«Я знал Бориса. Не близко, но знал. Знал все же настолько, что был с ним на «ты». Впрочем, это не трудно. Он был одним из тех людей, с которым на «ты» переходишь при самом даже поверхностном знакомстве.
Он всегда производил впечатление человека счастливого, свободного и легкого, даже легкомысленного. Такой Моцарт от политики. Да, такие, увы, слишком долго не живут. Он был не просто живым, а как‑то вызывающе живым. А это качество всегда оскорбительно для мертвых, особенно для тех мертвецов, кто мертвыми окоченевшими пальцами вцепились в плоть несчастной страны. Уверен, что их ненависть ко всему живому, ко всему, что упорно не поддается действию трупного яда, неподдельна.
Я не знаю, кто конкретно убил Бориса — убил картинно, театрально, можно сказать, «образцово-показательно», убил в самом сакральном, извините за выражение, месте столицы. Но очевидно одно: его убили мертвецы, открывшие, похоже, сезон охоты на все, что имеет наглость жить, дышать, думать и говорить.
Но живое нельзя убить. Таков закон живой природы и человеческой истории. Если они не знают этих законов, то они — тупые второгодники. Если они эти законы пытаются отменить, то они — опасные маньяки. А скорее всего, они — и то и другое.
А поэтому убитый ими Борис Немцов все равно будет в тысячи раз живее всех тех мертвяков, которым кажется, что они живы, кажется только на том основании, что они все еще способны на беспредельную ложь, на подлую травлю, на дикие судилища, на убийство.
А этот злополучный мост, который когда‑нибудь официально станет называться мостом Немцова, а неофициально, я думаю, он и уже так называется, пусть станет памятником Борису — искреннему, честному, веселому и бесстрашному. Мост — это хороший памятник. Хотя бы уже потому, что он не разъединяет, а соединяет людей».
