Неопределенность и долгое восстановление: в чем особенность кризиса во время пандемии

С начала ХХ века мировая экономика постоянно растет, но при этом происходят некие флуктуации (изменения. — Прим.ред.), именно эти резкие и неожиданные падения мы и называем кризисами. Существует очень много факторов, которые приводят к таким колебаниям. Первое — это технологические шоки. Бывает, что рост экономики, связанный с изобретением новых технологий, например, интернета, позже сопровождается просадкой или даже полноценным кризисом. Второе объяснение основано на теории ожиданий, связанной с именем экономиста Джона Мейнарда Кейнса. Если мы считаем, что в экономике все хорошо, люди инвестируют, потребляют, надеются на лучшее, тогда она действительно растет — именно потому, что люди так себя ведут. Но если психологические ощущения меняются, ожидания становятся более пессимистичными, то потребление сокращается, люди не инвестируют, и это приводит к падению. Третья теория ассоциируется с американским экономистом Милтоном Фридманом. Она основана на том, что монетарная политикаУправление денежной массой и процентными ставками. может влиять на реальную экономику. Если центральные банки жестко сокращают количество денег в экономике ради снижения инфляции, это может привести к торможению самой экономики, как это было в США в начале 1980-х. А если центральные банки вливают слишком много ликвидности в систему, то это может привести к надуванию финансовых пузырей. И когда эти пузыри лопаются, то в экономике начинается кризис. Мы могли наблюдать этот эффект во время великой рецессии 2008 года.

Это три стандартных объяснения, но есть и другие — они приходят не из экономики, а из реального мира, но от этого не становятся менее важными. Первый, очень важный шок, который может произойти в экономике, — это войны. Другой — пандемии. Мы о них несколько подзабыли и вынуждены вспомнить сейчас. Огромное количество людей умирало от различных заболеваний, и это само по себе приводило к экономическим кризисам. Если мы посмотрим на крупнейшие мировые кризисы, которые случались с конца XIX века по начало XXI века, то самым большим шоком была Вторая мировая война, на втором месте Первая мировая, на третьем — Великая депрессия, а на четвертом — падение экономик в 1918–1920 годах, которое ученые связывают с эпидемией испанки. Очень показательно, что только один из четырех крупнейших кризисов вызван непосредственно экономическими причинами. И это очень важно понимать, когда мы говорим о текущей ситуации.

«Черная смерть» в XIV веке (эпидемия чумы. — Прим. ред.) нанесла гигантский удар практически по всем странам: в Европе тогда погибли 75 миллионов человек, около половины всего населения. Испанка начала XX века унесла жизни, по разным оценкам, до 100 миллионов человек. Эти смерти не только трагичны, но и приводят к резкому падению того, что называется нормой прибыли, то есть процентного отношения ожидаемой прибыли к вложениям в экономику.

Текущий кризис очень радикально отличается: сейчас падение экономики связано с сознательными мерами государств, которые понижают экономическую активность, чтобы уменьшить смертность. Этот кризис характеризует также гигантская неопределенность: мы не знаем, как долго он продлится, насколько серьезным он окажется, мы мало знаем про сам вирус, плохо себе представляем смертность от него, насколько он заразен, насколько устойчив иммунитет людей. Мы также плохо представляем себе его экономический эффект, ведь опыта такого рода кризисов у нас нет.

Это связано с эпидемиологической картиной: коронавирус характерен крайне быстрым распространением. Медицинские системы всех стран мира могут переварить лишь ограниченное количество тяжелобольных, и в какой‑то момент количество тяжелых пациентов, зараженных коронавирусом, может превысить количество мест, которые есть для госпитализации, количество ИВЛ и так далее, всех доступных средств для спасения человеческой жизни, — тогда смертность резко возрастет. В этом смысл знаменитого уже «сглаживания пика».

Именно поэтому мы видим, что в разных странах коэффициент смертности очень разный, — там, где были либо большие медицинские возможности, либо в которых вирус распространялся медленнее, смертность гораздо ниже, чем в странах, хуже подготовленных. Например, в Южной Корее очень маленький коэффициент смертности, потому что там развитая медицинская система и количество случаев заражения росло достаточно медленными темпами, а в Италии смертность гораздо выше и одним из факторов является то, что было очень быстрое распространение, огромное количество пациентов в день, и медицинская система с более низкими возможностями, по сути, не справилась.

Нетрудно предположить, что экономический спад в экономике случился бы и без карантинных мер (это понятно по экономическому эффекту предыдущих пандемий), но особенность нынешнего кризиса — в сдерживании распространения вируса ценой замедления экономики.

Чтобы разобраться в его особенностях, обсудим самый базовый сценарий кризиса. Представим себе экономику, которая находится в равновесии совокупного спроса и предложения. Когда вводятся ограничительные меры, падает предложение, потому что некоторые предприятия полностью закрываются, некоторые вынуждены снизить свою активность. Кроме того, производство падает не только у тех предприятий, которые закрылись, но и у тех, чьи поставщики выпали. Если вы производите мобильные телефоны и сами не подпадаете под карантин, но ваш поставщик чипов закрылся, вы все равно ничего делать не сможете. И это первый эффект — падение предложения.

Дальше падает спрос: люди вынуждены не ходить на работу; их доходы снижаются, они начинают меньше тратить — и, как следствие, меньше покупать. Кроме того, на некоторые услуги они не могут ничего потратить, даже если хотят, потому что эти услуги запрещены. Даже если у вас есть деньги и вы хотите сходить сейчас в ресторан, у вас, скорее всего, ничего не получится.

Мы находимся в середине кризиса, когда эффект неопределенности очень силен: мы не знаем, когда все закончится, поэтому самая естественная реакция — это сокращение расходов и увеличение сбережений: мы откладываем деньги на черный день, ведь не знаем, когда сможем вернуться к нормальной жизни. Значит, мы перестаем покупать квартиры, холодильники, машины — и так далее. То же самое и у производителей: они сокращают свои инвестиции.

Итак: предложение сократилось, упал спрос, и это, в свою очередь, ведет к новому витку сокращения предложения — даже если производитель может работать, но его товар или услугу никто не покупает, он вынуждены производить значительно меньше, значит, падают и его доходы, а значит, снова снижается спрос (ведь мы все выступаем в экономике в двух ролях — и производителя, и покупателя).

Закручивается такая нисходящая спираль, замкнутый самоподдерживающийся цикл — и последняя катастрофическая вишенка на торте то, что все это вместе ведет к череде дефолтов компаний и людей, которые не могут зарабатывать, обеспечивать кредиты и выплачивать ипотеку. А волна дефолтов, в свою очередь, ведет к проблемам в финансовой системе, ведь начинают банкротиться банки, которые не получают платы по кредитам. Так выглядит самый катастрофический сценарий: если карантинные меры введены, но государства не пытаются как‑то компенсировать потери для людей и организаций.

Ученые сейчас обсуждают несколько вариантов развития событий. Наиболее оптимистический: как только ограничительные меры снимаются, экономика сразу приходит к первоначальному равновесию — восстанавливается производство, а за ним и спрос на товары и услуги. Есть и менее приятный сценарий, когда карантин отменяют уже после волны банкротств и следующего за ней банковского кризиса, тогда никакого сравнительно быстрого отскока не получится, и нас, скорее всего, ждет затяжная рецессия. Мне кажется, наиболее вероятным третий сценарий: если нарисовать его на графике, он будет напоминать логотип Nike: происходит быстрое падение, после которого на фоне отмена карантинных запретов начинается долгое, местами мучительное и неровное восстановление.

Если предположить, что медицинские меры борьбы с вирусом не увенчаются быстрыми успехами (иными словами, мы не получим вакцину завтра), существенную роль в выходе из кризиса будет играть экономическая политика государств. У государства есть возможность прервать раскручивание спирали падения предложения и спроса, если оно будет оказывать помощь людям, сравнимую с падением ВВП. То есть, если падение равно 2% ВВП, то и помощь нужна примерно в таком же объеме, чтобы поднять спрос на изначальный уровень.

Важно не только сколько средств будет потрачено на восстановление, но и как они будут распределены, потому что еще одна особенность этого кризиса — издержки от него крайне неравномерны. Некоторые индустрии страдают очень сильно: тут авиаперевозки, туризм, практически весь сектор персональных услуг. Кроме того, имеет значение наличие подушки безопасности. У малого и среднего бизнеса ее нет: они должны постоянно получать денежные потоки, иначе они оказываются на грани банкротства. У вас была замечательная небольшая компания с отличным коллективом, сейчас у вас нет денег, и вы вынуждены ее распустить. Карантин закончился, и вы хотите вернуться к своей нормальной жизни, но собрать команду снова гораздо сложнее, и поэтому многие компании просто умрут. Государство может этого не допустить — если захочет.

По оценке МВФ, во время действия карантинных ограничений ВВП страны падает примерно на 25%. Если карантин держится месяц, то в этот месяц производство падает на 25%. Когда начинается выход — снятие карантина, — то это снижение с 25% превращается в минус 10%, потом минус 5% и постепенно обнуляется. Мы знаем это по опыту Китая, который уже все это прошел. Там во время самого жесткого карантина падение было еще больше, практически 50%-ное, но зато потом, после его снятия, восстановление шло достаточно быстро, и уже через три-четыре недели после самой низкой точки, Китай вышел на 85% мощности, что дает надежду, что все-таки выход из кризиса будет не совсем катастрофическим.

Россия выглядит не очень хорошо с точки зрения мер по компенсации экономических потерь от этого кризиса: они вводятся поздно и в меньшем объеме, чем в других странах. Также, по оценкам МВФ, все совокупные меры, анонсированные в России, включая банковские гарантии, это примерно 3% ВВП; причем непосредственно деньги, которые получают люди и которые идут на восстановление спроса, — меньше 1%. Остальные меры — это банковские гарантии, отсрочка налоговых платежей, отсрочка страховых платежей и так далее. То есть это не живые деньги, которые вливаются в экономику, поэтому и эффект поддержки спроса может быть не такой сильный.

Возвращаясь к возможным сценариям развития кризиса, недостаточность мер поддержки вполне может спровоцировать в России более долгосрочный кризис, чем в других странах, которые оказали массированную поддержку своей экономике. Тут возникает естественный вопрос: почему так? Есть множество стран, которые ограничили предоставляемую помощь. Как правило, это связано с тем, что это развивающиеся страны, которые не могут себе позволить резко нарастить свои расходы, у них очень высокий государственный долг, нет никаких резервов и пространства для маневра.

В этом смысле Россия находится в достаточно хорошем положении: у нас очень низкий по всем меркам государственный долг, меньше 15%, в то время как среднемировой — это 80%. У нас очень высокие накопленные резервы: по последним оценкам Минфина, ликвидных активов Фонда национального благосостояния сейчас — больше 11 триллионов рублей, это порядка 10% ВВП. Кроме того, в России проводилась в последние годы очень хорошая монетарная политика, поэтому относительно низкая инфляция и процентные ставки. Даже учитывая второй нанесенный по России удар, падение цен на нефть, низкий государственный долг и высокие резервы позволяют увеличить помощь существенно больше, чем предполагается сейчас.

Тем не менее есть ряд изменений, которые предстоит сделать, захочет того государство или нет. Кризис бьет сильнее всего по самым незащищенным, и хотя Россия номинально — социальное государство, система адресной социальной помощи у нас не выстроена. Возможно, одно из немногих положительных измерений этого кризиса — это огромное давление на государство с целью создать более адекватную систему социальной помощи, чтобы помочь людям, по которым кризис бьет особенно сильно.

Второе внезапное положительное изменение: вынужденный переход к онлайн-жизни даст очень много возможностей. Стало ясно, что удаленную работу можно организовать удобно для всех, вам не нужно больше по часу ездить в офис, только чтобы там присутствовать, — это два часа вашей жизни, которые вы можете потратить с большой пользой. Есть известное американское исследование: от чего люди получают больше всего и меньше всего удовольствия. Самое большое неудовольствие люди испытывали от поездки на работу и с работы. Сейчас часть из нас сможет избавиться от этой неприятной необходимости.