«Иногда кажется, что я боюсь сына»: как опыт сексуального насилия влияет на материнство

Сексуальное насилие и беременность, безусловно, связаны, потому что и то и другое является частью чувственного опыта женщины. Опыт насилия влияет на несколько аспектов: возможность забеременеть, решение оставить ребенка, заботу о собственном физическом и эмоциональном здоровье во время беременности и в целом на физическое и психическое состояние. Например, есть исследование, которое показывает, что неукротимая рвота может быть связана с опытом сексуального насилия в детстве. Даже осознание того, что внутри тебя кто‑то есть, для некоторых женщин может стать триггером для ощущения беспомощности и сигнала о том, что тело вновь вышло из‑под контроля. 

Общение с врачами также может стать для женщины огромным стрессом. В нашей медицинской системе женское тело до сих пор достаточно сильно объективируется. Женщина может оказаться в ситуации, где какие‑то наделенные властью люди что‑то делают с ее телом без ее согласия — так же, как в момент травматичного опыта. Плюс различные процедуры — например, вагинальные осмотры, трансвагинальные УЗИ, забор крови — могут провоцировать флешбэки к тем телесным и эмоциональным воспоминаниям, которые женщина пережила. 

Что касается родов, есть разные варианты того, как женщина может переживать этот процесс. Для одних это будет время, когда они могут столкнуться с диссоциацией — состоянием, при котором женщина не находится в контакте со своими чувствами и телесными ощущениями. Она как бы наблюдает со стороны за всем, что с ней происходит. Это может быть довольно удобно для врачей, потому что в таком случае женщина послушно следует всем указаниям. Но это не очень хорошо для самой женщины, потому что она не присутствует в моменте. С другой стороны, беременные могут вести себя «капризно» (обычно именно их врачи называют трудными, инфантильными роженицами), не соглашаться на внутренние осмотры, пытаться все контролировать.

Иногда женщина может воспринимать нормальные родовые схватки как атаку на свое тело, как угрозу. Это вызывает выплеск адреналина, женщине сложно расслабиться. Роды в этом случае могут быть более долгими и трудными. Довольно часто в нормальных родах женщины в момент потуг переживают ощущения распирания и жжения в вагине. И они могут сталкиваться с тем, что параллельно с этими ощущениями к ним возвращаются болезные воспоминания.

В то же время надо отметить: если у женщины с опытом сексуального насилия есть непрерывная немедицинская поддержка в родах (которую рекомендует ВОЗ), все манипуляции проводятся с ее согласия и она понимает происходящее, то роды для нее могут оказаться по-настоящему целительными. Просто потому, что это будет первый раз в ее жизни, когда человек, наделенный властью и взаимодействующий с ее телом, делает это бережно, а она контролирует процесс, и последнее слово всегда остается за ней. 

В нашей стране роды — это ситуация, в которой женщина чаще всего находится одна. За ней никто особо не присматривает, никто не поддерживает. До сих пор во многих российских роддомах действует прямой запрет на поддержку в родах, что нарушает права женщин. Либо косвенный запрет: можно, но, например, только мужу, или можно, но только в платных родах. Обычно таким запретам находится тысяча отговорок, но они не имеют под собой ни законных оснований, ни научных. Это просто устаревшая культура родов, оставшаяся после СССР, которая все никак не изживет себя.

Иногда женщина сталкивается еще и с акушерской агрессией. В отчете Дианы Баузер и Кэтлин Хилл из Гарвардской школы общественного здоровья выделяется семь видов насилия в родах:

В таких случаях женщина может получить опыт ретравматизации. То есть на историю травмы, которая у нее есть, накладывается еще та история, которую она пережила во время родов.

Если есть возможность, нужно консультироваться с психотерапевтом на протяжении беременности, выбрать для себя команду на роды, взять партнера или доулу (подробно о доулах мы писали здесь. — Прим. ред.), обеспечить себе индивидуальную акушерку. Доказательные исследования подтверждают, что акушерская модель ухода для нормальных родов показывает более хорошие результаты.

И в идеале — рожать в роддоме, который работает в рамках доказательной медицины, где палаты оборудованы в соответствии с рекомендациями ВОЗ и больше похожи на гостиничные номера, чем на операционную. Чем меньше медицинских вмешательств, тем лучше. Потому что это фактор получения травматического опыта для любой женщины, вне зависимости от того, был у нее опыт сексуального насилия или нет.

У многих женщин с опытом сексуального насилия повышается риск перинатальной депрессии, которая в свою очередь повышает риск послеродовой депрессии. Поэтому здорово, если есть возможность организовать себе поддержку и после родов, в первые 4–6 недель дать себе время на восстановление, адаптацию к жизни с младенцем и новому ритму. Важно, чтобы рядом с женщиной был кто‑то, готовый помочь ей с младенцем, приготовить еду, поговорить.

Еще иногда женщинам с опытом сексуального насилия трудно даются моменты, связанные с материнством — например, уход за ребенком. У них не всегда есть позитивная модель того, как быть хорошим родителем. И женщина, когда меняет памперс ребенку, намазывает кремом или делает массаж, может задумываться, не нарушает ли она границы тела ребенка. Иногда ей может быть трудно различить, где кончается уход за ребенком и начинается что‑то другое. Ведь именно так часто было в их собственном опыте: рутинные действия, например купание или массаж, постепенно становились чем‑то другим.

Для нашей медицинской системы такой проблемы вообще не существует. Большинство врачей, скорее всего, даже не задумывались об этом. По статистике ВОЗ, каждая пятая женщина в мире имеет опыт сексуального насилия в детстве. Поэтому можно предположить, что и среди врачей довольно много женщин, которые сами пережили такой опыт. Но, к сожалению, чувствительность по этим вопросам пока очень низкая. Нужно ли сегодня беременной женщине говорить своему врачу о том, что она пережила опыт сексуального насилия, — для меня большой вопрос. Нет никакой гарантии, что врач без подготовки и с минимальными знаниями в этой теме проявит эмпатию, сочувствие и не растеряется.

Больший смысл имеет разговор с врачом о том, как будет проходить осмотр или другие медицинские процедуры. Бывает так, что женщина залезает на гинекологическое кресло, и врач, ничего ей не объясняя, вставляет инструменты. Это может быть довольно неприятно или даже больно. Часто это сопровождается комментариями в духе: «А что ты зажимаешься? Делать детей тебе было приятно, что ж ты тут не расслабишься». Поэтому стоит обсудить с врачом конкретные действия и свои ожидания. Например, женщина имеет право на информированное согласие: сначала врач рассказывает ей, что это за процедура, зачем она проводится, какие есть альтернативы и что будет, если ее не делать. Дальше женщина дает или не дает свое согласие. И затем врач перед каждой манипуляцией говорит, что собирается сейчас сделать, делает паузу, получает согласие женщины и проводит процедуру.

Часто в ответ можно услышать, что у врача нет времени, чтобы так «сюсюкаться» с пациенткой. В этом случае стоит поискать другого врача — абсолютно точно и в бесплатной, и в платной медицине есть специалисты, для которых медицинская этика все еще имеет значение.

Мне было 15 лет, когда я стала встречаться с одноклассником. Сейчас я понимаю, что ни о каких чувствах с моей стороны не было и речи. Просто я считала себя не очень привлекательной, поэтому радовалась, что кто‑то обратил на меня внимание, и боялась это потерять. В этих отношениях было больше психологического насилия и абьюза.

Он сумел уговорить меня и на интимные отношения, хотя я не хотела — мне казалось, что еще слишком рано. Когда это происходило, я впадала в какой‑то ступор — может быть, пыталась так защититься. Я не проявляла вообще никаких чувств и эмоций, а еще очень хорошо научилась считать в уме: чтобы отвлечься, перемножала большие числа. Это все происходило без предохранения, из‑за этого тоже было очень страшно.

Он также мог заставить меня себя порезать: якобы из‑за меня происходило все плохое в его жизни и, чтобы искупить свою вину, я должна была себя резать. Мне удалось из этого выпутаться только через полтора года отношений. 

В 21 год у меня была попытка суицида с госпитализацией. После этого мне понадобилась регулярная психотерапия, которая действительно мне помогла. Вроде бы все нормализовалось — как минимум сейчас я вспоминаю об этом без всяких чувств, совершенно апатично. 

Я забеременела от мужа. Мы поженились спустя неделю после того, как я узнала о беременности. Мы очень радовались и безумно ждали ребенка. Физически моя беременность проходила очень легко. В первом триместре отменили все таблетки, которые я принимала, и я очень хорошо себя чувствовала. Во втором ко мне вернулись какие‑то депрессивные проявления, но я это быстро преодолела. И никаких сложностей в беременности я не ощущала. 

Роды прошли не так хорошо, как я хотела бы. Сначала все было нормально, но в ответственный момент у меня возник ступор — так же, как и во время насилия. Я не могла ничего сказать, из‑за этого было несколько необоснованных [медицинских] вмешательств. Например, мне вкололи окситоцин, ничего не сказав. Потом еще эпидуралку (эпидуральная анестезия, вводится в позвоночник. — Прим. ред.) — она мне помогла, но после нее остались неприятные побочки, например, до сих пор болит спина.  

Но после родов все стало гораздо хуже. Во-первых, вскоре у меня началось кровотечение. И я до сих пор не понимаю, как я смогла пережить тот осмотр. Как только я увидела эти инструменты огромных размеров, снова оказалась в ступоре, не могла пошевелиться, хотя это было ужасно больно. И самое страшное, что моим мозгом действительно воспринимается как повторное насилие, — это ручная чистка (выскабливание матки. — Прим. ред.) без обезболивающих, которую делали всем без показаний и даже при хорошем УЗИ. Потом нам объяснили: это для того, чтобы мы не засудили роддом, если вдруг что‑то воспалится. Мои половые органы сильно пострадали, мне до сих пор тяжело к ним прикасаться. И сначала у меня вообще было ощущение, что они не мои, что это не часть моего тела. Конечно, это очень повлияло на сексуальную жизнь. И с тех пор я ни разу не ходила на осмотры к гинекологу, боюсь. 

Моему сыну сейчас 3,2 года. Я начинаю снова ловить эти флешбэки. Заметила, что если он заставляет меня делать что‑то так, как хочет он, начинает сердиться и кричать, я снова впадаю в ступор и делаю то, что он хочет, даже если мне это не нравится. Иногда у меня возникает ощущение, что я боюсь сына, что он может причинить мне какую‑то боль, если я не сделаю так, как ему нужно. Это очень плохая ситуация для ребенка, так как мама все-таки должна взрослой и мудрой. Мне стоит огромных моральных усилий выйти из состояния маленькой девочки и стать взрослой мамой.

Когда мне было 20 лет, я пережила сексуальное насилие. Это произошло в поездке с двумя пограничниками. У меня долгое время были сомнения, насилие это или нет, потому что четкого «да» или «нет» я не говорила. Только благодаря чувствам, с которыми я сейчас вспоминаю эти моменты, я понимаю, что это действительно насилие. 

Два года назад я забеременела от мужа, это был желанный ребенок. Но состояние, которое у меня было во время беременности, по ощущениям было очень похоже на насилие. Я чувствовала беспомощность, осознавала, что не способна повлиять на то, что происходит с моим телом. Поэтому начала от этого закрываться. У меня было постоянное чувство слабости и невозможности противостоять какому‑то несправедливому отношению — например, от врача в поликлинике.

Кроме того, тело реагировало на бесконтрольность происходящего с ним конкретными симптомами. Сейчас уже я могу расшифровать эти симптомы как сигналы, на которые нужно было обращать внимание, но тогда я этого не замечала. Например, высокое давление, слабость, боли. Но мне было страшно слушать свое тело.

Все эти сигналы впервые с моментов аборта, насилия, токсичной обстановки, в которой я росла, начали радостно выпрыгивать из табакерки на меня.

Я была очень тревожна всю беременность и относилась к своим переживаниям несправедливо, совершенно себе не сочувствовала. Мне проще было лечь в больницу и выполнять то, что скажут врачи. Очень не хватало поддержки, но было четкое ощущение, что я должна справляться со всем сама — так же, как я справилась с тяжелыми моментами в жизни.

Мои роды начались просто восхитительно, дома с мужем в прекрасной обстановке. До полного раскрытия [шейки матки] я дошла дома, а потом мы поехали в роддом — мне хотелось находиться в окружении специалистов, поэтому я отказалась от домашних родов. Потуги длились три часа — меня как будто выворачивало наизнанку, и я не понимала, почему со мной это происходит. Я кричала, чтобы меня отвели на экстренное кесарево, но сама же выбрала врача и акушерку, которые были за естественные роды. Поэтому они не воспринимали мои слова всерьез, хотя я действительно хотела, чтобы это все закончилось. Но меня не слушали, и из‑за этого тоже сложилось ощущение, что я какой‑то экспонат или зверек из зоопарка, за которым наблюдают. В итоге меня все-таки отправили на кесарево. Было полное ощущение, что надо мной ставят эксперимент, что я здесь, чтобы родить ребенка, а я сама никому не нужна и неинтересна.

Ребенка мне сразу не дали. Послеоперационный период тоже был кошмарный, я вообще не понимала, что происходит. И у меня не было возможности даже что‑то спросить, потому что все акушерки реагировали на мои вопросы насмешками: «Да ладно, что ты ноешь? Все уже встают, и ты вставай». Это все отсылало меня к ситуации сексуального насилия, где я ни на что не могла повлиять. Мне во всех случаях казалось, что эти люди авторитетны. Как пограничники обладали какой‑то властью, так и врачи. 

Это сложно с кем‑либо обсуждать, потому что связано с удовольствием и болью, с мучительным разрывом между боязнью сделать ему плохо и внутренней фигурой, которая говорит, что все мои страхи — фигня. Пока я довольно тревожна, эмоциональна, сильно устаю. Но я пытаюсь над этим работать, хожу на терапию буквально каждую неделю, как‑то стараюсь перевести это все из бессознательного в сознательное. Но это не отменяет того, что мне очень хотелось бы сделать так, чтобы этого всего не было, чтобы мне не приходилось переживать насилие, терпеть жестокость врачей. Я бы хотела, чтобы у меня было нормальное материнство и 80 процентов времени я занимала себя любовью, заботой и прыганием по радуге, а не глубокой психологической работой.

Я пережила сексуальное насилие в 17 лет. Мы поехали с подружкой, ее старшей сестрой и парнем на базу отдыха. На соседних базах были какие‑то вечерние дискотеки — конечно, мы на них ходили. Поздним вечером мы шли с одной дискотеки на другую и увидели двух парней — они были значительно старше меня. Сейчас я уже не помню всех подробностей, а многие из них вытеснены из моей памяти, но, кажется, они меня схватили и потащили. Я кричала, но подружка с сестрой испугались и убежали, а все остальные почему‑то не среагировали. Парни привели меня в дом. Это было групповое изнасилование, они угрожали, что убьют, если я хоть кому‑то скажу. Они были явно выпившие, и когда все закончилось, просто уснули, а мне удалось убежать. 

Я была в полной растерянности и не смогла рассказать об этом родителям, но через какое‑то время призналась старшей сестре. Родные организовали обследование у гинеколога, потом отправили меня в какой‑то центр к психологу, которая просила меня визуализировать эту историю: нарисовать, описать, а потом сжечь. Мне было трудно это визуализировать, я чувствовала себя некомфортно. Еще было тяжело пережить реакцию мамы. Когда она узнала об этом, начала меня обвинять, говорить что‑то из разряда «так тебе и надо». У нее, наверное, возник большой страх. Но мне в тот момент нужна была поддержка. Я долго носила в себе обиду на нее и даже думала, что никогда не смогу ей этого простить. 

Во мне очень рано созрело желание стать мамой. Когда все заканчивали школу и думали, куда поступать, я мечтала о семье и детях. В 20 лет я вышла замуж, через год забеременела. 

Во время беременности у меня возникло какое‑то сумасшедшее чувство обладания. Было ощущение, что я мать-орлица или коршун. И то, что зародилось во мне, принадлежит только мне. Это приобретало очень болезненный характер.

В 40 недель я родила дочь, и это был прекрасный момент. Помню, как шла на роды с мыслью, что это самая прекрасная встреча в моей жизни. Во время родов я не чувствовала никакой травматики. Тогда все было очень гармонично.

Все сложности начались после: я вышла из роддома с тем, кто принадлежал только мне. Во-первых, я вообще забыла о муже, потому что вся моя жизнь сосредоточилась только на ребенке. Я не разрешала мужу даже стирать пеленки. Никто с дочкой никогда не сидел — ни бабушки, ни дедушки даже не держали ее на руках. Я ее так сильно любила, считала своей частью.

Когда дочке было 2,7, я забеременела снова, но эта беременность оказалась внематочной. Я пришла к гинекологу, и та сказала мне: «Нина, быстро езжай в больницу». Я ответила, что мне не с кем оставить ребенка, хотя это была абсолютная ложь. Она сказала: «Ну тогда умирай». Это безумие, но я правда долго решалась поехать в больницу. Это был первый случай, когда мы с ребенком расстались на какое‑то время.

После я начала ходить к психологу и изучать все свои жизненные ситуации. Старалась как‑то проработать, пережить и опыт сексуального насилия, обиду на маму и прочие личные переживания. Со временем это действительно начало уходить на второй план. Через некоторое время я родила вторую дочь, и с ней уже строятся более осознанные, взрослые, правильные материнские отношения. Но у меня до сих пор остается блокировка получения сексуального удовольствия и неприятие своего тела, этот момент все еще не проработан. Я понимаю, что если бы насилие не случилось со мной, то именно в сексуальной жизни я могла бы быть намного свободнее, но я никогда не могу расслабиться.

Я пережила несколько случаев насилия. Один из них был в раннем детстве, и обществом он может восприниматься не как насилие. Я и сама долго это отрицала, пока не решилась признать, что меня это действительно ранило. Мама достаточно долгое время зачем‑то мазала детским кремом мою вагину. И это было неприятно, никто не спрашивал, хочу ли я этого, возможно, иногда это было неаккуратно.

Потом уже был опыт с мужчиной: мне было 13, ему — 15. Я была безумно счастлива, что на меня обратил внимание мальчик. И когда он начал склонять меня к сексу, мне этого не хотелось. Но он плакал, уговаривал, пытался всячески манипулировать, грозился, что уйдет. Было так страшно все потерять, что я согласилась. Это длилось на протяжении года.

Третий раз я пережила насилие в 17 лет: там было физическое насилие, пенетрация, угрозы для жизни. Мне пришлось выпрыгивать из окна, чтобы от этого спастись. 

Я осознала, что все это взаимосвязано, только спустя 11 лет. Во время беременности ничего не понимала. В моем окружении быть беременной считалось не крутым. Мое тело и так по ощущениям было какое‑то нечистое, я считала его источником всех проблем. И тут оно создало еще одну проблему, из‑за которой мне было стыдно.

Мне нормально жилось, я нормально родила, не травмировалась от отношения медицинских сотрудников, потому что считала, что со мной по-другому нельзя. Я ведь такая недостойная женщина. Какого‑то волшебства от беременности я вообще не ощущала. Только думала, когда же это все закончится. Даже во время второй беременности я всем говорила, что ненавижу этот процесс. Роды — понятно, чуть-чуть помучилась, и все, а беременность — это когда вокруг тебя все скачут и ты как‑то всем мешаешь. Я же должна быть для всех удобной, а с животом это не очень-то получается. Хотя близкие относились ко мне хорошо, я сама не была готова принимать заботу, любовь и доброту. Во время первой беременности я работала до последнего, не обращала внимания на потребности своего тела вообще.

Когда я родила свою первую дочь, мне было все время страшно. Ей нужно было постоянно находиться на руках, а я боялась этого. Я думала: а это вообще нормально, что я ее на руки беру, или нет? У меня были очень запутанные мысли и чувства, я не понимала, что правильно. Я боялась нарушить ее границы, сделать ей больно. Спрашивала себя: нормально ли, что я ее так часто обнимаю. И когда я видела, как мама обнимает девочку, я думала, как так можно, она же уже большая, зачем она ее обнимает.

Вторые роды у меня были совершенно волшебные. Я не пошла в роддом, нашла акушерку, она успела до меня доехать, и мы рожали дома. Это были очень бережные роды. После них взаимоотношения с мужем и ребенком стали совсем другими. 

Только недавно я прочитала про абьюз в родах и стала понимать, почему я выбрала домашние роды, как мои травмы детства могли влиять на мои ощущения, что они могли быть целым фундаментом для проблем. Потом я начала изучать сексологию и проживать свои истории — мне было легко, потому что я наконец поняла, откуда ноги растут. Сейчас они есть как моя история. Я много пишу и говорю об этом совершенно спокойно. И благодаря этому опыту я стала бережнее. У меня совершенно другие отношения с моими дочерьми: сейчас я могу их много обнимать, готова их много слушать, не пытаюсь им ничего навязывать — я знаю, что это очень важно, вне зависимости от того, сколько им лет.