— Предыдущий полноценный альбом «Home Punk» вышел в 2013 году, почему «Hate Machine» так затянулся? Он периодически анонсировался, но каждый раз вы куда-то пропадали.
— У Sonic Death постоянно были проблемы с составом. Тот же «Home Punk» пришлось перезаписывать вдвоем, когда из группы неожиданно ушел басист. Там был бас вместо гитары и все сделано на коленке.
В 2013 году мы только начинали сыгрываться с Даней (нынешний барабанщик Sonic Death. — Прим. ред.), а чуть позже нащупали это хард-рокерское направление, ощутили его потенциал. В 2014 году начали придумывать «Hate Machine», записали синглы «Мягкий удар» и «Гибель мира». Уже в марте 2015 года забили пятидневную сессию в одной московской студии, но я по своим обстоятельствам смог записываться только двое суток. Без сна и в полном угаре я сделал гитару, а Даня еще три дня записывал тамбурины, разную перкуссию.
Потом я приезжал еще на сутки записывать голос, с текстами тоже все сложно было — одну из песен я дописывал в поезде, а на «Мягкий удар» вообще два месяца ушло. Я собрал ее из четырех-пяти других, никогда так не запаривался. Потом мы ругались, не играли, долго занимались съемками клипа, который так и не вышел. А этот недописанный материал висел.
В итоге Даня привел нового басиста, потому что ему не хватало плотности в звучании. Я подумал сначала — басист, что за дерьмо, опять? А он оказался активный парень, дописал все партии в этот альбом. Немного странный чувак, программист. Сначала для него было шоком, как мы играем, эти мои записи с первого дубля. Говорил: ладно, вы рокеры, делайте как знаете. А недавно прихожу на репетицию, он сидит в бандане. Так что скоро и сам рокером станет, волосы длинные отрастит. С третьим участников все зазвучало, мне снова захотелось заниматься этим. Осень и зиму я сидел и сводил «Hate Machine» дома.
Но все прошло ни хрена не гладко. Когда я садился за него, то сразу тонул. Тряслись руки, как будто там что-то страшное было. Чтобы разогнаться и не тупить, я стал записываться на мобильный телефон, так появилась пара сольных треков под псевдонимом Арсений Креститель. Но с этим проектом у меня никаких планов особых.
— То есть «Hate Machine» записан студийно-кустарным методом?
— Запись музыки всегда представляет собой взаимодействие и противодействие — дело вкуса каждого, разные представления. На той студии все стоило бешеных денег, я писался в восемь усилителей по комнате, они мне дали какие-то серебряные провода, в общем, по полной пропарили мозг. Но эти чуваки — они из всего делают группу Nirvana, вот так у них получается. Голос у них невозможно было записать.
У меня звук строился на двух педалях в цепи, а на студии их направили в разные стороны. Звукорежиссер развел их. Это слышно на первой половине альбома — там звук другой. На второй половине, где четыре совершенно новые песни, все тяжелее. Так, как я хотел: с правильным треском в стиле нулевых годов. Не знаю, как можно записать весь альбом на студии, чтобы все понравилось. Мне проще прописать гитару в диктофон и отдать на мастер — чтобы это развернулось и зазвучало.
— Но ты хотел бы записывать все в студии?
— Это утопия и дико дорого. Может, когда-нибудь мы сделаем все в студии, но кто будет тогда платить за свет? Мне нравится заниматься этим в одиночестве. Как будто попадаешь в портал, общаешься с теми, кто этим в разное время занимался, чем-то обмениваешься с ними. Я вижу образы из детства. Ты не на дорожке с треком, а в коммуналке. И это не гитарное соло, а бухой сосед в халате, который с криками ворвался к тебе в комнату.
Попробую посоветовать начинающим — не давайте никому, сводите сами. Во-первых, чувствуешь материал по-другому. А во-вторых, у нас же все глухие. До сих пор нет ни одного сукиного сына, который бы сделал все нормально. Они мыслят категориями «песка» или «гравия», не частотными характеристиками. Хотя я сам передвигаюсь в этом на ощупь.
— На новом альбоме все песни мрачные, но ни одной — о любви. Куда все это делось?
— С любовью не получилось. Изначально я придумал эту идею, что Sonic Death про любовь, чисто чтобы поржать. Например, в группе из трех слов (Padla Bear Outfit. — Прим. ред.) все было мрачно, экзистенциально, по-советски, как угодно — но не про любовь.
Постоянно давишь на одно и то же: я таскаюсь за тобой, я тебе отвратителен, ты сегодня ушла одна, а я остался здесь. Конечно, определенные моменты из жизни резонировали, но в целом я просто угорал. Есть же куча текстовых и смысловых рок-стандартов, с которыми мне нравилось играть. Например, на записи «Астероида» с альбома «Home Punk» слышно, как я смеюсь. Серьезно к этому нельзя относиться.
— На обложке вы втроем с лицами, окрашенными корпспейнтом, как у блэк-металистов. Это тоже ирония?
— Ну да, ирония. Этот альбом тяжелый и мрачный. А корпспейнт — хороший узнаваемый символ, который сам по себе сильно заряжен. Ведь по большому счету я не музыкант. Скорее что-то вроде куратора, который все подгоняет, делает комплект. Моя задача — хорошо стилизовать. И я понял, что никто из нашего условного круга еще так не делал, а это элементарно. Очень просто.
Плюс мы втроем еще не срослись как организм, нам сложно фотографироваться. Мы отвратительно смотримся вместе, это не группа — это … [фигня]. А если закрасить лица, то вроде ничего. Были еще проблемы со шрифтом, в итоге появилась эта розовая клякса — и я подумал, ни хрена, подростки точно заценят.
— В песне «Машина ненависти» ты призываешь детей съесть кислоты. Что с ними должно произойти?
— Понятия не имею, что должно, а почему ты решил, что я призываю? Это большая русская проблема. Мы не существуем в пространстве культуры, мы хотим, чтобы искусство было политическим, чтобы менялась жизнь, было что-то революционное. На хрен. Допусти, что это существует в рамках самого себя.
Просто это круто — петь про кислоту, но это не призыв. Мне насрать, кто что будет под это делать. Сам я не пробовал. У меня дома лежала марка два месяца, но я так и не решился ее съесть, отдал другу.
Подобный мрачный альбом сейчас допустим, потому что все не так круто, как в нулевые, которые мы застали. Он и называется «Машина ненависти», потому что ненависть — это то, что культивировались в нашем обществе последние полтора года. Страна воюет, но мы можем быть как в семидесятых — это вообще альбом про семидесятые в стране. Можно даже написать научную работу, но это будут слова, а как говорил ваш любимый Игорь Летов: все слова — … [ложь].
— Тебя часто обвиняют в плагиате, указывая на конкретные песни и риффы.
— В этой жизни я понял одно — нельзя напрямую воровать. Когда может прийти какой-то сукин сын и схватить тебя за задницу. Первый альбом группы из трех слов — там же все украдено. Однажды я встретился с Джеффри Льюисом, у которого взял своих «Бомжей», спел ему эту песню. Конечно, он … [офигел], это был главный хит его группы. Говорит, да какой у вас гаражный рок, не было у вас ничего такого. Вот, говорит, у меня тут комикс про Горбачева есть.
Конечно, в некоторых местах мне, как говорят поэты, просто не хватило чувств. Я вдохновился кое-чем. Читал эти комментарии в интернете — там никто ничего не угадал. Это стандарты, традиция, в которой ты существуешь. Прицепиться можно к чему угодно, но какой смысл? Смысл в том, цепляет или нет. Сейчас куча информации — переключи ты канал, зайди на другой сайт, включи что-то еще. А играть украденную песню — это как заниматься сексом с трупом. Больше я таким не занимаюсь.
— Ты доволен тем, что получилось в итоге? Цель достигнута?
— Получился продукт. Ты чувствуешь это, когда играешь его. И засранцы, которые послушали «Hate Machine» дома, будут чувствовать его и на концертах. Мне всегда хотелось живьем исполнять именно ту программу, которая записана. А как иначе могут существовать живые группы? Тебя не обманывают — приходишь и слышишь ровно то же, что на записи. Именно поэтому меня всегда бесили Deep Purple, потому что лайвом все песни по-другому играли.
— Собираетесь выпускать этот альбом на физическом носителе?
— Мы хотели сделать диск, я очень люблю формат CD. Особенно со всякими мультимедиа-бонусами — типа вставить в компьютер, чтобы что-нибудь загоралось.
Помню, как мама купила музыкальный центр в девяностых: диск такой круглый, словно из будущего. Ну как винил для инопланетян. В школе я воровал компакт-диски из магазинов, доставал из кейсов и прятал в пальто. Однажды был пьян и вынес сразу 11 дисков. Но мне кажется, что ворованные диски в итоге испортили тот музыкальный центр.
Круто, что диски не актуальны. У меня есть четкая ассоциация. Винил — это родители, старшие братья — это диски, а ты — это кассеты. Потому что ты … [долбанутый], тебе не дают нормальные вещи. Ну и все, кто сейчас издается на кассетах, остались такими же … [долбанутыми].
— Ты же вряд ли можешь прожить на деньги от музыки. Работаешь где-то сейчас?
— Сейчас снова ищу работу. Недавно работал в пышечной, стоял за кассой, выдавал пышки. Туда приходили дети, писали потом, что Арсений из Sonic Death продался за граненый стакан. А меня уволили, потому что посчитали инертным. Ну да, я вялый, а какого хрена — продавать пышки, ты устаешь от этого.
Летом я работал на заправке и мыл машины. Но там сделали график сутки через двое, я не выдержал. Хотя работа действительно крутая, особенно в теплое время. Правда, жалел, что тогда у меня татуировок мало было. Встречаешь там всяких людей — я работал с чуваком с Западной Украины, который сбежал в Россию, чтобы не служить в армии. Он жил в засаленной комнатушке для заправщиков, где стул да микроволновка.
Без работы сложно — чем ты будешь заниматься? Онанизм, пьянство, компьютерные игры. А когда идешь на работу, пытаешься как-то отвлекаться. Например, репетируешь. Постепенно возвращаешь себе черты человека.
— Работа оказывает на тебя терапевтический эффект?
— Исключительно. У меня проблемы в общении, я не чувствую этих законов, других людей. Я их боюсь. Хочется либо всех убить, либо всех трахнуть. А что делать между этим — не знаю. Поэтому деятельность в условной арт-среде мне не подходит. Я люблю тяжелую работу, после нее круто играть концерты. Ведь все дело в честности, если ты где-то обманываешь и живешь не свою жизнь, то тебя отбрасывает, как в компьютерной игре, на первый уровень. Мол, иди поработай, приведи голову в порядок.
— В этом году тебе исполнилось 30 лет. У тебя был какой-то кризис?
— Я не знаю — уже или еще. Здесь все зависит от родителей, чувствуешь ли ты себя должным. Я вот всегда это от себя гнал, мне плевать. Мама, конечно, говорила, что я маргинал. Да ты что! Ты же наркоман, алкоголик, психопат, да ты гей! В целом внутренний родитель у меня отсутствует.
Что могу сказать наверняка — после 30 лет у каждого своя жизнь. Я читал на сайте для модных парней в клетчатых рубашках эти статьи про кризис, что делать дальше. Общие моменты правдивы вроде умирающих близких и родственников. Но у каждого свой багаж. Мне вот в 18, да и в 25 лет, было очень плохо. Я ни хрена не соображал, только все … [портил]. Сейчас намного лучше — просто мозги со временем встают на место.
Я говорил себе: оставь себя нынешнего здесь, а потом приди и проверь. Запомни и сравни. Все мои послания из предыдущих возрастов были о том, как тебе … [непросто]. А сейчас все просто ровно. Например, моя крошка младше меня на десять лет. И я считаю, что двадцатилетняя телка — лучший подарок тридцатилетнему мужчине.
Презентация в Москве
Презентация в Петербурге