— Когда вы создавали группу Glintshake, ожидали, что однажды придете к записи альбома с названием «Оэщ Магзиу»?
Горбунов: Нет, в том и дело. Шел 2012 год, мы жили в довольно иллюзорном мире, считали, что в Москве нет рок-групп, которые при этом были бы поп-группами, — знаете, без этого мироощущения «мы андерграунд, у нас хреновые записи, идите все в жопу». И нам хотелось быть именно такой группой, писать красивые и интересные песни. А потом пришло осознание того, что это ничем не подкреплено.
Шилоносова: Мы с Женей до мозга костей суперпоп-чуваки, это раз. Во-вторых, с некими задатками дзена. Поэтому мы не загадывали. Самое классное в творчестве — не загадывать. Мне кажется, «Оэщ Магзиу» настолько естественная штука для нас, что если бы мне показали его в 2012-м, я бы сказала: «Окей, классно».
Горбунов: А я бы обалдел. Видишь, какое у нас разное восприятие. Вообще эти изменения произошли постепенно. Катя стала играть в Scratch Orchestra. Мы начали интересоваться разной новой музыкой, тем, как она устроена, какие исследования проводят композиторы. Это открыло перед нами целый новый мир — мы поняли, что все эти вещи могут работать и в поп-музыке.
Шилоносова: А я просто поняла, что я очень многое в музыке отрицала. Когда ты что-то усердно отрицаешь, то и понять это явление тебе тяжело. А когда ты этому открываешься, происходит переоценка ценностей. Scratch Orchestra на меня повлиял в том смысле, что я научилась слушать музыку. А у Жени немного иначе, он такое слушал давно, но никогда об этом не думал. И никогда не играл с другими людьми. Был всегда немножко тираном. И не замечал этого. А тут я пошла в содружество, где 20 человек одновременно импровизировали. И тебе просто приходится с остальными людьми как-то существовать. Наличие у тебя инструмента не означает, что ты обязан издать какой-то звук. Это было самым большим открытием. Коммуникативность, некий новый язык… Мы с группой как-то быстро избавились от многих клише, стали очень много импровизировать и гораздо лучше сыгрались на этой почве — вообще приобрели другой оттенок. А когда ты переходишь на некий новый уровень общения через музыку и понимание, очень сложно продолжать существовать в контексте, в котором ты находился до этого. Ты выходишь за рамки, куда-то в сторону.
— В Scratch Orchestra участвовали вы одна. Остальные участники группы без возражений согласились идти по такому пути?
Шилоносова: Егор надо мной смеялся постоянно: «Это все твой оркестр»; думал, может, что мы там какие-то дурачки. Но я же не приходила с кучей хлама: «Ребята, теперь мы будем играть на кастрюлях!» Просто у меня изменилось восприятие. Это как ЛСД съесть — ты после этого немножко другой человек. Мое самое большое откровение случилось не под ЛСД, а под Scratch Orchestra. После такого начинаешь втягивать людей вокруг. Самое интересное, что ничего не нужно объяснять: есть люди, которые все понимают, если они музыкальные и готовы с тобой разговаривать.
Горбунов: В какой-то момент Леша и Егор сами почувствовали наш новый способ коммуницировать и звучать. Сейчас на репетициях между песнями кто-то начинает какую-то глупость играть — и мы играем и просто ржем, — так смешно и здорово получается.
— Про что этот альбом?
Горбунов: Давно хотелось настоящих русских песен. Не какое-то стебалово или камлание под один аккорд. Нам казалось, что альбом про Москву, про ощущение от жизни здесь. В итоге он получился даже пошире, в поля пошел. Основная идея альбома отражена в его названии — оно довольно празднично и помпезно звучит, притом что ничего не значит. В нем стремление русского человека к чему-то очень большому, всеобъемлющему и бессмысленному. Душа его распахнута и куда-то летит, а куда — это уже другой вопрос. Многие люди недоумевают, зачем это толпа приходит и просит салат из кузова? Потому что это самый большой в мире салат — как же это можно пропустить? То же самое с дарами волхвов или поясом Богородицы — вот оно, прикоснуться к великому. Поэтому и песни у нас теперь такие — неуемные, длинные.
Шилоносова: Салат в кузове — это … [замечательный] арт-объект.
(Начинают обсуждать, что здорово было бы снять клип с бесконечной очередью.)
Горбунов: Глобально люди не меняются. Все, что происходит сейчас, — это продолжение всего того говна, которое было до. Поэтому как-то уже не тянет быть политически активным — были уже политически активные люди и чего добились? Есть вещи поважнее, чем политика. Но все равно альбом с социальным уклоном, потому что вокруг люди и они вдохновляют своей абсурдностью.
— Как ваша музыка чувствует себя с русскими текстами?
Шилоносова: Я ставила треки нью-йоркскому приятелю, который был пиарщиком лейбла DFA. Я спрашивала, что он думает про русский язык, проблема ли это. Он ответил, что если бы это было заурядное инди, он попросил бы перевести текст, потому что больше спасаться нечем. И что есть куча групп, которые вроде поют по-английски, но он не понимает ни слова — например, Iceage.
Меня недавно поставили в тупик вопросом: «Почему так много групп в России поют на русском? Ведь лучше петь на английском». Я сижу и думаю: господи, три года все спрашивали, зачем я пою по-английски, а к такому повороту я вообще … не готова. А журналист из Берлина, и он продолжает: «Если у нас группа поет на немецком, это означает, что у нее аудитория намного меньше». Дальше у нас состоялся диалог на тему того, что на самом-то деле язык — это вещь второстепенная. В моем личном проекте NV как такового языка нет вообще — это тоже намеренный шаг. Glintshake сейчас — до мозга костей русский, эта музыка ему идет.
Горбунов: Был еще момент, когда меня стали раздражать потуги людей петь на русском как на английском — фонетически. Когда ты принимаешь русскую фонетику как она есть, язык начинает раскрывать собственный грув и сильно влиять на музыку. Именно поэтому еще возникла идиотская ситуация со сравнениями Кати с Жанной Агузаровой. Потому что это просто нормальное артикулирование — а все пытаются зажевать слова.
Шилоносова: Меня больше всего веселит, что многие считают, что я как-то похоже двигаюсь. У меня не было ее отрицания, но я и не была ее фанаткой. Специально посмотрела несколько лайвов, в том числе на «Музыкальном ринге» — и что-то вообще не поняла, что у нас с ней общего.
— Всегда знал, что самый легкий способ обидеть, что ли, артиста — сравнить его с другим артистом.
Шилоносова: Ну почему же, сравнение с Жанной Агузаровой — возможно, лучшее, что может случиться в жизни.
Горбунов: Или с группой «Аукцыон». Хотя я никогда не слушал группу «Аукцыон».
— Еще «Звуки Му» обычно вспоминают.
Шилоносова: Тоже отличное сравнение.
Горбунов: И тоже очень неочевидное. Хотя мы фанаты. Англоязычный Glintshake однажды вообще сравнили с группой Oasis. А мой любимый комментарий к клипу «Без пятнадцати пять» на ютьюбе: «Похоже на старый, добрый трип-хоп». Его нужно ставить в пример, чтобы люди поняли: природа сравнений абсолютно иррациональна. Я, например, в какой-то момент стал сравнивать всю музыку, которая играет на радио, с группой Coldplay. Это кошмар — либо все вокруг стали писать песни — кальки с группы Coldplay…
Шилоносова: Либо все песни на свете теперь сочиняет Крис Мартин.
Горбунов: Удивительно, что раньше все стремились отличаться друг от друга, а теперь делают очень одинаковую музыку.
Шилоносова: Просто все знают, что сейчас работает, и никто не хочет сделать неработающую штуку. Я адский фанат последнего альбома Рианны. Но многие считают, что это ее худший альбом, что она там ужасно поет. Ее лейбл не хотел выпускать трек «Work», потому что считали, что это слабая песня. Она их в итоге как-то переубедила — и песня оказалась суперхитом. В этом плане Рианна сделала невероятный шаг в сторону большей свободы. На этом альбоме она очень сильно булки расслабила — в том числе и по манере пения. Или Фрэнк Оушен, который выпустил целый альбом, где просто чувак рассказывает некую историю. И там внутри тоже есть совсем бытовые истории — про фейсбук, про то, как парень не зафрендил свою девушку и она на него обиделась, словно из хорошего человечного сериала. И такой поп меня сегодня в большей степени интересует. Мне кажется, это такие маленькие шажки в сторону от заполонившей все безликости.
Горбунов: Я тоже послушал Фрэнка Оушена, он меня взбесил своим занудством мелодическим. Я вообще понял, что чтобы заниматься поп-музыкой, мне не нужно ее слушать. Самое классное в творчестве — это найти лазейку, чтобы себя от самого себя еще сильнее освободить. У меня плохо получается, но я очень стараюсь. Катя всегда говорит, что я опять загнался и ушел в задротство. А я же ищу.
— Как вам кажется, альбом «Оэщ Магзиу» — это поп-альбом?
Горбунов: Конечно. Никакой это не авангард, как многие думают. Просто мы его соорудили из других традиций. Воткнули туда немножко Римского-Корсакова, чуть-чуть прог-рока, немного концептуального искусства в виде «Скульптуры», автор идеи которой — Анатолий Осмоловский. Мы не хотели никакого лоуфая, а чтобы, наоборот, было яркое, ясное, чистое и понятное.
— У меня как раз противоположное ощущение: что он и не простой, и не поп. Поп-музыка ведь всегда хочет быть понятной.
Шилоносова: Ой, это заблуждение.
— Я пытался вообразить, как отреагируют на исполнение песни «Скульптура» где-нибудь в Хабаровске. Мне сложно это представить.
Горбунов: Мы играли ее в ЦДХ, несколько человек, слышавших эту песню впервые, потом сказали мне, что на «Скульптуре» они прослезились. Или мы выступали в Питере в Новой Голландии. Был адский дубак. Люди пришли, хотят, чтобы потеплее стало. И тут мы начинаем играть эту штуку — и как-то отлично все.
Шилоносова: Вовлечение человека в контекст, в котором он до этого не существовал, во многом зависит от исполнителя. Если нам удается эту музыку через себя преподать так, что человеку это станет близко и понятно, то это классно.
Горбунов: У меня есть любимый пример: когда у меня еще была группа Stoned Boys, мы играли очень сложную программу с какими-то барабанами и сложными ритмами — такой прог-рок-рейв. Это была полная дичь, я не могу тот альбом сейчас слушать, ха-ха, но тогда нас позвали выступить на Дне города на площади Революции, прямо где выход из метро. И это был самый крутой концерт в том году. Люди были не готовы ни к чему, они просто гуляли. И они восприняли все с таким восторгом. И мы сами искренне им обрадовались. Для меня это подтверждение той мысли, что занимающиеся поп-музыкой продюсеры, программные директора радиостанций очень плохого мнения о людях. Люди гораздо лучше, чем мы думаем.
— Мне интересно, вы на нынешней музыкальной сцене видите своих единомышленников?
Горбунов: Мы их то видим, то не видим. Московская музыкальная сцена — это как прогулка в лесу. Мы все ходим, ищем грибы, иногда видим, кто-то за деревьями мелькает. Ты им: «Привет! Ты тоже тут, в лесу?» «Да, я тоже тут». Хорошо все друг к другу относятся, но слишком близко не подходят. Потому что у тебя там грибы, надо собирать, а там уже сами пусть.
Шилоносова: Для начала надо разобраться, что мы понимаем под сценой. Это артисты, которые схожи по саунду, или кучка друзей, которые делают разную музыку, но тусуются вместе? Недавно обсуждали это с одним человеком — я понимаю это по-своему, он по-своему. Для меня никакой сцены не существует, для него существует. При этом в Москве очень много классных музыкантов. Москва как город, как общность, где очень много разной музыки делается, — это очень крутое место. Круче, чем Нью-Йорк во много раз. Здесь так много всего происходит — и все люди хотят делать что-то очень классное и интересное. Никому не скучно, потому что в России в принципе довольно сложно заскучать. Тут всегда … [], который тебя пинает под зад. Здесь людям всегда хочется что-то делать — и это очень важно. Сцена суперразнообразная, все друг друга знают, особых конфликтов нет (хотя, может, кто-то кого-то тихо ненавидит за спиной — но и это нормально, ты же не обязан нравиться всем). Но в своем многообразии московская сцена — она очень … [достойная].
Шилоносова: Если широко брать, то все единомышленники. Потому что хотят сделать что-то нормальное.
— Я заметил, что в разговоре вы никогда не используете названия «ГШ», говорите «глинтшейк».
Горбунов: Привычка
Шилоносова: «ГШ» знаете как расшифровывается?
— Не Glintshake?
(Смеются.)
Горбунов: Мы сначала сократили название до двух букв, а потом поняли, что это же первые буквы наших фамилий.