работаем в Дагестане.