Писатель, автор книг «Центр тяжести» и «Почти два килограмма слов», автор подкаста «Поляринов говорит»
На географических картах XV века неизвестные, неизведанные территории обозначали пустым пространством, на котором писали три слова: Hic sunt leones (в пер. с лат. — «Здесь обитают львы»). Эти три слова также можно написать на новейшей истории России. Любой исследователь — или просто пытливый читатель, — который пожелает изучить, скажем, теракты на Дубровке (2002) или в Беслане (2004), столкнется с неприятным открытием — точнее, с пустотой. Самые внятные и подробные тексты о нашей современной истории написаны иностранцами.
Один из первых и самых подробных текстов о заложниках Беслана написал американец Кристофер Чиверс для журнала Esquire в 2006 году. Первую книгу, посвященную бойцам «Альфы», погибшим во время штурма школы в Беслане, тоже написал американец — Джон Гидук.
В этом году, впрочем, к 15-летней годовщине вышел огромный, трехчасовой фильм Юрия Дудя и книга Ольги Алленовой «Форпост. Беслан и его заложники». Похоже, ситуация понемногу начинает меняться, и это радует. Лучше поздно, чем никогда.
В книге «От неолита до Главлита» архивиста и историка цензуры Арлена Блюма есть очень характерная история. Он рассказывает, как в начале девяностых, после распада Союза, ему удалось попасть в рассекреченные фонды бывшего Ленинградского партийного архива. На протяжении нескольких лет он изучал бывшие ранее секретными документы и писал о них статьи. А потом наступил 2000-й, и все изменилось. В марте Блюм хотел уточнить кое-какие нюансы для своей научной работы и подал запрос в архив. «К моему удивлению, — пишет он, — через неделю мне выдали только три дела [из десяти], против остальных на моем требовании стояла пометка «н/в», что означает «не выдается». Более того, даже в предоставленных мне трех делах листы процентов на семьдесят-восемьдесят были скреплены во многих местах большими скрепками. В дальнейшем, видимо, опасаясь, что скрепки могут вылететь и я загляну в закрытые листы дела, их стали облекать в картонные папки, перевязывать бечевками и скреплять резинками — для пущей надежности. Представляю, сколько труда и времени понадобилось архивистам для этой совершенно бессмысленной работы! <…> За свой сорокалетний опыт работы в различных архивах такое я увидел впервые. На мой недоуменный вопрос: «Что же это значит?» мне разъяснили, что такие дела полностью или частично содержат «гостайну и разглашают конфиденциальные сведения, порочащие честь и достоинство личности»… Когда я указал на собственную подпись в листе использования одного из дел, которое мне беспрепятственно и безо всяких ограничений выдавали прежде, я услышал доводы, которые вкратце можно свести к следующим: 1. Вы попали тогда в хорошее время (!). Мой вопрос: «А сейчас, значит, плохое?» остался без ответа. 2. Мы руководствуемся последними законами о гостайне. Ельцин неосмотрительно (!) в 1993 году своим указом приказал рассекретить многие документы…»
Еще одна история, которую я хотел бы привести, — это цитата из репортажа Саши Сулим о годовщине теракта на Дубровке в 2002 году:
«19 октября 2017 года — в шестнадцатый день рождения мюзикла — ровно в семь вечера на ступеньках Театрального центра на Дубровке стали собираться люди. К половине восьмого пришли восемь человек. Кто‑то предложил сделать традиционное фото на фоне флага с символикой «Норд-Оста». Едва его успели развернуть, как из здания выбежала охрана:
— Что вы здесь устроили? «Норд-Ост» — это горе человеческое! — кричал им охранник».
Как‑то так вышло, что в нашей культуре не принято «выносить сор из избы», нас очень долго пытались и до сих пор пытаются убедить, что говорить о больном и страшном — неприлично. Что горе — это личное дело каждого, и лезть в чужое горе — нельзя.
Мне кажется, очень важно, чтобы мы — новое поколение — почаще напоминали себе о том, что помнить — это нормально, а говорить о больном и страшном — необходимо. Потому что если «не выносить сор из избы», то рано или поздно в этой «избе» будет просто невозможно жить.