— Давай начнем разговор с последних новостей. Есть снятый в Африке клип, вот-вот выйдет фильм о вашей поездке туда. Во-первых, зачем понадобилось отправляться так далеко?
— Все началось так: я ехал по Вышгородской дамбе, и Бичолла Тетрадзе прислал мне аудиосообщение такого характера: «Чувак, я только что увидел твой клип на «Африку». Я знаю, как его надо снимать!» Выяснилось, что он смотрел в инстаграме канал @masakakidsafricana, и в это время у него играл трек «Afrika». И он видит, как они совпадают! Тогда Бичолла смонтировал «Африку» и танцевальные движения из инстаграма — и прислал мне. Я такой: ага, понял! Понял, что это офигенная идея. Что нужно ехать снимать. И не просто куда-то в Африку, а именно к этим детям.
— Туда сложно попасть? Какой вообще маршрут?
— Я прилетел в Дубай, там мы пересеклись с остальной командой. Дальше вместе полетели в Энтеббе, это аэропорт в Уганде. Там нас ждал местный продюсер по имени Билл. Он сразу же сказал: «Ребята, а давайте заедем в аптеку и купим на всякий случай таблетки!» Потому что в большинстве своем в Уганде люди умирают от малярии. Плюс это страна с очень большим количеством ВИЧ-инфицированных.
Из Энтеббе мы ехали в Масаку — собственно, в тот регион, где находятся дети. По дороге пересекли экватор. Приехали в большую-большую деревню. Но с хорошими дорогами — их построили китайцы.
С утра проснулись обкусанные комарами. И жутко переволновались. Нам рассказали, что 30% всех комаров — это малярийные комары. Перед тем как туда поехать, мы сделали, кажется, семь вакцинаций. Но прививок от малярии не делается. Ты просто пьешь таблетки, если тебе становится плохо.
Еще Билл рассказал, что в Уганде есть ведьмы, и особенно их много именно в регионе Масака. Они бегают с рюкзачками, в рюкзачках горит какой-то огонь. Бегают очень быстро, потому что заправляются какой-то присыпкой — сразу рисуются ассоциации какого-то кокаина. Билл говорил, что ведьмы околдовывают мужчин и заставляют их работать на своих участках земли. В общем, нам прямо с первого дня навалили вот такой мистической информации.
— Как живут дети из этой танцевальной группы?
— Это огромная семья из двух родителей тире художественных руководителей, которые собирают вокруг себя детей и учат их танцевать. Дети либо из бедных семей, которые не могут самостоятельно их обеспечить, либо без родителей. Мужа зовут Хасан. Его жена все время готовит. Причем все время одну и ту же еду: небольшая булочка из кукурузной муки и бобы. В принципе, это вкусно. Для одного раза. А когда второй раз с ними садишься, бобы уже немножко надоедают. А третий раз уже как-то и не хочешь их есть. Поэтому гастрономический праздник наступал, когда приезжали мы и привозили ланчбоксы из отеля.
— Что было дальше?
— Мы начали тренироваться. Тренируются они просто во дворе. Я показывал свои движения, они показывали свои, чтобы это был действительно совместный танец, а не просто дети танцуют в клипе. Они все очень круто танцуют по отдельности. Но когда мы вместе начинали ставить какие-то принципиально важные синхроны, то они получались абсолютно не синхронными. Пришлось очень долго работать, чтобы все было красиво и синхронно.
— На каком языке вы говорили?
— На английском. Но таком африканском английском.
— Что еще там было странного?
— Странно, что они относятся к земле как к большому мусоропроводу. Пьют фанту или жвачку жуют и просто выкидывают на землю. Мы приезжаем снимать какой-то красивый вид и — блин, ребята! Так красиво, перестаньте мусорить! При этом Уганда — одна из самых развивающихся африканских стран. Как нам говорили местные, бедной Уганду показывают какие-нибудь европейские донейтеры или ребята, которые снимают документалки. Для того чтобы просто больше собрать под это денег. В Уганде говорят: «Мы не так бедны, мы развиваемся».
— На что пойдут пожертвования, которые ты призвал отправлять фонду Masaka Kids Africana?
— Расскажу, как это получилось. В первый день мы пошли с детьми за водой. Дошли до большой глубокой лужи, которая, скорее всего, образовывается после дождя. Они набирали воду в канистры от бензина. Рядом была территория, где они выращивают какую-то растительность. И они рассказали: вот здесь выращиваем растительность, но в скором времени планируем построить здесь школу. Для того чтобы мы здесь все вместе занимались, танцевали, тренировались. И они, видимо, какую-то краудфандинговую кампанию уже запускали, но не очень успешно. И когда я с ними разговаривал, стоя на этом месте, появилась мысль — а что если? Они собирают средства на танцевальную школу. У них есть план, у них готов проект, нужно 30 тысяч долларов на строительство.
Хочется помочь этим детям. Они очень любвеобильные, теплые. Видно было, что мы для них — долгожданные пришельцы. Которые пришли, грубо говоря, повернуть их жизнь в более позитивное русло. Мы хотели, чтобы это было действительно слияние культур. И чтобы оно реализовалось в танце. Мы переживали, что в клипе я единственный белый в кадре. И на этой почве могут наковырять что-нибудь: поехал, использовал детей. Поэтому документальное кино покажет, какие на самом деле были отношения. Какое было взаимопонимание, какой энтузиазм и как мы ловили кайф.
— Что у тебя в творчестве сейчас происходит?
— Планов очень много. Сейчас мы сделали коллаборацию с одним американским диджеем, широко известным в узких кругах.
— С тем, с которым ты в инстаграме?
— Не. Не с Али Шахидом Мухаммадом. C ним мы пересеклись на студии у Рафаэля Саадика, который тоже там был, — и очень классно зачилили! Настолько это крутые дядьки — [черт возьми]! Я себя чувствовал на седьмом небе от счастья. Знаешь, сойтись и просто болтать о… Ну о их музыкальной философии. Внимать, вникать, рассказывать о своей, делиться радостями и горестями.
— А первый диджей, о котором шла речь сначала, — это…
— Это другой диджей, его имя пока не хочу разглашать. Чтобы без ожиданий, знаешь. Я полетел туда, сделал с ним четыре трека. Презентуем этим летом. А потом будет хип-хоп-альбом. Мы за него садимся в середине мая. Наконец-то! Все, мы садимся его писать. Чуть-чуть осталось — мебель завозим [в новую студию]. Будем сидеть в «Мастерской» и лишать ее девственности — в творческом плане.
На лето у нас фестивали. Параллельно прошел тур по Европе. Небольшой — Польша, Германия, Голландия. Будем щупать заграничную аудиторию посредством «OTD». На лето я готовлю один сингл. Кавер. Не скажу, на какую группу. Но она всеми уважаемая и любимая. На русском.
— Сразу куча вопросов. Во-первых, рэп-альбом: пишете его в Киеве? Был же план в Нью-Йорке это делать.
— Не-не! Это же будет на русском языке альбом.
— Когда ты пару лет назад заговорил про рэп-альбом, это выглядело очень смело: передовая поп-звезда идет в рэп. Но сегодня рэп читают все, даже Тимур Родригес. Упустил ли ты момент?
— Нет. Ты знаешь, меня это даже радует. Потому что, когда мы выйдем с альбомом, хип-хоп в музыкальной конъюнктуре уже…
— Сольется?
— Во-первых, он будет другим. Сейчас все уходят на ровную бочку — спасибо «Грибам» за эту тенденцию. И постепенно рэп будет переходить в такой вид. А наш хип-хоп — он будет более классический.
Мне даже интереснее врываться в этот жанр тогда, когда его нынешняя популярность уже будет проходить. Понятное дело, мы могли бы сделать это сейчас и быть абсолютно в конъюнктуре. И с точки зрения прагматики это был бы самый правильный подход. Но как раз этого мы и боимся.
Классно выходить с хип-хоп-альбомом тогда, когда хип-хоп уже слишком очевиден. Когда он уже начинает быть настолько популярным, что это уже даже отталкивает. Вот тогда это действительно интересно! Потому что тогда будут обращать внимание, насколько это действительно хип-хоп. Насколько в нем есть смысл и контекст. А не насколько это в конъюнктуре и в тренде.
— Тебя устраивает нынешний контекст хип-хопа?
— Мне нравятся более глубокие исполнители вроде, понятное дело, Кендрика [Ламара]. Понятное дело, это Oddisee, это Joey Badass. Это новые люди вроде Скулбоя Кью, но это и Талиб Квели, Мос Деф — старперы, которых я очень люблю, на которых я вырос. Я обхожу стороной триплет-речитатив и то, где я не вижу глубины, а вижу только кач.
— Так это же сейчас самый топ: вся эта молодежь от Лил Пампа до Лил Зана.
— Я тупо их не знаю. За этими ребятами я вообще не слежу. Потому что я в них очень легко потеряюсь. Для меня в них нет музыкального отличия — они все как под копирку. Когда движение становится настолько массовым, я начинаю его сторониться. И искать альтернативу. Которую нахожу в именах, которые я перечислил.
— Продолжаешь ли ты стучать в двери американского шоу-бизнеса?
— Более того, я немножечко уже приоткрываю двери посредством изданий, которые соглашаются печатать… И не то что соглашаются, а, например, просят материал какой-то. А параллельно я сосредотачиваюсь на европейском шоу-бизнесе. Хочется попасть на фестивали. Поэтому сейчас мы стучимся в пуш-листы фестивальных агентов.
Но это все медленно нужно делать, последовательно и правильно. А у нас были и неправильные шаги. Были неправильные люди, с которыми мы работали. До хрена было балаболов, которые говорят то, что ты хочешь слышать. Рассказывают, что они всех знают, все порешают, просто давайте работать с ними. Работаешь, ожидаешь чего-то. Потом они говорят: «Ну тут как бы предугадать очень сложно, вы же сами понимаете». Поэтому мы методом проб и ошибок, ничего не зная о тамошнем шоу-бизнесе, пытаемся понять, как в нем правильно действовать. И за этот год мы прорыли себе какую-то канавку.
— У меня было ощущение, что первый альбом ты писал для слушателя, второй — для себя, а третий — как будто куда-то в космос.
— Девиз «Пиши для себя» — я его, конечно, пропагандировал. И в какой-то степени музыкально зарылся. Но когда мы выпустили альбом «OTD», я точно понимал, что мне этот альбом нравится, что будет аудитория, которая его поймет. Если не сразу, то попозже.
Прикольно наблюдать, как меняется восприятие этого альбома, как он раскрывается для людей и помогать ему раскрываться при помощи дополнительного контента, видеоряда, чего-то еще. Это как настольная игра, как стратегия, но очень продолжительная по времени. С [предыдущим альбомом] «Randorn» происходила та же штука: его не все восприняли, но со временем отношение поменялось. Только быстрее — потому что сам альбом, наверное, был менее контрастным.
— Мне история с записью американского альбома очень симпатична в художественном смысле. Но она не характеризует тебя как рационального музыкального бизнесмена. Потому что ты потерял кучу денег на концертах, которые не доиграл. C русским материалом ты явно мог бы выступать больше. Что ты про это думаешь?
— Однозначно. Но, честно, я же поставил себе цель — присоединить к нашей русскоязычной аудитории заграничную. Значит надо отказываться от каких-то планов и стратегий в странах СНГ. Просто чтобы выкроить время и чего-то там добиться. По сути, ты начинаешь заново. Имея, правда, опыт, русскоязычную аудиторию и какую-то уверенность в себе. Но все равно это заново. И для заново нужно очень много времени и терпения. Альбом «OTD», естественно, был больше рассчитан на какой-то выпрыг туда, понимаешь? Нежели, посмотрите, ребята, как я на английском петь умею. Поэтому я четко отдавал себе отчет в том, что будет невосприятие. И оно есть. 50% дизлайков у клипа «Collaba» на ютьюбе. Насмешки над моими словами о получении «Грэмми». Меня, по сути, это и возбуждает! Это серьезное шило в заднице. Которое я сам себе нарочно и ставлю.
— Сейчас в музыке всех волнует успех. Если у артиста его нет, то и темы для разговора нет. Одна из примет момента — популярность слова «заходит». Зашла музыка — значит все случилось. Не зашла — и уже неважно, качественная она, передовая, новаторская. Тебе комфортно жить в таком мире?
— Нет. Не очень. Это сраная цифровая индустрия, которая своим информационным потоком ломает привычные музыкальные реалии. Восприятие музыки. Музыкальную индустрию в целом. У людей нет времени, чтобы сесть, закрыть глаза, слушать музыку и воображать что-нибудь себе. Музыка работает скорее как фон. Отсюда все эти мерки: зашло — не зашло, качает — не качает, панч — не панч. То, что не цепляет сразу, — оно как бы хреновое. Переслушать несколько раз, подумать, найти нужную атмосферу — нет для этого времени. Поэтому, конечно, я отчасти в рискованной позиции. И конечно, мне некомфортно в таком мире. Но вариантов нет. Либо ты идешь в ногу со временем, либо все идут дальше, а ты остаешься на месте. Надо все равно бороться за то, чтобы нести какую-то ценность в этом искусстве. Бороться за мысль, за месседж, за контекст. Любыми способами. Да, подстраиваться — но подстраиваться, стоя на какой-то почве. Вот что я пытаюсь делать.
Ближайший концерт Ивана Дорна пройдет в Киеве 1 июня в секретном месте — покупателям билетов оно станет известно непосредственно в день выступления.