— Это будет ваш первый сольный концерт в Москве, но не первый визит. Помните предыдущие?
— Кажется, первый раз в Москву мы приезжали в 2005-м. Мы диджеили на вечеринке в каком-то клубе, не помню в каком (клуб Mio на «Октябрьской». — Прим. ред.), но помню, что на улице было прохладно. Мы были соответствующим образом одеты, много винтажа всякого, и, видимо, это был неправильный дресс-код, потому что нас не хотели пускать в клуб, в котором мы должны были играть. Это было забавно.
— Вы всегда подчеркиваете, что Justice вне политики. Даже перед поездкой в Россию никакой задней мысли на эту тему нет?
— О нет, совершенно точно нет. Когда мы едем в Россию, мы полностью отключаемся от вопросов политики. Мы везем нашу музыку людям, только это имеет значение. Никаких задних мыслей и сомнений.
— А какие есть ожидания?
— До этого мы выступали в России на, так скажем, специальных событиях. Пару раз диджеили (кроме Mio была вечеринка Miller в 2011-м. — Прим. ред.), однажды на фестивале играли (Park Live в 2013-м. — Прим. ред.). Сейчас мы впервые будем выступать для людей, которые придут исключительно ради нашей музыки, которые любят Justice. Надеемся, что им понравится, что будет круто. Но никаких особенных ожиданий нет. Даже если мы где-то уже 100 раз играли, все равно никаких ожиданий нет. Мы уже знаем, что каждый раз будет по-новому, как-то иначе. Есть столько деталей, от которых зависит, в какую сторону пойдет шоу, что невозможно пытаться что-то предсказать или чего-то конкретного ожидать.
— Как вы с Гаспаром распределяете роли в плане игры на инструментах — в студии и на концертах?
— Мы с Гаспаром учились музыке, когда, будучи тинейджерами, играли в одной группе. Исторически сложилось, что Гаспар специализируется на ударных и клавишах, а я на гитаре и на бас-гитаре. Это не значит, что в студии он делает все биты и пианино, а я басы и гитары — мы все делаем вместе. Иногда я берусь за клавиши, а Гаспар за бас. То, что нам комфортней с определенными инструментами, не значит, что мы только на них и играем. На сцене мы все равно только на клавишах и играем. Мы не хотим интегрировать живые гитары или что-то подобное в наши выступления — визуально это бы не очень круто выглядело. Даже несмотря на то что на гитаре или на басу я играю гораздо лучше, чем на клавишах.
— Гитарные и басовые партии на ваших записях — это же не всегда реальный бас и гитара?
— Далеко не всегда. Когда мы пишем музыку, то чаще всего используем классические инструменты, но когда записываем ее, то врубаем компьютеры, драм-машины, сэмплы, эффекты и так далее. Иногда ты слышишь гитару в нашем треке, а это на самом деле синтезатор, иногда слышишь клавиши, но это на самом деле гитара.
— Все ваши песни — когда это именно песни — написаны на английском языке. Этот выбор отражает ваши изначальные амбиции? Важно ли вам сохранять некую французскую идентичность в творчестве?
— Нет, конечно, на всемирную популярность мы не рассчитывали. Просто английский — это поп-язык. Мы выросли на англоязычной музыке — в эпоху расцвета MTV и FM-радиостанций. А занялись музыкой всерьез уже в эпоху интернета, когда многие перестали мыслить категориями стран и национальной принадлежности. Мы не думаем, типа, «давай напишем песню для французов» или «давай напишем песню для американцев». Во времена интернета эти барьеры перестали иметь значение, мир уже стал единой территорией. Так мы и размышляли с самого начала. Писать песни на английском кажется совершенно естественным ходом.
— Российские артисты, поющие на английском, не имеют больших шансов в России. Почти все успешные музыкальные проекты — русскоязычные. Как думаешь, почему для французов нормально петь на английском, а для русских не очень?
— Я не очень много знаю о России, но вот, например, в Бразилии или в Мексике тоже есть своя огромная сугубо локальная сцена. Возможно, дело в размерах. В больших странах важна прежде всего локальная сцена, а в относительно маленьких уже не так.
— Что насчет термина french touch? Он имеет какой-то музыкальный смысл, по-вашему?
— Обычно люди в этом контексте говорят о Daft Punk, Air, Phoenix, Лоран Гарнье, но все они делают совсем разную музыку, так что музыкального смысла здесь нет. Жанра такого нет. Justice является частью этого потому, что мы французы и мы записываем музыку.
— Вы представляете себя живущими и творящими в других странах, в США или Германии?
— Если бы довелось, то это не стало бы проблемой. Есть множество стран, которые мы любим, в которых можно прекрасно жить. Но мы путешествуем уже много лет и, каждый раз возвращаясь в Париж, понимаем, что это лучший город для нас. Это не значит, что он лучший в мире. Но для меня и Гаспара, для того, чем мы занимаемся, что мы хотим видеть вокруг себя, он остается лучшим.
— Всегда это спрашиваю: дай пару советов о Париже, где там лучше всего тусоваться прямо сейчас?
— Ой, ты будешь разочарован, наверное, но мы особо не тусуемся по клубам. Когда я сижу дома в Париже — а я обожаю сидеть дома — и хочу куда-то выйти, то это скорее за едой, так что мне проще рассказать про рестораны. Тут у меня куча вариантов, а вот про клубы ничего не знаю.
— Даже по Social Club не скучаешь?
— Помню его, конечно, но ходил я туда, потому что мы там играли. В качестве публики я там не был. Я никогда не был club person и не ходил в клубы, если только там не играл. Даже когда я был помоложе.
— Что, и у Гаспара так же?
— Он чуть-чуть более «клубный», чем я. Но тоже не особо. Мы в целом не такие. Пойти в клуб, принять экстази, остаться до утра — это все не про нас. Мы ведь не фанаты электронной музыки. Мы любим рок-н-ролл, а в Париже это происходит не в ночных клубах.
— Ну ладно, а пару ресторанов посоветуешь?
— Конечно. Если нравится сифуд, то едва ли не лучший опыт в вашей жизни произойдет в Clamato. Другой вариант — Le Chateaubriand, совершенный баланс между инновациями и простой местной едой. Septime — тот же владелец: ну это такой мишленовский французский ресторан. Ну и еще… господи, их так много…
— Да в принципе уже неплохо, спасибо. Насколько вы ощущаете себя поп-звездами во Франции? Люди узнают вас на улицах?
— Да в том весь и кайф, что поп-звездами мы себя не ощущаем. Мы не так сильно присутствуем в местных медиа. Да и в своих соцсетях тоже. Мне кажется, не так уж много людей знают, как мы выглядим. Когда я гуляю один, то меня вообще не узнают. То же и с Гаспаром. Если мы гуляем вместе, то уже начинают узнавать. Но когда к нам подходят в Париже, то часто начинают говорить по-английски. Вот, пожалуй, что лучше всего характеризует нашу популярность. Люди знают нашу музыку, но думают, что мы какая-то американская группа.
— Что значит название вашего последнего альбома «Woman»? Это мужской романтический реверанс или нечто феминистическое?
— Это название пришло в голову как ассоциация с понятием «сила» (power). Но это не та сила, что связана с агрессией и насилием. Если помнишь, женщина c завязанными глазами символизирует справедливость, то есть Justice. Ну и важно помнить, что любое человеческое существо создано женщиной. В общем, женщина — это символ созидания, силы и справедливости.
— Учитывая, что вы изначально были графическими дизайнерами, не могу не спросить: назовите три лучших логотипа музыкальных групп.
— С удовольствием. Хотя есть столько любимых… Давай так, три восхитительных лого — Metallica, Judas Priest и Chicago.
