Как Юлия Иванов придумала модную экоодежду для беженцев и научила их делать такую же

Я училась в ГИТИСе, на продюсерском факультете, но мне было так неинтересно, что в конце четвертого курса меня отчислили за непосещаемость. Потом работала пиар-менеджером в крупной корпорации, мне это не приносило удовлетворения, я хотела заниматься чем‑то более осмысленным и связанным с самовыражением. Я размышляла об этом и вспомнила, что с детства увлекалась дизайном одежды, шила платья для кукол, обращала внимание на то, как одеты люди вокруг. В итоге решила пойти учиться в Британскую высшую школу дизайна, успешно сдала экзамены и стала студенткой Британки.

В университете у меня сильно расширился кругозор: я начала углубленно изучать тему экологических проблем, хотя, в принципе, защита окружающей среды волновала меня всегда. Плюс я стала путешествовать и поняла: людей по всему миру заботит то, что происходит с нашей планетой. Многие сортируют мусор, отказываются от пластиковых пакетов, а в России на тот момент (2014–2015 годы) такой активности не было. Лично я тогда старалась серьезно относиться к потреблению: ходить со своей сумкой в магазин, использовать меньше пластика, сортировать мусор.

Примерно в то же время из‑за военных конфликтов в мире начались большие проблемы с мигрантами. Я пыталась разобраться в этой теме — смотрела видеоинтервью с беженцами, находила различные арт-проекты, связанные с миграцией, — и осознала, что очень сочувствую этим людям. Они лишились своего дома и из‑за войны пошли на ужасные риски: их может просто не стать по дороге в лагеря беженцев, но тем не менее они все равно стремятся уехать в более безопасные места. Я жертвовала деньги в организации, которые могут им помочь.

Потом наступил последний год учебы в университете, во время которого студенты должны приготовить выпускную коллекцию одежды. Сначала нам дали задание сделать небольшую презентацию о себе и о том, что нам интересно. Я задумалась, чем хотела бы заниматься после окончания университета, и поняла, что у меня нет желания создавать просто красивую одежду за деньги — мне важно, чтобы своей деятельностью я приносила пользу людям. Конечно, с такими стремлениями было бы разумнее становиться врачом, юристом или правозащитником, но я подумала, что раз уж учусь на последнем курсе дизайна одежды, то по крайней мере не буду тратить год, чтобы сделать коллекцию для подиума, которую один раз посмотрят и забудут.

Ситуация с беженцами и загрязнение окружающей среды беспокоили меня больше всего. Оказалось, проблема, которую я могла бы решить, очевидна.

Когда мигрант прибывает в лагерь, у него, скорее всего, ничего нет, кроме надетых на нем майки и пары джинсов. Повезло, если человеку удалось сохранить документы. Беженцы отдают все свои деньги контрабандистам, чтобы те их перевезли, а потом приезжают в место, где им совсем не рады. Я, например, была в лагере [для беженцев] в Греции, и несмотря на то, что этой стране выделяют деньги на помощь мигрантам, правительство не видит смысла делать что‑то качественно: чтобы поесть в лагере, иногда нужно стоять в очереди по 10 часов, поэтому о таких вещах, как одежда, вообще речи не идет.

Обычно вещи жертвуют европейские благотворительные организации, это какая‑то старая одежда, которую люди собирались выбросить. Беженец даже не может выбрать себе одежду: ему дали какую‑то майку с надписью Coca-Cola, и он ее носит. Для многих одежда — способ самовыражения. Даже если ты, как Марк Цукерберг, носишь одну и ту же серую толстовку, это все равно месседж, возможность сказать: «Мне пофиг мода, главное, чтобы было комфортно». Когда тебе выдали одежду, у тебя нет возможности транслировать свою позицию. И я решила, что мне надо создать такие вещи, которые отражали бы индивидуальность беженцев и при этом не навредили бы природе.

Придумывая образы, а всего их было шесть, я исходила из того, что одежду лучше делать из подручных средств, которые есть в лагере беженцев: старой одежды и пластиковых пакетов. Кроме того, я понимала, что, скорее всего, там нет специального оборудования вроде швейных машинок и оверлоков (вид швейной машины для обметывания срезов текстильных материалов. — Прим. ред.). К тому же я хотела, чтобы любой человек мог сделать одежду по моей коллекции-прототипу, не имея специальных навыков кройки и шитья. Я долго думала, как соединять ткани без швейной машинки, чтобы все держалось прочно. В итоге вспомнила про пресс для люверсов — это старомодная металлическая штука, которую сложно сломать, и стоит она очень мало. Работает пресс так: сперва делает дырку, потом на эту дырку ставит металлическое кольцо (люверс), которое скрепляет ее края, чтобы ткань не сыпалась и чтобы то, что ты через кольцо проденешь, держалось — такие люверсы, к примеру, делают для шнурков на кроссовках. Так у меня появилась идея через люверсы сшивать элементы одежды.

Сшивать можно чем угодно, но я делала это пакетами, потому что, во-первых, пакет хорошо держит, а, во вторых, появляется классная возможность его использовать. Плюс, когда ты, например, пришиваешь рукав к куртке и делаешь три ряда люверсов, ты можешь через эти три ряда писать слова или делать рисунки, как бы персонализируя вещь. Например, на черном платье и свитере из моей коллекции есть узоры, на которые меня вдохновили орнаменты сирийских ковров. Надписи на парке и жилете из рубашек взяты с лозунгов, которые я видела на российских и американских митингах и которые мне очень близки. Я ходила на митинг Womenʼs March против Дональда Трампа, оттуда что‑то взяла — например, «Не наш президент». Еще есть My Body My Choice (в переводе с английского — «Мое тело — мое дело») и разные другие.

Получившаяся одежда — довольно креативная, она не повседневная. Это в первую очередь арт-проект, с помощью которого я хотела показать, что можно не выбрасывать джинсы и пластиковые пакеты, а сделать из них что‑то новое, продемонстрировать способ изготовления таких вещей, которые потом мигранты смогли бы, используя эту технологию, повторить, но сделать все гораздо проще и быстрее.

Создав образы, я начала искать лагерь, в который могла бы поехать и сделать лукбук с моей коллекцией — моделями для нее должны были стать сами беженцы. В итоге мне показалось, что в самых сложных условиях находятся люди на греческом Лесбосе, где коренного населения в несколько раз меньше, чем беженцев. С одной стороны, это обернулось катастрофой и для правительства Греции, и для всей Европы: они не справляются с потоками мигрантов и не знают, что делать. С другой, организаторы лагеря — государство в лице военных — не пускают к мигрантам ни туристов, ни волонтеров, потому что не хотят, чтобы люди видели, в каких условиях содержатся беженцы. Люди живут в бараках на сто человек, при этом лагерь они могут покидать только через месяц после прибытия — их таким образом наказывают за незаконное пересечение границы.

Чтобы попасть в лагерь на Лесбос, пообщаться с мигрантами и провести фотосъемку, нужны какие‑то адские разрешения. Поэтому я связалась с швейцарским Красным Крестом — организацией, которая на пожертвования людей построила комьюнити-центр One Happy Family рядом с лагерем. Организаторы центра понимают, что помимо базовых потребностей людям нужны самовыражение и социализация, поэтому они дают мигрантам пространство и небольшую материальную поддержку, а беженцы в комьюнити-центре могут что‑нибудь организовать — они уже сделали там кофейню, парикмахерскую, мастерскую. Ребята из Красного Креста сказали мне: «Приезжайте. Чем сможем — поможем».

Перед поездкой я познакомилась в фейсбуке с Фрайдуном, одним из жителей лагеря. Он согласился быть моделью для моей коллекции и предложил побыть оператором, поснимать весь процесс. Когда мы с фотографом приехали на остров, Фрайдун стал нашим проводником: помогал с переводом, предлагал друзьям, среди которых был и его брат, поучаствовать в проекте. К некоторым людям мы просто подходили и спрашивали, не хотят ли они стать моделями. В итоге мы нашли шесть человек.

Каждый участник проекта рассказал свою историю, и все они были ужасные и одновременно трогательные, когда я их слушала, мне просто хотелось зарыдать от несправедливости. Я помню все, что рассказывали мне ребята, но больше всего запомнилась история самого Фрайдуна. Его семья жила в Афганистане, но из‑за войны Фрайдун и два его брата бежали из страны. Они шли через Турцию в Болгарию несколько дней: у них закончилась еда, они ели листья с деревьев, скрывались от полиции на границе, а потом полиция их все-таки поймала, побила палками и отправила обратно в Турцию. Тогда они решили добраться до Лесбоса по воде, при этом родители остались в Афганистане.

Фрайдун и его брат поплыли, естественно, ночью — чтобы их не заметили. Вдруг турецкий корабль береговой охраны стал плавать вокруг них и специально создавать волны, чтобы парни затонули. Они, конечно, все не умеют плавать — я не видела никого в лагере, кто умел бы. А из спасательных жилетов предприимчивые турки сделали бизнес: они их продают, причем поддельные, которые вообще не спасают. Это катастрофа со всех сторон: мало того что тебя война гонит хрен знает куда, так еще одни пытаются потопить тебя, а другие — сделать на тебе деньги. Люди просто убивают других людей. Слава богу, все три брата остались в живых.

В лагере я видела людей, которые сломались. Это понятно: у тебя посттравматическое стрессовое расстройство, ты можешь несколько лет ждать собеседования, результаты которого неизвестны: либо скажут, что ты можешь получить статус беженца, либо скажут, мол, плыви обратно. И ты находишься в ужасных условиях все эти несколько лет, тебе не дают разрешения на работу, ты не можешь себя обеспечивать. Многие мигранты в лагере находятся в глубокой депрессии. Ребята, с которыми мы познакомились, видимо, оказались наиболее стойкими.

Когда я поняла, что в лагере снимать нельзя (ведь власти не хотят, чтобы кто‑либо видел все это), стала думать, какое значимое место можно выбрать. А поскольку одна из идей проекта — сохранение природы и обезопашивание ее от пластика, красивые ландшафты показались тоже отличной идеей, тем более что там хорошо виден контраст между человеческой катастрофой и невероятно красивым островом. Мы нашли маковое поле и скалы в центре острова — сделали несколько снимков там. Еще у нас есть снимок с девушкой на фоне стихийного лагеря: из‑за того что в основной лагерь помещаются не все, рядом образовался стихийный — люди просто ставят свои палатки и пытаются как‑то выживать. Нас прогнали оттуда и запретили фотографировать, поэтому у нас есть один кадр.

На Лесбосе вообще всячески мешают активистам, которые хотят сделать что‑то хорошее. Например, на острове есть свалка спасательных жилетов, а они не разлагаются — это просто горы мусора, загрязняющие окружающую среду. С ними регулярно пытаются что‑то сделать, но государство запрещает их трогать, потому что жилеты считаются предметами, связанными с контрабандистами. Если ты берешь жилет и перемещаешь его, власти считают, что ты помогаешь беженцам нелегально пересечь границу. Когда мы были на Лесбосе, там арестовали человека из Красного Креста. Он отслеживал прибытие беженцев и, как только они приплывали, помогал им выбираться из воды, а также давал одежду и полотенца. Однажды он услышал сигнал по рации, понял, что люди тонут (по закону он не имеет права участвовать в спасении на воде), и сам помчался их спасать. А потом его судили за якобы пособничество контрабандистам, забрали паспорт. И таких историй очень много.

Пока мы были в лагере, успели не только сделать фото, но и организовать воркшоп, где мы с ребятами вместе делали одежду с помощью люверсных прессов, которые я привезла с собой. Все поняли принцип работы пресса и, в принципе, хорошо восприняли идею создания новых вещей из пожертвованной одежды и пакетов, которых в лагере навалом. Это была такая успокаивающая арт-терапия, подобные занятия часто проводятся для людей, переживших что‑то страшное. Они даже стали креативить, придумывать всякие штуки, используя эту технику, придумывать другой способ ее применения: делали люверсы не в ряд, а, например, в виде звездочки. Когда мы уезжали, оставили люверсные прессы. Одно время мастерской заведовал мужчина по имени Рамадан: он показывал людям, как делать одежду, но в последнее время мы с ним потеряли связь. Насколько я поняла, ему отказали в убежище, и он вернулся в Турцию. Я не знаю, как сейчас дела в мастерской.

Мои друзья поддерживали меня в решении поехать на Лесбос, старались помочь, отдавали мне свои старые джинсы, хотя и удивлялись, что я собралась туда, — для них это было необычно. В Британке было непросто объяснить преподавателям мое решение: они хотели, чтобы я делала выпускную коллекцию в традиционном понимании, которую было бы не стыдно показать на Московской неделе моды, продемонстрировать уровень школы. Они мне говорили: «Ну что ты создашь из старых джинсов, купи красивую ткань и сшей что‑то нарядное». Я отвечала, что хочу сделать полезное, а они говорили: «Ну ты же на fashion учишься, сделай красиво». Это был серьезный конфликт. С тех пор прошло два года, а сейчас в Британке даже появился курс по апсайклингу (творческое вторичное использование вещей. — Прим. ред.). Когда они презентуют школу, рассказывают про мой проект. Ну ладно, можно засчитать происходящее за успех.

За ту неделю с небольшим, которую я провела в лагере, изменилось мое понимание того, что происходит. Я осознала, что правительство скорее мешает беженцам, чем помогает. Из каких‑то открытых источников об этом узнать довольно сложно. Я задумалась о том, как освещается какое‑либо событие в СМИ и как это отличается от того, что происходит на самом деле. На острове я познакомилась со многими активистами, которые туда приезжают, потому что хотят помочь. Если тебе кажется, что только большая организация может на что‑то повлиять, — ни фига. Ты сам можешь сделать какое‑то маленькое дело и поменять жизнь сразу нескольких людей.

Иногда я переписываюсь с ребятами [из лагеря]. Практически для всех признали статус беженца. Фрайдун поехал в Афины учиться на оператора, а сейчас он собирает деньги на свой проект на тему детской проституции.

Я планирую еще раз поехать на Лесбос на более продолжительное время, чтобы просто побыть волонтером. С партнерами мы сейчас думаем над тем, чтобы реализовать подобный проект в России. Еще я делаю бренд шапок из искусственного меха, потому что вижу: в России почему‑то до сих пор неимоверное количество людей ходит в натуральных шубах и шапках, хотя искусственный мех тоже мягкий, пушистый, красивый — и зверушек убивать не надо.