В 1990-х за лидером группы The Verve Ричардом Эшкрофтом закрепилось прозвище Безумный Ричард. Среди новой волны бритпоп-групп The Verve были самыми преданными и последовательными проводниками психоделической энергии, а Ричард Эшкрофт поражал прессу не только поведением, достойным Джима Моррисона, но и парадоксальными интервью.
Вышедший в 1997-м альбом «Urban Hymns», который должен был стать сольной пластинкой Ричарда Эшкрофта, сделал The Verve суперзвездами британского рока благодаря феноменальному успеху гимна «Bitter Sweet Symphony», в котором экзистенциальная хмурь текста была подслащена эйфорической мелодией. Но жизнь жестока, и на своем главном хите, который был основан на цитате из песни Мика Джаггера и Кита Ричардса, участникам The Verve не удалось обогатиться — роялти уходили паблишинговой компании, владеющей правами на песни The Rolling Stones.
С начала 2000-х Ричард Эшкрофт, переехавший жить в деревню и погрузившийся в воспитание детей, постепенно исчезал с радаров общественного внимания, пока не пропал совсем. Но в прошлом году он внезапно объявился с новым сольным альбомом «These People», записанном после 6 лет молчания, и выступит 24 июня на фестивале Ahmad Tea Fest.
Денису Бояринову (Colta.ru) удалось дозвониться до Ричарда Эшкрофта и убедиться, что непредсказуемый герой британского рока по-прежнему парадоксален в своих взглядах на жизнь.
— Мистер Эшкрофт, когда‑то вы были символом информационной аскезы — отказались от использования интернета и даже от мобильного. Сейчас мы с вами говорим по телефону. Почему вы передумали?
— Мэн, у меня же альбом вышел. Надо было связаться с друзьями. Рассказать людям о нем. Был период, когда я просто тонул во всей этой информации. Столько информации кругом! Ну и чаще всего вся эта информация — это пустая трата слов и энергии. Миллионы слов. Так было здорово без всего этого жить. Я же вернулся в сеть и вижу, как далеко зашли дела — все ж зависимы сейчас от смартфонов и прочего. Весь мир! Это как в гребаных фантастических книжках, которые предсказали, что люди будущего будут зависимы от своих девайсов. Люди желают их больше, чем наркотиков. Мне кажется, все пойдет по кругу и люди будут стремиться в места силы. Там, где нет вайфая и сотовой связи, где они просто смогут побыть в спокойствии и тишине.
Но вообще, да, мэн — я вернулся. Расскажи всем в России, что у меня теперь есть инстаграм и я буду рад завести там русских друзей (смеется).
— В интервью The Guardian вы сказали, что перед выпуском альбома «These People| вы прошли через 6 лет, за которые вам пришлось «собрать себя заново». И что этот процесс был болезненным. Что вы имели в виду?
— The Guardian исказила мою мысль. Я не имел в виду, что моя психика или эго были разрушены. Когда я стал отцом и почувствовал себя настоящим мужиком, это резко поменяло мои взгляды на жизнь, мои мысли и мои поступки. Я ведь начал играть в рок-группе, когда мне было 19–20 лет. То, что мне говорили в это время, то, во что я верил, и то, что я пережил в этот период, — это вообще нелегко для людей. Мне пришлось ломать в себе навязанные предубеждения и перепроверить заново все прописные истины. Вот что я имел в виду под «собрать себя заново». Я разбирался, где я нахожусь, что вокруг происходит. Какая часть информации, меня окружающей, — это ложь. Какая часть моего восприятия реальности искажена страхом или желанием. Это трудно для любой психики. Гораздо проще плыть по потоку, согласившись с тем, чему тебя учили. Трудно задавать себе сложные вопросы и осознавать, что на них нет простых и легких ответов. Трудно снести все свои представления о мире.
— Что вам помогло собрать себя заново — психологические практики, медитация или, может быть, церковь? Вы вообще верите в Бога?
— Да, но у меня свой путь. Я не отношусь к какой‑либо религиозной системе. Если вы обнаруживаете источник чего‑то мощного и очень-очень интересного, вокруг него неизбежно образуется толпа людей, которая начнет эксплуатировать эту энергию и власть. Так происходило веками и тысячелетиями. К несчастью, люди манипулируют другими людьми, что приводит к заблуждениям и боли. В наши дни трудно найти незамутненный источник духовной энергии.
Я чувствовал себя близким к тому, что вы назвали бы Богом, еще с тех пор когда был маленьким ребенком. Когда я гулял по саду, играл во дворе или пускал кораблики в ручье, я ощущал себя подключенным к чему-то мощному. В некотором смысле это как музыка, которая может вывести тебя в точку недумания и недеяния. Музыка помогает достичь трансцендентального состояния. Лично мне. Вот почему я люблю госпелы. Когда поет Мэвис Стейплс, она передает чувство, как будто на тебя сходит Святой Дух.
Я чувствую, что я связан с чем‑то большим, но я недостаточно умен, чтобы облечь это чувство в слова. Еще я получаю мощную поддержку от своей семьи, от жены, от детей, от музыки, от животных. Вот откуда я черпаю свою энергию.
— А какие у вас животные?
— Собаки, кошки, ослы, курицы, павлины (смеется).
— Вы что, на ферме живете?
— Мы жили. Сейчас мы проводим время и в городе, но ферма у меня осталась. Вместе с ослами и прочей живностью. Когда я только купил ее — мы с женой тогда родили первого ребенка, — в интервью только об этом и спрашивали и смеялись надо мной. Как будто, когда ты заводишь себе ферму, ты сразу перестаешь быть музыкантом, рок-н-ролльщиком или кем там они меня считали. Реакция журналистов была очень негативной. Подумаешь, большое дело — парень влюбился, женился, родил ребенка, завел дом. Это же жизнь! Но вдруг выяснилось, что это большое дело. Все потому что современная культура не воспевает жизнь, любовь и созидание, она воспевает смерть и всякий негативизм. Вот почему я — аутсайдер и всегда им был. Когда‑то я пробрался в мейнстрим и сказал в нем то, что хотел сказать своими песнями. Моя победа в том, что «Drugs Don’t Work» и «Bitter Sweet Symphony» разошлись по всему миру. Иногда аутсайдеры становятся популярными, но это бывает редко.
— Почему?
— В мейнстриме не любят никого с мозгами. Ты можешь быть знаменитостью с мозгами, но до тех пор, пока твои мозги думают так, как все остальные. Ты должен принадлежать к правильной партии. Ты можешь выглядеть бунтарем, но ты должен быть правильным бунтарем — верить в то, во что надо верить, и говорить то, что надо говорить. Тогда тебе дадут возможность быть услышанным. В мейнстриме все должно быть чистенько и под контролем. А я верю, что люди до сих пор хотят слышать индивидуальный голос — и видеть живого человека на сцене.
— На вашем последнем альбоме «These People» звучат не только электрогитары и скрипки, как в «Bitter Sweet Symphony», но и электронный танцевальный бит. Вы не думали о том, что преданным поклонникам The Verve это могло не понравиться?
— Сейчас же 2017-й, а не 1967-й. Где же нововведения в рок-н-ролле? Новое, будущее — вот то, что меня вдохновляет и интересует. При этом я хочу оставить все лучшее и вечное, что есть в роке. Дух рок-н-ролла состоит в том, чтобы смотреть по сторонам: куда все идет, где есть развитие. Если жизнь сейчас в хип-хопе и танцевальной электронике — надо соединять одно с другим, создавая что‑то новое. Звук «These People» настолько свеж, что люди даже неспособны это оценить. Они не понимают, насколько он свеж, потому что ничего похожего прежде не было.
— Вы довольны реакцией публики и прессы на «These People»?
— Пресса ничего не поняла в «These People». Я думаю, если бы я выпустил этот альбом в этом году, он сильнее бы срезонировал. Потому что он про нынешнюю жизнь. Про уязвимость, страхи, надежды и мечты, которые мы испытываем сейчас. Но сейчас популярен прозак-рок, в котором нет ни смысла, ни содержания.
Кроме того, «These People» вышел на скромном независимом лейбле. Надо понимать, что этим миром заправляют гигантские корпорации. Если они кого‑то поддерживают, у него все хорошо. Но если ты им противостоишь, как я в данный момент, то это очень трудно. Они ведь доминируют во всех областях. У них есть деньги и ресурсы.
Если бы «These People» раскручивался большим лейблом, то он мог бы разойтись тиражом в миллион копий. Потому что там есть песни, которые мир захотел бы, если бы он их услышал.
Но мне, честно говоря, на это наплевать. Мои лучшие альбомы были коммерческими провалами. Например, «United Nations of Sound» — я считаю, что это мой шедевр. Первая песня с «These People» — «Out of My Body» — это лучшее, что я сделал в жизни. Но люди с радиостанций не поняли ее — не въехали ни в текст, ни в музыку. Однако мнением большинства людей можно манипулировать. Я не переживаю по этому поводу. Я наслаждаюсь тем, что я сочинил и большие хиты, и никому неизвестные песни. Я уверен, что лет через 10 какой‑нибудь парнишка наткнется на «Out of My Body», послушает ее и скажет: «Ох, да это ж обалденно». Он услышит все, что я вложил в нее. А потом он — или она — пойдет и запишет свой альбом.
— То есть вас ни капли не беспокоит, что в 1998-м вы были главной британской рок-звездой, а сейчас на эту вершину уже не забраться?
— У меня все хорошо, мэн. Новый альбом, который я сейчас пишу, будет единственным в своем роде. Он будет явлением. Я музыкант, счастливый человек — со мной рядом моя жена и мои дети, они уже подростки. Я здоровский папа. Бывают в жизни неприятности, но мне все по фигу, пока я могу кормить свою семью. Я просто делаю лучшее_ на что способен.
Самая лучшая музыка на свете опередила свое время. Так было с The Velvet Underground, The Stooges, Big Star и многими другими музыкантами, которые не получили коммерческого признания. Я не стремлюсь любой ценой в гребаный мейнстрим. Там такие унылые и пресные люди, у которых нет ни вкуса, ни стиля. Я от этих чуваков стараюсь держаться подальше.
20 лет назад я сделал выбор и сбежал из мейнстрима — от всего этого безумия, которое окружает успешного музыканта, — денег, славы и т. д. Но я по-прежнему, рок-звезда. Как первые рок-н-ролльщики, которые просто круто делали свою работу, и их музыка звучала на весь мир. Ими двигало одно лишь желание, чтобы их музыка звучала на весь мир, ну и еще они хотели купить себе крутую тачку и особняк. Вот у рэперов сейчас точно такие же мотивации — и это здоровые инстинкты.
Я люблю классные тачки. Я люблю быстро водить машину. Я не спасаю мир. Я не летаю в Южную Америку защищать джунгли. Я не заставляю вас сдавать свои деньги на полярных медведей. Я не призываю вас голосовать за какие‑то партии. Я здесь, чтобы вас развлечь. Я здесь, потому что у меня классная музыка, которая унесет вас в другое измерение.
— Понятно, а я-то хотел спросить вас, как вы относитесь к Владимиру Путину и его политике.
— Я слышал, что Кэти Перри теперь делает политические заявления. Может быть, надо ее спросить? (Смеется.) Музыканты должны держаться от политики подальше. Они типа делают вид, что до фига понимают в том, что происходит в мире. Но на самом деле выглядят полными дураками. Они не понимают, какие силы стоят за событиями и кто кем управляет. Они просто хотят выглядеть святыми. Они выбирают ту сторону, которая политически корректна. Сейчас же нет контркультуры. Люди думают, что контркультура сейчас — это быть против Дональда Трампа. Типа это круто. Да это же просто смешно! А мне на это все наплевать. Я просто хочу видеть Элвиса в розовом «кадиллаке». И если мимо меня проедет Мик Джаггер в «бентли» — это доставит мне больше удовольствия (смеется).