— Впервые вы выступали на Пикнике «Афиши» семь лет назад. Что изменилось?
— Я боюсь, моя оценка окажется неадекватной. Есть ощущение, что музыка на Пикнике больше не так важна. Я как музыкант несколько расстроен — в 2009 году все стояли у сцены и впитывали все, что идет оттуда. Сейчас люди с семьями выбирают одежду и ходят по фуд-корту. В 2009 году же было чувство, что в воздухе носится чистый эндорфин и все слегка в измененном состоянии. Потому что сидит Рома Мазуренко и говорит: «А классная же группа Late of the Pier, давай привезем?» И через 4 месяца они выступают на Пикнике «Афиши». Казалось, что все самое главное происходит здесь и сейчас. Может быть, это ощущение сегодня есть у ребят помоложе. Вот вы как человек больше погруженный в хип-хоп, может, вы там это видите?
— А я это не только там вижу, но и в заразившем столичную молодежь техно. И в аудитории фестиваля «Боль», которая слушает русский рок, неожиданно восставший и равняющийся на образцы 80-х, — очень непричесанный, лоуфайный и, как мне кажется, идеально соответствующий нынешнему кризисному моменту. Ровно так же как англоязычные инди-поп и инди-рок соответствовали прекрасному и сравнительно сытому времени начала 10-х, когда мы верили в теорию малых дел и представляли себе, что существуем в одном мире с европейцами и американцами.
— По крайней мере была иллюзия такая, да. А сейчас, по-вашему, такого нет?
— Я как раз об этом вас хочу спросить. Потому что я только что перечитал интервью, которое вы давали «Афише» 3 года назад. Там весьма убедительно отстаивалась точка зрения, что можно быть в диалоге с миром, петь на английском в России и так далее. Но следом настал 2014 год, а с ним Крым, санкции, противостояние с Западом. В связи с этим не появились ли сомнения, что вы все правильно делаете?
— Сомнения не появились, абсолютно точно. У меня все равно было ощущение, что я не то что должен — я просто хочу это делать. Другой вопрос, что 2014–2015 годы действительно стали временем, когда возникло чувство отчуждения, сепарации. Смешно, что даже в Америке я встречал молодых людей, которые говорили: «Да-да, этот ваш Путин, он крут, сейчас будет холодная война, сейчас будете файт очень клевый».
— То есть они воодушевлены этим?
— Да, причем для них это все абсолютно виртуальная игра. У них тоже сложная ситуация: непонятно, что будет дальше, все вздыхают по временам Рейгана, я даже видел опрос «Кто самый крутой президент?» — и лидировал не Кеннеди или первые великие президенты, а именно Рейган. Потому что никогда больше американцы не чувствовали себя такими сильными и классными. Притом что чувак был просто актером, выглядел как проповедник и говорил эффектные фразы про Империю зла, и это история про то, что политика — это шоу.
— С другой стороны, Иван Дорн еще в более сложной ситуации, потому что он у себя поет на русском и здесь на украинском. Я о нем вспомнил, потому что он в ответ на вопрос «Кого вы считаете конкурентами?» назвал группу Tesla Boy. А вы себя видите с ним в одном поле?
— Мне кажется, у нас настолько разная музыка и разная история… На самом деле я радуюсь, что появляется новое поколение музыкантов. Например, меня очень вдохновляет группа Parks, Squares & Alleys. Это создает правильный бэкграунд. В Москве ведь часто было так — идешь в какое-нибудь кафе, и там звучит «музыка для туалетов», а в Нью-Йорке ты заходишь в самый простой бар, там играет Моррисси. Эти вроде бы мелочи очень важны, это то, что постоянно капает тебе на мозг и на подсознании создает систему координат.
А по поводу политической ситуации… Мой хороший друг Женя Филатов, The Maneken, продюсирует группу Onuka, которая за последние два года превратилась в национальных звезд и чуть ли не символ нового этапа украинской истории с ее движением в Европу. Но они не могут выступать в России, потому что их сразу начнуть травить на родине. На моей новой EP есть песня «Whatʼs Going On» — я ее написал в августе 2014 года. Это был момент, когда ты понимаешь, что там, где мы 6 месяцев назад играли концерт, где живут друзья, которые любят нашу музыку, к которым мы любим приезжать, — теперь там идет война, причем никто ее не объявлял.
— Все-таки к Дорну: вы себя ощущаете артистом одной сцены с ним?
— Да нет, наверное. Мне кажется, мы какие-то разные вообще. Вообще, сравнения — это дело неблагодарное и они не всегда корректны. Скажем так, я все-таки не про то, чтобы брать какие-то ныне модные стили и их эксплуатировать. Это очень пафосно прозвучит, но мне хочется оттачивать свой почерк, прорисовывать свою стилистику. Это уже чуть-чуть удается, по крайней мере с новой EP. Хотя некоторые фанаты уже написали, что песня похожа на «М83», и я даже понимаю почему — из-за семпла, который звучит поверх голоса. Вообще, если разбирать по частям, то можно сказать, что здесь гармония похожа на Blood Orange, здесь барабаны из Принса, здесь мелодия как у Phoenix. Но в итоге получается что-то свое.
— Если бы вы снимали фильм, который мифологизировал бы Москву на стыке нулевых и десятых и вот эту равняющуюся на Запад московскую музыкальную сцену, то кто был бы героями этого фильма и что бы вы рассказывали о них в первую очередь?
— Первый, кто приходит в голову, это человек, которого, к сожалению, не стало, — Роман Мазуренко. Сложно сказать, был ли он триггером изменений, для которых все было готово и оставалось только поднести спичку, или так получалось, что он просто оказывался в нужное время в нужном месте. Но, безусловно, он один из героев той эпохи и безумно жалко, что его нет сейчас.
Довольно сложно объяснять сегодня, кто такой Рома. Не называть же его промоутером вечеринок — это понятие не вмещает всего, чем он занимался. Это и крутые тексты, и концепции, и идеология. Рома словно был подсоединен к каким-то сверхскоростным каналам интернета, с помощью которых он находился абсолютно на одной волне с тем, что происходило на Западе. Абсолютно точно он умел закручивать вокруг себя истории, которые долго-долго будут помнить.
— 2015 год стал годом, когда синхронно не стало Романа Мазуренко, сайта Lookatme и журнала «Афиша». Возникло ощущение, что какая-то жирная точка поставлена, перевернулась страница, началась другая жизнь.
— Согласен.
— Интересно в связи с этим узнать, насколько вам легко в ней?
— Это как в детстве ты смотришь в трубочку «Калейдоскоп», крутишь ее — картинка меняется. Вот и сейчас картинка сменилась. Знаете, одна из главных претензий к группе Tesla Boy всегда была, что это фейк, пародия, нежизнеспособная искусственная история. Но если бы это было так, то мы бы и канули вместе с этой эпохой. Приятно предаваться ностальгии, рассуждать, как круто было тогда, и печалиться, что это никогда не повторится. Не повторится, но будет что-то другое. На последнем Пикнике я практически не увидел, так сказать, модников.
— Это уже довольно много лет так.
— Да. Считается, что главная хипстерская группа — Tesla Boy. Но на наших концертах обычные студенты, молодые ребята, которые нормально современно одеты, а не «модники» с какими-то удивительными вещами из секонд-хендов и Balenciaga на ногах. И на Пикнике тоже больше нет модников, это действительно закрытая страница. Не стоит сокрушаться, что мы теперь не видим необычных луков, которые хочется выложить в рубрику «Луки с Пикника «Афиши». У меня вообще есть чувство, что ценностями нового времени становятся такие вещи, как семья и дом. Раньше все это очень снобировалось, все были одинокими, независимыми, карьерными. Я вижу подтверждение этому и на Пикнике, где как никогда много людей с детьми.
— Интересно было бы поговорить про это с восемнадцатилетними, которые слэмятся на концерте группы «Буерак», или с людьми, которые упарываются под техно. Кстати, вот где до сих пор можно снимать удивительные модные луки.
— Про это можно строить разного рода конспирологические теории в духе «Лучше танцуйте, чем ходите на Болотную». Но даже я, человек, который редко куда-то выходит, замечаю, насколько сейчас молодежь в измененном состоянии. Последний раз я такое видел в 15–16 лет, когда ты выходишь из метро «Фрунзенская», а торчки возле Дворца молодежи продают экстези. Это был 1996 год.
— Золотые годы русского рейва!
— Да! В 1995-м я услышал электронную музыку, и мне сильно свернуло башню. Я тогда учился на Ордынке на джазовое фортепиано, но моя темная сторона хотела погрузиться в рейв. Я ходил мимо этого Дворца молодежи, и это было реально злачное место, фасад здания просто сотрясался от этой бочки, которая, как правило, ниже 130 BPM не замедлялась.
Ну и публика там была соответствующая: рейверы, бандиты, все вперемешку, на «мерседесах» подъезжали, закидывались таблетками. Я умудрился целый год побыть резидентом в МДМ. Самая смешная история была связана с необходимостью объявлять диджеев. У нас выступал Тимур Мамедов, легендарный персонаж, который все время передвигался со свитой человек в 15–20, напоминавшей секту. Он принципиально не играл с винила, а только с DAT-кассет. Значит, приходит он на сцену, его помощники врубают эти DAT-магнитофоны, я спрашиваю: «Тимур, очень приятно, Антон. Как вас объявить?» Он говорит: «Очень просто, очень просто. Аэроданс-саунд-систем, Театр Квасса рейв-перформанс представляют: Тимур Мамедов, XP Voodoo, хранитель рейва».
— Он тогда уже сбривал половину головы?
— Да-да! Интересно, что та клубная культура ничего после себя не оставила, кроме нескольких диджеев вроде Санчеса и Кубикова, да еще клуба «Пропаганда». Нет никакого культа тех героев, гламур нулевых все замазал. Интересно, кто из героев 10-х годов останется в памяти людей.
— К разговору о героях — с вашей точки зрения такой человек, как Принс, который, очевидно, является одним из ваших героев и который в этом году оставил этот мир, и такой человек, как герой текущей эпохи, Канье Уэст — это сопоставимые по масштабу фигуры? По тому, насколько влиятельны они сами и их музыкальные идеи?
— Рациональная часть меня подсказывает, что, наверное, да, это фигуры равновеликие. Но мы же все равно привязаны к своему бэкграунду — к точке, из которой ты смотришь на все остальное. Наверное, Канье для людей молодых, оторванных от контекста музыки 80-х и даже 90-х, — это фигура абсолютно равная по масштабу и Принсу, и великим черным джазовым музыкантам. Действительно у него очень классные идеи, в этом видна свобода, аранжировочно-продюсерская смелость. Он очень талантливый чувак и, безусловно, очень харизматичный. Мне нравится, как строятся его отношения с шоу-бизнесом: что один человек может так просто над этой махиной издеваться. Я это понимаю и допускаю разумом, но, врать не буду, не могу искренне прочувствовать сердцем.
Принса однажды спросили про современную музыку, он ответил: «Современная музыка делается детьми для детей». Что-то в этом есть. Если взять фестиваль TomorrowWorld, на котором я однажды имел неосторожность (и одновременно честь) играть диджей-сет, то Канье Уэст по сравнению с тем, что там звучало, просто Бетховен наших дней.
— Там звучал коммерческий EDM?
— Там везде звучали EDM и какой-то трэпчик. Меня это очень протрезвило. Потому что ты видишь 50 000 молодых ребят, которые стоят у сцены высотой с 10-этажный дом, из которой фигачат огненные языки пламени и падают фонтаны, куча света и звук, которого я никогда раньше не слышал. И выходит подросток, который открывает лэптоп, нажимает кнопку «Play», и у него фигачит трэп, и люди такие: «… это … это просто…!». И ты стоишь: «Что, мать вашу, тут вообще происходит?»
Головой понимаешь, что это естественный процесс. Точно так же в 80-х появились компьютеры и секвенсоры, которые позволяли записывать музыку дома: тогда целый профсоюз требовал все это запретить и ограничить, потому что музыканты теряют работу. Есть австралийский музыкант Flume, его музыкальный инструмент — это ноутбук, с ним он собирает стадионы. Отличный, кстати, музыкант — его и Джеймса Блейка я бы выделил с точки зрения музыкальности как такие светлые пятна в этом современном движняке.
А по поводу Канье Уэста, я не знаю, а вот вы его воспринимаете как гениального? У меня есть как минимум один человек в фейсбуке, который все время рубится за Канье Уэста, это очень забавно.
— Я не знаю, рублюсь ли я за него, но я его слушаю с 2004 года, с первого альбома, когда он еще был битмейкером, успешно писавшим музыку для Jay Z и вдруг неожиданно взявшим микрофон. Мне он, безусловно, кажется мощнейшей фигурой, — да противоречивой, сложной, смешной и все-таки мощнейшей.
— Менеджер, который с нами работал в Америке, он темнокожий парень. И мы с ним спорили на эту тему. Я его прямо спрашивал: «Объясни, в чем его гениальность как музыканта?» Он мне тогда сказал очень важную вешь: «Понимаешь, когда чувак добивается такого успеха, для нас это очень важно. Он был одним из нас, так что его успех — это и наш успех». Они его очень поддерживают, без вопросов абсолютно. Но это типично американская штука, которая нам не очень даже понятна, помимо всего прочего.
— В фейсбуке группы Tesla Boy в пункте местоположение сейчас указано «Москва — Нью-Йорк»…
— Мда, надо убрать Нью-Йорк. Просто два-три года назад я проводил там прилично времени. И это был такой знак, что группа international.
— Есть же некий миф, что группа Tesla Boy регулярно выступает в Северной и Южной Америке, где собирает огромные площадки. При этом непонятно…
— Непонятно, почему мы его все время видим на Камергере, да?
— Почти. Просто это такая вещь, которую тебе кто-то рассказывает, а сам ты ее никак не можешь проверить.
— Ну да. Эти мифы для меня самого порой кажутся смешными. Есть миф, что нас постоянно принимают за иностранцев, что мы намного популярнее за границей, чем здесь. Хотя на самом деле у нашей страницы в фейсбуке, знаете, откуда большинство подписчиков?
— Предположу, что из Москвы.
— Нет. Из Мексики. Иногда на первое место выходит Россия, а когда мы только начали, лидировала почему-то Америка, Лос-Анджелес.
— А что вы делаете, чтобы продвигаться на амеркианский рынок?
— Ничего особенного мы не делаем. У нас есть букинг-агент, который забивает концерты. Есть менеджер, который занимается примерно тем же, чем занимается менеджер здесь: выходит пластинка, он связывается с несколькими изданиями. В остальном все как-то само работает. В целом там более отлаженная система и четкое разделение труда. В отличие от России, где менеджер занимается и пиаром, и концертами, и еще ездит с группой в тур. В итоге человек перенапрягается, начинает ненавидеть артиста, говорит тебе, что ты тиран, и уходит к другому музыканту.
Последние полгода я жил с мыслью, что допишу пластинку и надо ехать туда. Потому что очень многие вещи все-таки решаются при личном общении. Потому что я чувствую в себе потенциал и азарт. Я не хочу говорить, что мы сейчас разорвем Америку. Нет, у меня просто есть стремление там более основательно закрепиться. Для меня важно, что меломаны по всему миру знают, кто такая группа Tesla Boy. Другой вопрос, что кому-то не нравится, но все в курсе. Теперь хочется, чтобы более широкая масса людей о нас узнала.
Плюс у меня есть желание достичь более высокого уровня — действительно создать что-то уникальное и ценное. Ты, наверное, слышал эту историю, с которой все меня стебут: «А, ты опять стер альбом!» У меня полтора года назад был готов альбом Tesla Boy, но я просто решил его не выпускать, нажал кнопку «Delete». При этом я понимал, почему сработает одна песня, кому понравится вторая, но это скучно, это шаблоны. Поэтому мой новый релиз такой, поэтому мне хочется в западную среду, где больше музыки, больше конкуренции, больше музыкантов со всего мира.
— Но нужно и локтями толкаться сильнее.
— С одной стороны, и локтями нужно толкаться. С другой стороны — там есть ощущение, что место найдется всем. Вот вам пример Гоши Рубчинского, который предложил западному миру российскую брутальность и фэшн-гопничество. И стал звездой. А знаете, какая самая популярная российская группа в Америке? Pussy Riot. Я спрашиваю: «А какие их песни вы знаете?» Мне говорят: «Песни не знаем, но играют панк какой-то и очень крутые».
Так что не знаю, что еще про Америку сказать. Знаете, я понял в конце концов, что жить там мне бы не хотелось. В Нью-Йорке классные концерты, но это самый тоскливый город в плане клубной жизни. Москва же сегодня, напротив, живет очень яркой ночной жизнью, что подтверждают и приезжающие сюда нью-йоркские диджеи.
— Я вот о чем еще хотел спросить — прошлое интервью «Афиши» начиналось с авторской подводки, что это разговор с лидером Tesla Boy, самой модной группы Москвы. А сейчас насколько справедливо такое утверждение?
— Вы знаете — нет, я себя не ощущаю участником модной группы. Мне очень нравится, что мы стали просто группой, которая есть, которая делает свою музыку, на концерты которой приходят люди. Мы современная группа, которая делает современную музыку с некоторым, по мнению известного критика Никитина, ретроуклоном. А у вас есть ощущение, что мы модная группа?
— Сейчас уже нет. Хотя группа исторически очень модно выглядит. В связи с этим интересно знать, есть ли здесь какая-то тирания худрука, который, ну, обязывает всех.
— В последние пару лет, если это не выступление на «Вечернем Урганте», где важна картинка, обсуждение сценического имиджа выглядит примерно так: «А ты сегодня в чем будешь? В черной майке или белой?» «Я буду в черной». — «Я тогда белую надену». Я очень ржал, когда где-то читал про аккуратно выбритую бороду Антона Севидова в том контексте, что, смотрите, здесь все очень просчитано и даже вот эта его якобы небритость на самом деле очень правильно и аккуратно подправлена стилистом. Ладно, хорошо хоть модно одет, уже что-то. Вот в эти вот «рибок» и дорогие штаны из Uniqlo за 800 рублей. Важно оставаться в течении.