— Давайте начнем с простого вопроса: откуда выросло ваше увлечение электронной музыкой и клубами?
— Оно началось приблизительно в 1990-м — тогда я впервые попала в нью-йоркские Pyramid и The Limelight (клуб, который 1983-го по 2007 год работал в здании епископальной церкви Святого Причастия; сейчас в ней спортзал
David Barton Gym . — Прим. ред.). В 90-е в городе возникла уйма мест, где играли электронную музыку — и техно, и хаус, — но они не были пристыкованы к какому-то одному конкретному жанру. Мне нравилось ходить на гот- и EBM-вечеринки, но не могу сказать, что я была каким-то уж фанатом именно этой субкультуры. Тогда в одном зале мог звучать бескомпромиcсный индастриал, а в маленькой комнате того же клуба ставили чикагский хаус.
Наверное, на первом своем настоящем рейве я побывала, когда мне было 18, — и это было в Лондоне. У меня был приятель-британец — я просто приехала к нему погостить, и он показывал то, что есть в Англии и нет в Америке.
— В чем была разница между нью-йоркской и лондонской рейв-культурами начала 1990-х?
— В Нью-Йорке я, скажем, ходила в клуб Shelter в 1991 году — это, безусловно, был рейв с эйсид-хаусом и техно, но он проводился каждые выходные в одном месте. А в Великобритании у рейвов не было никакой географической локализации: весь принцип заключался в том, что ты узнаешь о месте проведении вечеринки в последний момент и потом едешь куда-то на брошенный склад или оказываешься в доках далеко от города. У англичан рейв был антитезой клубной культуры, а в Америке — вписался в систему, которая сложилась еще в эпоху диско.
— И в Англии это все было нелегально?
— О да, на 100% противозаконно. Конечно, в США использовали слово «рейв» для маркетинга вечеринок с этой музыкой, но в Америке рейв изначально был связан клубными учреждениями — с Shelter, с Twilo, с The Tunnel.
— Если говорить о вещах, которые ассоциируются у вас с рейвом, с воспоминаниями о вечеринке в Англии, что можете вспомнить? Свет, ужасно громкая музыка, запрещенные вещества?
— Я тогда уже воротила нос от наркотиков — попробовала пару раз поэкспериментировать, когда мне было 13–14, и к 17 решила, что это не мое. Не то чтобы мода на стимуляторы прошла — большинство людей вокруг меня определенно были под колесами. Просто меня в тот период сильнее привлекала музыка — и мой интерес к рейв-культуре сфокусировался на ней, а не на химическом аспекте ее переживания. Я курила — только курила сигареты и танцевала. Если вернуться к ассоциациям, то рейв — это, в первую очередь, бетон. Пыльный бетонный пол на огромном складе. Да и, разумеется, огромное количество людей в измененном состоянии сознания.
— Что вы можете сказать о тогдашней аудитории рейвов — если сравнивать с той публикой, что ходит на вечеринки сейчас?
— Кажется, что тогда картинка была более пестрой — более демократичной, что ли. В 1990-х рейвервы одевались вычурно: носили белые штаны и оверсайз-одежду, но в тему тогда оказались вовлечены самые разные люди. Например, фанаты нью-вейва или рэперы. Кажется, рейв 90-х был кроссовер-субкультурой — особенно если сравнивать с теперешней толпой в черной одежде на техно-вечеринках. Меня тогда волновали во всем этом не мода, не наркотики и даже не диджеи — я ходила на музыку. Конечно, у нас была своя компания и мы иногда сбегали втихаря от родителей на вечеринки — и утром оказывались в школе после рейва.
— Как произошло ваше перерождения из фаната электронной музыки в диджея и музыканта?
— В 16 лет я начала работать в музыкальном магазине, и та работа — по несколько часов после школы — стала для меня точкой трансформации. Я поняла, что получаю удовольствие от общения с людьми, что у меня получается рассказывать им про музыку, убеждать, что именно этот альбом им надо послушать и купить. Потом я поступила в арт-колледж, где изучала фотографию, и дизайн пластинок превратился в мою идею фикс. Мне очень хотелось делать фотографии для обложек, но никак не получалось попасться на глаза какому-нибудь менеджеру с важного рекорд-лейбла. Потом я вместе с коллегами запустила East Village Radio — там выходила моя программа Minimal Wave, которая следом переросла в лейбл.
— То есть вначале вы стали радиодиджеем?
— Да, на волне успеха радиошоу меня позвали ставить музыку в один маленький нью-йоркский бар в 2003 году.
— Это как раз время, которое ассоциируется со следующим изводом рейв-культуры: сначала возник электроклэш, а потом британские музыкальные журналы раскрутили жанр ню-рейв. Бесячий и очень яркий стиль, который многим сейчас совестно вспоминать…
— Мне нравилось, что какие-то вещи из начала 90-х оказались воскрешены, но, кажется, эта штука была в большей степени про моду и стиль, чем про что бы то ни было еще. В Нью-Йорке ню-рейв сильно ассоциировался с Джеймсом Мерфи и группой LCD Soundsystem, которого я, кстати, фотографировала в начале нулевых вместе с его коллегой по лейблу DFA Тимом Голсуорси для какого-то издания в 2002-м. Я в те времена все глубже погружалась в изучение синт-музыки 1980-х, слушала страннейшую европейскую электронику — не могу сказать, что ню-рейв меня как-то затронул.
— Подход вашего лейбла Minimal Wave, который умудряется в музыке прошлого отыскивать вещи, звучащие даже слишком современно, амстердамское Red Light Radio и радиошоу Тима Суини «Beats in Space» — вы все отражаете современную трактовку рейва. Можно подумать, что ему свойственна некоторая академичность, потому что многие актуальные диджеи выросли из радиогетто и чуть ли не гиковской субкультуры. Что вы скажете о последнем подъеме рейва? Ну кроме того что все одеваются в черное…
— Мне кажется, возвращение рейва во второй половине 2010-х сильно завязано на местах: для вечеринок стали снова выбирать очень специальные пространства — заброшенные заводы и пустующие склады, как это было в 1990-х. С одной стороны, это реакция на установившуюся в нулевых мейнстримную клубную культуру — с диджеями-суперзвездами и показным гедонизмом. С другой, понятно, что 30 лет назад бегство молодежи в индустриальные пространства было необходимостью, потому что она нигде больше не могла проводить свои вечеринки. А сейчас рейв на заводе — это чистая эстетика, и поэтому рейв может быть, скажем, роскошным и олицетворять достаток.
— Вместе с тем в нулевые рейв-культура стала глобальной, в нее вписались много новых стран — Румыния, Украина, Скандинавия, Прибалтика, Грузия, Россия. Вы к нам ездите регулярно, играли везде — от бара Strelka до фестивалей Arma и августовского Signal. Как вам кажется, какая роль у России в международном разделении рейва?
— Ключевым человеком, который утвердил вашу страну на мировой музыкальной карте, по-моему, является Женя Соболь (промоутер из команды Arma, во многом ответственная за смену вектора русского рейва в сторону экспериментальной электроники и современного искусства. — Прим. ред.). По крайней мере на Западе она воспринимается как лидер и главный человек на русской сцене, с которым связаны все пристойные события в вашей стране.
— И что вы о них думаете?
— В России научились очень круто организовывать массовые события — с точки зрения менеджмента. Всегда поражает выбор мест проведения фестивалей. Возможно, качество русского администрирования связано с тем, что здесь для всего нужно чуть больше усилий, чем в других странах. Начать с того, что приезд иностранного гражданина требует визы. Сложности делают русский рейв чуть более специальным.
— Если бы у вас было одно слово для его описания, то какое?
— Уникальный. И сложный.
