“Биртман”
Согласно легенде, группа энтузиастов из Петербурга разыскала песни тюменского барда Зиновия Биртмана — и теперь возвращает его творчество народу. «Биртман» — наиболее успешные из наших сегодняшних собеседников, уже начинающие привыкать к крупным концертным залам.
Если бы мы ходили с красными знаменами и пели: «Да здравствует Ленин!» — то, наверное, мы бы использовали советскую эстетику.
Человек слышит те же мелодии, которые использовались в гайдаевских фильмах и которые писал Зацепин, но к советской стилистике они не имеют никакого отношения. В тот период композиторы для итальянского или французского кино писали такую же музыку. Можно послушать оркестры ГДР и ФРГ и увидеть очень много схожего.
Например, аранжировки в «Городе моем Баку» Муслима Магомаева — в них западного больше, чем в любой песне Ленинградского рок-клуба. Или в музыке азербайджанской группы «Гайя» или казахской «Дос-Мукосан». Тогда, кстати, в соцреспубликах было больше групп с более качественной музыкой. Может, рука Москвы до них не дотягивалась.
Мы не ностальгирующая группа. Я не знаю, что такое ретро. Мы играем современную танцевальную эстрадную музыку.
Да, у нас есть какие‑то элементы стиля в нарядах. Но это не специально, это прикольно, все для этого. Мне нравится звук баса семидесятых, но при этом мне нравятся барабаны из раннего хип-хопа. Это же не говорит, что мы играем хип-хоп. Мы не открещиваемся — просто смотрим на это маленько по-другому.
Песня «Январская вьюга» или любой трек Мартынова или Магомаева — мне все равно, где это записано. Но вот, что еще хочу сказать.
Я много слушал, читал. Общаюсь с людьми из рок-культуры того времени, они заслуживают уважения. Но когда к нам стала просачиваться рок-музыка, люди хотели сделать как там. Они не хотели ничего советского, они не смотрели телевизор, считали это упыризмом. А теперь время прошло и отбросило все дерьмо. И если современному человеку поставить трек Полада Бюльбюль-оглы с бендом и сравнить его с лучшими представителями Ленинградского рок-клуба, то он скажет: «Ребят, надо было слушать то, что было тогда». У нас было слишком много борьбы с невидимым врагом.
Кто‑то не воспринимает нас. Это люди, которые всю жизнь слушают рок и считают, что мы играем шансон, а те, кто всю жизнь слушали ВИА, тоже думают, что мы куда‑то не туда свернули. Но это не наши слушатели. Наш слушатель — человек с хорошим чувством юмора.
К советскому шансону я отношусь нормально. Если я буду выпивать, то буду подпевать песне «Третье сентября». К Аркадию Северному? Долго слушать тяжело, но есть у него такая подача хорошая.
«Биртман» — это соединение крутейшего фанка и текстов а-ля Игорь Корнелюк. Когда человек поймет, к чему это, будет улыбка, смех. А учить? Многие исполнители — взять того же нами всеми любимого Александра Яковлевича Розенбаума — начинали с веселых песен типа «На улице Гороховой ажиотаж». А потом наступает период, когда человек понимает: « … [черт возьми], на мой концерт приходят тысячи людей. Я не должен заниматься этой шутливой музыкой, я должен чему-то учить». И в этот момент его творчество превращается в полное дерьмо.
Хорошая танцевальная композиция придаст человеку хорошее настроение. Он пойдет на завод и перевыполнит норму.
Недавно Хованский — я с ним не знаком, кстати, — выложил наш трек и написал, что «голос эпохи поет нам о проблемах современности». И мне кажется, что в этом что‑то есть. Да, проблемы. Мне кажется, что сказанное нами про диджеев многие давно хотели сказать.
У нас очень хорошо работает фан-движение. Уже появился свой футбольный клуб «Биртман». Весной будут игры, сейчас идут тренировки. Главный фан-клуб у нас в Петербурге, порядка 500 человек. Всего восемь открылось. На концерт в клубе Red выезжает фан-движ знакомиться с московским — и будет афтепати со знакомством.
На последнем концерте в клубе «Космонавт» на небезызвестной песне «Человек-говно» ползала стояли с портретами Юрия Лозы, который про нас незадолго до этого высказался.
Мы завсегда с народом. У нас всегда есть отдельные закрытые концерты, бесплатные для фанатов. У нас был круиз памяти Зиновия Аркадьевича. Был поход с лозунгами «Отрекись от ереси», «Биртман жив!» и тому подобное. Очень сплоченный у нас фан-клуб. У нас уже и линия одежды своя, и пиво.
А еще выйдет пластинка-миньон с инструменталами. Она будет более рассчитана на европейского слушателя. Наши друзья из The Soul Surfers помогли нам.
Если взять по музыке, то «Стенка» по стилю непонятно что. «Олень», например, — это фанк, а «Коньяк «Арарат» — это группа «Дюна» какая‑то. Мне нравится смешение всего. Многие не понимают, как нас представлять.
У нас теперь интернациональный коллектив, на перкуссии играет кубинец.
Я коллекционирую оригинальную одежду тех времен. Дело не в ретро и ностальгии. Просто какой‑нибудь венгерский или румынский пиджак лучше сидит, чем современные. В них есть какая‑то приятная энергетика. У барабанщика футболка такая же, как у Янковского во «Влюблен по собственному желанию». Это не клоунство, мы не пытаемся выглядеть ряжеными.
Наш состав отбирался и по внешнему качеству. Важно, чтобы физиономия, глаза, рожа была. Чтобы были разные типажи. Мы все друзья, мы не набирали никого по объявлению. Кто‑то отсеивался: даже если музыкант был хороший, но рожа не подходила, я понимал, что не поверят. Что такой человек не сможет смотреться на сцене рядом с рожей Палыча нашего.
У нас в стране или полный запрет, или все разрешено. Мы или церкви сносим, или челом бьем на каждом углу.
Со мной кто‑то может не согласиться, но сейчас самое благоприятное время для занятия любимым творческим проектом. Это как начало девяностых, когда на заводе купил водку, поставил ларек, стал миллионером, купил завод. Можно было, ковыряя в носу, стать из двоечника миллионером. Ничего не было занято. Сейчас такое же время во всем, наверное: смутное — всегда хорошее. Если мы возьмем то, что является шоубизом: те, кто в адеквате, их там мало.
Нас зовут на фестивали, но там артисты, которые уже 15 лет там, и их никто не слушает. Например, фестиваль «Нашествие». Если пригласят, не знаю. Поеду, если будет хорошее время для выступления: публика-то ни при чем.
Я за телевизор двумя руками. Потому что если раньше у человека, если он включал его, была какая‑то возможность случайно попасть на того же Радзинского. Сейчас его кругозор формируют … [придурки] из его окружения в интернете. В его плейлист уже невозможно ничего поставить.
Если бы меня позвали в «Голубой огонек», я бы пошел, мне было бы интересно. Конечно, это ад, но это смешно. А Аллу Борисовну Пугачеву я считаю великой русской певицей. То, что делала она, как она превращала в мини-спектакли свои песни, было круто. Но сейчас она в аду, да. Ну мы все в аду.
«Громыка»
Группа из Петрозаводска в прошлом году выпустила два альбома «Громыка» и «Акробатенька» — один другого лучше. Их визуальная эстетика передает привет партноменклатурной моде, абсурдистские тексты исполняет магомаевский баритон под утяжеленное звучание саундтрека к советской научной фантастике.
Ниша ретростилистики существовала задолго до нас. Та же группа «Браво» — звуковая открытка из 1950-х. Нельзя сказать, что мы что‑то копируем, отсылаем к чему-то. Такая музыка, как у нас, была бы невозможна в 1970–1980-е. Может быть, технически какие‑то элементы мы используем — инструменты или манеру пения.
Стилизацией мы не занимаемся. «Громыка» — единственное название, подходящее к тому, что у нас есть. Оно стало диктовать какие‑то визуальные решения. Сперва появились песни, потом образовались название и внешний вид.
Никакой особенной любви к старым инструментам у нас нет. Любой Korg заткнет за пояс любую отечественную разработку. «Фаэми» просто стоял поблизости на подоконнике. Он был небольшой. Другие инструменты в студии были размером с «запорожец» — носить с собой невозможно.
Был интерес в поиске инструмента с ограниченным функционалом — чтобы загнать себя в какие‑то рамки, чтобы выработать некий стиль. У меня в голове был определенный звук, который напоминал бы клавиолин, как в песне «Telstar» группы The Tornados. «Фаэми» с его баянными клавишами давал такой звук. Но он уже разваливался и для использования на концертах был непригоден. Так выяснилось, что стилофоны при нужном наборе эффектов выдавали похожий звук. Вдобавок он нес некий вызов своей полуигрушечностью. Обычно диковинные инструменты используют как приправу, как баловство. А тут стилофон — солирующий инструмент, хребет нашей музыки.
Мне не показалось, что на европейских концертах нас воспринимали как российскую диковинку. От России диковинок никто не ждет в связи с усилиями отечественной музыки.
Люди пишут, что мы лучшее за пять-десять лет в отечественной музыке. И это описывает нас лучше рецензий, где делается упор на то, что мы пародисты, что мы ретрошутники, КВН. Многие музыкальные обозреватели показывают себя какими‑то наклеивателями ярлыков, основанных на политических предпочтениях. Кто‑то пишет, что, мол, мы хитро совпали с тем, как все скатывается в застой и имперскость. Но эта точка зрения не объясняет «Громыку».
Мы сами не знаем правильного ответа, кто мы. Мы придумали термин «психоделический твист», но он ничего не объясняет.
Костюмы и брови — это я занимался всем. Специально ездил в другие города. Смотрел, выбирал. И галстуки, и пиджаки. Шапки-пирожки и кашне я чуть раньше приобрел за границей — почему‑то когда‑то понравилось.
Название «политбюрок» относится только к нашей внешности. Мы не поем песен про совок, как про нас недавно написали. У нас нет ничего общего с теми, кто монетизировал народную любовь к ретро, вроде «Браво» или «Любэ».
У нас очень полюсная аудитория: от панков до оперных певиц из Мариинского. Это удивительно. Когда Максим Валерьевич показывал знакомым первые записи, его спрашивали: «Кто тебя будет слушать?»
Может, это какая‑то подсознательная установка была — сделать что‑то незлобливое. Но у нас не мягкие и пушистые тексты. Они яркие и в чем‑то провокативные. Они не эскапистские, а делетистские. Где escape, там и delete. Манера пения Максима Валерьевича — это такой «альфа-певец», образ которого культивировался в советской эстраде. Понятно, что были и Джонс, и Хампердинк, но только у нас таким голосом пелись тексты гражданского, гуманистического содержания.
«Пролетарское танго»
Коллектив из Петербурга начинал с переосмысления золотого фонда советской эстрадной классики: «Снег идет», «Ленинградские мосты», «Московские окна». Теперь же на повестке дня запись собственного материала.
«Пролетарское танго» — это версии песен советской эстрады. И наша новая программа, конечно, по духу близка к ним. У нас есть и оригинальный материал. В этом году мы, я думаю, запишем диск, где будут авторские вещи.
Вы повторяете тезис о ностальгии. А мне кажется, что эта музыка будто сейчас придумана. Нет чувства, что это когда‑то уже было и мы что‑то достаем с чердака, реанимируем что‑то потерянное. Публика на наших концертах — это молодые люди, которые не жили в то время. Не переживали свою молодость с этой музыкой.
Мы все это играем не потому, что у нас ностальгия. Песни, которые мы переигрываем, имеет яркую запоминающуюся мелодию. Написать такую не так просто.
Это возвращение песенной культуры. Она не умерла, но пострадала. Когда? После «Комбинации», после «Электрички», когда возникла поп-индустрия. Антонов еще относился к какому‑то качественному стилю. Люди устали от современной попсы.
Мы исполняем то, что написано людьми, у которых есть фундаментальное образование, классическое в том числе. Чтобы попасть на концертные арены, они проходили такие отборы, что на свет появлялись только слитки. Потом качество потерялось, музыка превратилась в конвейер, в доширак.
Если посмотреть на историю популярной песни, то в то время, когда тут исполняли такие песни, какие исполняем мы, в Германии и Италии тоже звучало нечто похожее, но со своим национальным колоритом. Это просто хорошая музыка. Мы же, когда слушаем блюз, не ностальгируем, для этого не надо жить в какое‑то определенное время.
Как мы выбираем треки? Берем любимые мелодии. Берем, что понравилось. Все это выносится на общее обсуждение. Последнее слово — за фронтменом.
В детстве мы слушали немного другую музыку. Но при этом все эти мелодии — золотой фонд, мы их знаем. Вы, что, не знаете «Московские окна»?
По поводу мы костюмов не заморачиваемся. Но в джинсах на сцену не пойдем. В синих джинсах вообще не стоит на сцену выходить, если вы не рок-музыкант.
Костюмы не игра. Это естественно, это не следование моде на ретро, мы так любим и так живем.
Хотели бы мы что‑то сыграть из современного русского попа? Скажу по-другому: мы бы хотели, чтобы наша музыка стала современным русским попом.