«Мы оголтелым ребятам давно не интересны»: «25/17» о рэпе, религии и 90-х

— Вы записали кавер на песню группы «Калинов мост» — «Сибирский марш». Почему именно она?

— Делать кавер — это всегда как чужое пальто на себя примерять. Оно здесь жмет, там великовато. Мы подумали и решили, что именно эту песню мы сможем под себя перешить. То есть это пальто будет нам впору.

— У вас осень была богата на события: «Сибирский марш», совместный релиз с группой «Грот» или вот выпуск клипа «Новый вирус». Кто придумал сюжет про вампиров, вы или режиссер Андрей Давыдовский?

— Я предложил идею, Давыдовский ее развил. Мы решили дожать метафору любви как болезни, зависимости до максимума.

— Вы подчеркивали, что с «Гротом» у вас конфликта никогда не было, просто пути разошлись. А в какой момент они пересеклись заново?

— Шесть лет назад, во времена «Засады», группы этого лейбла многими воспринимались как одно целое. И я думаю, что парней это тяготило. Им необходимо было обрезать пуповину, двигаться самостоятельно, показать свою индивидуальность. Все эти годы мы продолжали общаться, обсуждали какие-то идеи, но ничего не записывали. Весной Дмитрий предложил очередную идею, начали записывать трек, а в итоге записали мини-альбом.

— Зачем нужно переписывать старые хиты?

— Мы постоянно что-то меняем в аранжировках наших песен — так мы стараемся сохранить в них жизнь, чтобы это не стало для нас просто гастрольным чесом. Мы хотим каждый раз проживать наши песни на концерте, а не просто присутствовать на сцене. Я уже приводил аналогию с пальто, старые песни сравню со старой курткой, которую ты носил на первом курсе и спустя годы нашел на даче. Примерил, а она жмет, да и фасончик не по моде. В такой куртке ты можешь сделать селфи, однокурсникам отправить — посмеяться, но на улицу в ней уже не пойдешь. Мир изменился, рэп изменился, мы решили обновить минуса, нам стало интересно, какие песни из нашего прошлого смогут выжить в нашем настоящем, насколько они жизнеспособны.

— Некоторые поклонники все равно недовольны. Может, это как с ремейком на фильм «А зори здесь тихие» — мол, не надо трогать классику?

— Знаете, в чем разница? «А зори здесь тихие» переснимали совсем другие люди. А мы-то те же самые. Здесь скорее уместна аналогия с «Эль Марьячи» и «Отчаянный» Родригеса. Фильмы, по сути, одинаковые, «Отчаянный» — это голливудская адаптация, ремейк «Эль Марьячи», с незначительными изменениями в сюжете.

Для некоторых слушателей на самом деле не так важно содержание песен, им не интересен исполнитель. Им интересно собственное отражение в этих песнях, вот это для них важно. Это как пересматривать старые фотографии и тосковать по ушедшим временам. Можно слушать старые версии, они из интернета не исчезли, с дисков не осыпались.

— Одной из первых музыкальному ребрендингу подверглась песня «В городе, где нет метро». В новой версии идет повествование о бандите, которого везут в багажнике в лес. Испытываете ностальгию по 90-м?

— С одной стороны есть ностальгия по юности. С другой стороны — возвращаться в это время я не хочу. И чтобы подобное в жизни моих детей происходило — тоже не хочу. В городе Тара, где я родился и окончил школу, где живут мои родители, — 90-е навсегда. Приезжаю, встречаю соседа, он в розыске. У него четыре ходки и тубик, а он младше меня. Маму с папой сосед похоронил, вернее, хоронили без него, потому что он отбывал срок. Честно, чувствую себя в родном городке тем самым негром из гетто, у которого что-то в жизни получилось.

— История про багажник реальна?

— Подобное происходило вокруг нас. В этом принимали участие мои друзья, друзья друзей. Мы сами ходили с ножами и кастетами в карманах. Те, кто жил в 90-е в провинциальных городах, помнят все это. А что касается багажника, то один раз меня пытались в него запихать…

— Отбились?

— Нет, просто менты вовремя подъехали. История такая: мы были на окраине города, приехали в местный ДК на концерт друзей, пили, курили. Я там армян, что местное кафе держали, на деньги развел, кураж словил, в общем. А пока мы все это делали, приехали местные старшие парняги поснимать девчонок, стали знакомиться с моей девушкой, которая об этом мне рассказала. Предъявил им, как положено, — ребята извинились. Тут бы остановиться, но я был нетрезв и начал дожимать. А парни быстро поняли, что я юн и пьян. Я оказался один, те, с кем я был, просто испугались. Один только смелым оказался, но его тоже быстро на жопу посадили. Меня вырубили, в сознание я пришел в милицейском бобике, весь в крови. В милицию за мной приехал подполковник милиции, отец моей девушки. Забрал протокол, спросил, что у меня осталось в отделении. Я ответил: «Пидарасы забрали деньги». Он сказал, что деньги мы оставим пидарасам, посадил меня в свой мерс и отвез домой. Неделю я не выходил из квартиры, голову мне нормально разбили.

— Вы тогда еще не жили по христианским заповедям?

— Тогда я воспринимал Библию как старую книгу, где написаны, в принципе, правильные вещи. Но я не встречал людей, которые бы следовали написанному, а не просто красили яйца на Пасху и ставили свечки в храме перед экзаменами. А потом встретил и решил попробовать как они. Я к тому времени понял, что больше не хочу жить, как раньше, но своим умом и своими силами не мог ничего изменить. Я плохой христианин, мне с большим трудом все это дается, но тут главное идти. Падать, вставать и идти дальше.

— Почему все-таки протестантство?

— Крестился я в сознательном возрасте в православной церкви. Лежал в ребцентре у харизматов, сейчас являюсь членом протестантской общины. Я часто думаю о том, где Христос. Все хотят на него монополию — и православные, и протестанты, и харизматы. Все говорят, что у них Христос истинный, а у остальных неправильный. Пытаюсь как-то разобраться в этом.

— В Ярославле вы попросили слушателей не снимать выступление на гаджеты.

— Мы уже не первый раз об этом на своих концертах просим. Лес рук с айфонами не дает работать на максимуме, вот в чем дело. Люди с гаджетами этого не понимают: «Смотрите и завидуйте, где я был!» Забудьте про свой инстаграм-нарциссизм, не архивируйте свои эмоции, их нужно испытывать прямо здесь, прямо сейчас. Есть, наверное, те, кому это не мешает, нам же нужен полный контакт с публикой. Ты отдаешь себя слушателю, он в ответ резонирует с твоим выступлением. Идет обмен эмоциями, игра в пас.

— Вы читаете, что «не Шаинский и не пишете песен для детей». Но вот юная слушательница исполняла «Девятибально» в программе «Поле чудес».

— Мы не пишем песни для детей, но тем не менее дети их слушают. Мы же тоже, когда были подростками, слушали «Гражданскую оборону». Что мы там понимали? Я не думаю, что сегодняшние школьники сильно отличаются от тех, какими были мы. Просто у них другой сленг, другая мода, другие гаджеты и другие наркотики.

— Вы уже дважды участвовали в программе Захара Прилепина «Соль». Если бы проект вел не он, вы бы ходили на Рен ТВ?

— Знаете, как все начиналось? Нам позвонили, пригласили, мы отказались. Рен ТВ: пришельцы, снежный человек, вот это вот все — что мы там забыли? А потом мне позвонил Захар, и мы сразу согласились. Потому что он, во-первых, меломан, а во-вторых, он нас знает, и мы понимали, что он не будет задавать каких-то пустых вопросов. Мы были первыми гостями проекта, первый выпуск, первый блин. С нами некомфортно работать — мы очень требовательные. За прошедший год передача стала гораздо лучше, по картинке, я имею в виду.

— Во время эфира вы вспомнили шуточное высказывание режиссера Александра Велединского, что, когда у него дочь родилась, он возненавидел мужчин. Баста вот тоже грозится поквитаться со школьниками, если они его девочек обидят. Вы как отец похожие чувства испытываете?

— Дело не в ненависти к мужчинам. Просто сразу себя вспоминаешь, и многое о себе понимаешь. Помню, у меня был конфликт с тестем, когда мы только начали встречаться с моей будущей женой. Михалыч служил в ВДВ, а я был молодым и дерзким. Мы поругались, и я сказал, что люблю его дочку и, возможно, он — мой будущий тесть, но если он хочет, мы можем пойти в подъезд и разбить друг другу головы. Порой вспоминаем с ним этот случай и смеемся. А сейчас уже я в роли отца. Вполне возможно, что однажды молодой и дерзкий пацан скажет мне что-то подобное… Вообще я стараюсь приучать себя к мысли, что наши дети — самостоятельные личности. Как бы я не старался, лепить из них что-то у меня не получится. Дети вырастут быстро, это неизбежно. Самое сложное — не мешать им и отпустить, когда настанет время.

— Допускаете, что однажды засядете за книгу?

— Раньше я говорил категорическое нет, а сейчас скажу — все может быть. Предложения есть. Друзья из мира литературы, мнению которых я доверяю, говорят, что давно пора. Просто это совсем другая территория, мы-то ведь песенками занимаемся.

— Cкучаете по временам рэп-группы?

— Форма для нас не важна.

— Просто с живыми музыкантами, с новыми песнями изменилась и ваша аудитория. Раньше, еще во времена «Засады», группу слушали оголтелые ребята.

— А мы оголтелым ребятам давно не интересны, поскольку мы как бы предали их идеалы, не оправдали их надежд. А мы как не сочиняли песен про погромы, так и не сочиняем. Но я и сейчас готов подписаться под каждым словом, сказанным мной в треках в 2010-м году. Я по-прежнему называю себя русским, а не россиянином, и отношение ко многим вещам у меня не изменилось. Есть те, кто продолжают ходить на наши концерты, растут вместе с нами, кто-то уже с детьми приходит.

— В прошлом году в обиход русского рэпа вошла фраза «перевернуть игру». Игра перевернулась?

— Мирон сказал об этом первым, журналисты подхватили. Никакого переворота не было. Есть Мирон и все остальные. Пока на The Flow три раза в день рассказывали про переворот игры, из глубин «контактика» пришли какие-то новые парни из Владикавказа и перевернули все назад. А потом появились «Грибы» — и где все ваши мамкины суицидники? На самом деле, кто больше всех на концерте собрал, тот и выиграл, если ты, конечно, не сознательно элитарной, малопонятной простому человеку музыкой занимаешься и на сборы не рассчитываешь. Все остальное — соревнования за самый смешной комментарий.

— Кто из рэперов новой волны вызывает интерес у вас?

— Если бы мне было двадцать лет, я бы слушал Мирона, Скриптонита, ATL, Hash Tag. Но это, наверное, уже старая волна, сейчас же то, что полгода назад вышло, уже не актуально. Хаски очень крутой.

— Американские ветераны рэпа в Москве собирают меньше, чем Pharaoh. Это трагедия для жанра или дух времени?

— Смотрите, мы выпустили мини-альбом с «Гротами», где есть песня с засемплированным голосом Влади. Люди спрашивают в комментариях: «А чей это голос? А кто такой Влади?» — ну о какой хип-хоп-культуре здесь можно говорить?

— Вы были участниками видеосалона Maxim и бросили вызов Сергею Шнурову. Какие эмоции у вас вызывают последние клипы группы «Ленинград»?

— Как минимум я их смотрю, но не пересматриваю. Курю, но не затягиваюсь. Я не люблю народность и КВН, возможно, у меня неправильное чувство юмора. Я и «Сектор газа» никогда не любил. Хотя знаю многие их песни наизусть, потому что вокруг все их слушали… Знаешь, импонирует циничность и откровенность Сергея Шнурова. Всегда нравились честные исполнители.

— Тимати — самый честный человек в индустрии.

— Да, он очень искренний, он не играет в творца на сложных щах, а практически прямо говорит: «Мы пишем песни на калькуляторе, и это работает. А вы с вашими тройными рифмами остаетесь нищебродами». Без вот этих глупостей про вдохновение и муки творчества.

— Глава лейбла, наверное, таким, как Тимати, и должен быть.

— Видите, я же по другим причинам начал этим заниматься. Мы, конечно же, зарабатываем деньги и живем на них, но это не то, что нас мотивирует. Как говорил Влади: «Гонорары мы берем в подарок, всегда рады». Для меня все эти песенки во многом психотерапия. Накипело, накрыло — записали песню и сразу же отпустило.