Куок — об альбоме «Imago», песне в честь умершего друга и жизни русского в Чехии

Владимир Сорокин прошел долгий путь из череды метаморфоз. В середине 2010-х он, еще подростком, делал в Праге электронную музыку под псевдонимом Quok и дружил с Муджусом. К концу десятилетия он резко ушел в рэп и стал чаще бывать в России. Сначала писал биты для «ОУ74», а позже и для более популярных артистов — например, Маркула и Эльдара Джарахова. К концу десятилетия Quok превратился в Куока и сам начал читать рэп, выпустив трилогию «Decadance». Осенью 2020-го вышел альбом «Красность», поделенный пополам на электронику и хип-хоп. Сейчас все эти этапы будто бы слились воедино — Куок стал мультижанровым артистом.

В конце зимы он планировал выпустить большом альбом «Imago». Но события 24 февраля поменяли планы. Куок вышел из ситуации неожиданным образом — выложил альбом в бесплатный доступ. Полноценная премьера на стримингах состоялась только в августе: с несколькими новыми треками и презентацией.

В большом интервью Куок рассказал об альбомах — личных дневниках, преодолении потерь близких людей с помощью творчества, жизни на несколько городов и встрече с пьяным Мадсом Миккельсеном.

— Первой попыткой соединить обе твои ипостаси — рэпера и электронщика — была «Красность». Но там ты четко поделил альбом пополам. Почему в этот раз сделал более сложную структуру?

— В «Красности» я прощупывал почву: не особо понимал, к чему может привести электроника на русском, к чему может привести рэп и что мне больше нравится. Спустя полтора года рэп мне немножко поднадоел, захотелось больше петь, заняться продакшеном и вернуться к истокам.

— Почему в эру синглов решил выпустить альбом на 23 трека?

— Не фанат синглов. Отношусь к ним с опаской. В тот момент хотелось выдать знаковую для своего творчества работу, визитную карточку. Когда ты выпускаешь сначала десятитрековый альбом «Красность», дальше хочется сделать шоурил того, что ты умеешь, — и меня понесло. До того у меня тоже был альбом на 24 трека. Но в эпоху «Декадансов» я превратился в конвейер. Сейчас не могу сказать, что это хорошо.

— «Imago» — это некая ревизия всего творческого опыта и осмысление прошлого? В том числе и музыкального в виде влияющих на тебя жанров.

— Да, абсолютно так. В «Imago» могло войти намного больше треков. Но мы тщательно выбирали, держались концепции и пытались сделать так, чтобы работа получилась масштабной и с ней можно было прожить еще несколько лет до выхода следующего.

— [Электронный] проект Quok закрыт?

— Он не закрыт, он был на паузе. Когда я пишу музыку, то не особо задумываюсь, куда что должно пойти. У меня нет четкого плана, все по настроению. В последнее время у меня не было настроения делать строго инструментальную электронную музыку. Хотелось развиться в других аспектах творчества. Но могу сказать, что на весну следующего года готовится кое‑что… хорошо забытое старое.

— «Imago» — продукт кооперации большой команды, над альбомом работали 17 человек. Это ты перенес из опыта работы над электронными альбомами и гост-продакшеном?

— Можно и так сказать. Но именно к своей музыке я никогда никого не подпускал. А когда работал над альбомом Маркула, посмотрел, как выглядит такой вид продакшена. Подумал, что можно перенять этот опыт и часть обязанностей делегировать.

Но если мы говорим про электронный проект, то там я и дальше собираюсь делать все сам — просто не понимаю, как можно туда еще кого‑то подключить. Это более личная, техническая работа.

— В интервью «Звуку» ты говорил, что «Imago» — хронология событий. Каких?

— Что вижу, то пою. Треки стоят в альбоме ровно в том порядке, в котором были написаны. Все релизы, которые у меня были, — это трансляция того, что происходило в моей жизни в тот период. «Imago» — это последние полтора года моей жизни, запечатленные в звуковом формате.

— «Imago» очень эмоциональный и личный альбом. А в описании ты упоминаешь, что на него повлиял некий душераздирающий опыт. О чем именно речь?

— Трагический опыт с потерей близкого человека. Еще один после истории с другом из трека «Птица» (подробнее о ней — ниже. — Прим. ред.). Об этом случае я нигде не распространялся. Вся прошлая осень получилась достаточно мрачной. Много событий сильно повлияло на мое эмоциональное состояние. На фоне этого стресса я умудрился даже заболеть — было тяжело осознать, что в твоей жизни может одновременно произойти столько дерьма.

В какой‑то момент меня настолько переклинило, что я будто перестал ощущать эмоции. Это было этапом личной эволюции, может быть взросления. Я решил завуалировать эту историю в процессе метаморфоз — в течение альбома как раз и развивается эта идея.

Мой загул на фоне проблем, ужасное поведение, нервные срывы, стресс, больницы в какой‑то момент прекращаются, и я учусь заново жить. Не буду рассказывать конкретно о событиях, но получилась такая история.

— Почему решил выложить альбом в свободный доступ?

— Я очень долго хотел выпустить его в определенный период. А если у меня есть идея фикс, то я вряд ли от нее отойду. Многие считают, что музыка помогает в трудный период и несет целебные свойства. Почему тогда я должен ее скрывать и ждать лучшего момента, чтобы точно больше с этого заработать?

Во мне заговорил артист, и я предложил команде выложить в свободный доступ все, что мы обещали релизнуть. Возможности доделывать визуальные аспекты у нас в тот момент не было: все находились в разных странах. Так что решили дропнуть альбом в телеграме, на Bandcamp и SoundCloud. За два дня доработали макет обложки и выпустили в сеть.

— Не жалеешь сейчас об этом?

— Нет. Даже если с меркантильной эго-стороны смотреть на это: у аудитории было больше времени, чтобы проникнуться музыкой, выучить тексты и привыкнуть к альбому до тура. Это было видно: на протяжении всего лета я получал положительный фидбэк. Понимал, что могу уже спокойно официально выпустить альбом на площадках: домастерить, добавить треков, упаковать в красивую обложку и оформить его как подарок — вот вам еще более красивый релиз за терпение. Не вижу негативных сторон в бесплатном формате, это ни на что не повлияло.

— Ты много потерял в деньгах?

— И да, и нет. Во-первых, это все вернется в любом случае: стриминги все равно нагоняются. Мы несколько месяцев пропустили, но на тот момент все равно не могли сделать хорошее промо, были бы проблемы с дистрибуцией, и мы бы особо не заработали — слышали о таких кейсах. Не могу сказать, что я много потерял. Я не очень люблю подсчитывать доход. Он всегда варьируется от одной суммы до другой — на жизнь это особо не влияет.

— 24 февраля подпортило премьеру альбома. Он будто бы выходил дважды. Как это сказалось на тебе морально, медийно и финансово?

— Есть фильм, а есть director’s cut — мне кажется, произошло вот это. Второй релиз для меня был тоже очень важен — и я рад, что мы смогли должным образом его презентовать.

— В «Imago» есть явное влияние твоей чешской юности, в том числе отсылки к «Превращению» Кафки. Почему решил построить альбом на этом литературном фундаменте?

— Конкретного объяснения нет, кроме ассоциации между вырастанием крыльев и Грегором, который проснулся жуком. Книга же, по сути, про взросление, и альбом тоже — про некий переходный этап.

Думаю, на меня еще повлияла пражская айдентика. Тут везде Кафка — у нас это национальный герой. Тут памятник Кафке, все брендировано его именем, все его знают. Когда ты живешь в районе, где рядом с домом и универом находится эта огромная хромированная голова в виде бюста Кафки, ты видишь это ежедневно. Потом ты работаешь в Kafka Hummus Cafe. Жизнь максимально связана с этим героем. Плюс я не особо начитанный человек — все останавливается на Кафке, Мураками и еще нескольких писателях. Это произошло интуитивно.

— «Imago» и тема метаморфоз — это метафора того, что ты достиг зрелости как человек и музыкант?

— Не могу сказать, что я пришел к зрелости. Мы в каждом периоде жизни считаем себя максимально зрелыми, а потом смотрим на это из будущего и говорим: «О господи, боже мой — Decadance!»

Нет, конечно, к зрелости прийти не получится. На данном этапе это моя финальная стадия метаморфоз. Но они продолжаются, как и у всех. А в музыкальном плане я пока столкнулся со ступором в плане своего технического прогресса, скиллов. Пока не знаю, в чем совершенствоваться, кроме того чтобы звать других продюсеров во время продакшена. Изучаю модульные синты. Но в целом понимаю, что застрял. Такое происходило уже несколько раз, так что это не проблема. Просто очередной чек-пойнт.

— Во время прослушивания «Imago» у меня в голове всегда возникает одна фраза: «Блин, сколько же там душевной боли!» Ты часто подчеркиваешь, что выплескиваешь в музыку эмоции, и говоришь, что творчество для тебя — это «мой дорогой дневник». Насколько это эффективная терапия?

— Это спасает меня от траты денег на психолога. Знаешь, иногда лучше поговорить с другом, чем обращаться к терапевту: у тебя появляется чувство освобождения. У меня так с музыкой. Я вкидываю туда максимум своей злости или, наоборот, доброты, переживаний.

Иногда могу переборщить в демке, рассказать много лишнего, а потом через несколько месяцев подумать и перезаписать. Но в целом стараюсь быть максимально открытым. Видимо, из‑за удовлетворения своих психологических потребностей. В жизни я достаточно закрытый чел и мало рассказываю о своих проблемах. Я скорее как клоун, который в компаниях всех веселит и этим подзаряжается.

Мне иногда тяжело рассказать о своих переживаниях — стесняюсь задавить этим людей. У них есть свои проблемы, с которыми надо справляться, а тут придет чувак жаловаться и просить совета. Иногда это лишнее. Это происходит, но особо часто так делать не хочу. У меня есть микрофон и блокнот — я провожу такую самотерапию. А потом друзья спрашивают: «Вован, чо у тебя там в жизни происходит? Почему мы про это не знаем? Что болит? Давай рассказывай!» — «Да нет, уже ничего, все норм».

— Ты пробовал обращаться к психотерапевту?

— Ни разу. Мне кажется, еще не достиг того масштаба трагедии, чтобы мне понадобилась психологическая помощь. Пока что замечательно справляюсь. Надеюсь, и не придется.

При этом я из тех людей, кто топит за то, что всем нужно обращаться к профессионалу. Всем друзьям, у которых возникают проблемы, это всегда говорю. Они спрашивают: «А ты сам хоть раз ходил?» — «Неа. Но вам надо». Ха-ха.

— Многие пишут и говорят, что в твоих текстах легко найти себя. Я это полностью подтверждаю. Ты осознанно пишешь такие песни?

— Нет, вообще не осознанно. Я могу понять людей, которые находят себя в моей музыке. Я же себя тоже в другой музыке нахожу — это нормальная практика. Это как ассоциировать себя с героем фильма: «О, у меня было похожее, только это не было никак связано с криминалом».

Люди всегда примеряют какую‑то роль, особенно если она им импонирует. Почему бы и нет, тем более если она может замотивировать или просто как‑то успокоить. Но я никогда не пишу музыку из разряда «чтобы люди нашли себя». Скорее чтобы люди поняли меня. И если происходит такое слияние с аудиторией, это прекрасно. Просто показатель того, что я все правильно делаю.

— Но я все-таки говорю про более эмпатичную и чувственную аудиторию. Например, многие, в том числе и я, слушают тебя в самые депрессивные и темные периоды. И это правда работает. Видимо, из‑за того что открыто транслируешь душевную боль.

— Все люди переживают такие эмоции. Если слышишь песню в момент такого переживания и даже если где‑то отдаленно слова или музыка дергают твои нити, то срабатывает этот эффект.

Я заметил, что минус на минус дает плюс. Когда тебе хреново и ты слушаешь музыку про это же состояние, она лечит и запоминается. И ты говоришь: «Все, я хочу это использовать в терапевтических целях».

— В 2020 году у тебя вышло два альбома. «Decadance 3» наполнен качовыми треками для слэма, панчами и рэперскими понтами. «Красность» — это уже лирический, искренний и депрессивный альбом, где ты много поешь. Что с тобой произошло между релизами?

— «Красность» писалась в момент лютого заточения, карантина. Я 67 дней вообще не выходил из квартиры. Мне, по сути, нечего больше было делать — только сидеть, думать, рефлексировать и писать музыку. Я купил себе оборудование, играл на мидюхе, слушал много другой музыки вместо рэпа.

Меня всегда пропирало на мелодичную музыку. Но в момент свободы и развязности, начала концертов, мне хотелось пофлексить и пораскачивать толпу — посмотреть, каково это. Я это попробовал и начал делать «Красность» немного другой. Она все равно на концертах плюс-минус раскачивает — половина треков так точно. Мне хотелось идентифицировать себя как артиста, в которого я долго формировался, — электронщика. И заодно хотел попробовать что‑то новое. Получилась стандартная революция, просто ускоренная сидением дома.

— Черту электронной части альбома подводит трек «Птица». Ты посвятил его погибшему другу. Какие чувства ты испытывал, когда писал эту песню, и что испытываешь, когда ее исполняешь?

— Когда писал — ничего. Я плохо помню, как писал ее, потому что это было в тот день, когда я обо всем узнал. Вышел погулять, мне написал какой‑то чел в реквесты: «Знаешь же, что с Ником случилось?» Я подумал, что чувак так хочет дописаться до меня, потому что Никита его чем‑то обидел. Он странно пытался описать ситуацию, толком ничего не рассказывая. Я спросил: «Чел, что ты несешь, что с Ником?» — «Проблема». — «Какая с ним может быть проблема? Ты о чем?» Дальше он скидывает мне статью. И все — я потерял сознание.

Потом сообщил друзьям. Начал всех вызванивать — набрал его девушке и обо всем узнал. Было стремно. Пошел домой, поговорил с родней. У меня было пропущенное сообщение от Никиты — оно как‑то затерялось. Он ночью мне прислал гитарный риф и написал типа: «Если понравится, используй в своей песне». Я просто как сел все это делать, так и просидел всю ночь. Меня это отвлекло от переживаний. Потом проснулся и подумал: «О, какое‑то хорошее утро!» А потом, херакс, как вспомнил, что произошло!

На похороны мне было не попасть: если бы я даже летел ковидными обходными путями, то просто не успел бы добраться до Курска. Друзья смогли попасть — там за городом символический памятник поставили с его фотографиями из путешествий. Ник много путешествовал, стихи писал. И вот у него был стих «Мегаполис спит», немножко адаптированный под песню. И она написалась очень быстро — за два с половиной дня. На тот момент это был единственный полностью готовый трек с альбома.

Жесткая история… Когда исполняю, меня может разнести. Помню, в Казани не смог исполнить. Половину выступления просто слушал и наблюдал за тем, как все мошатся под это, а у меня слезы на глазах. Пару раз были такие истории в туре. Например, в Питере тоже — там мои родители еще сидели на балконе. Видел, как они замерли, наблюдая все это.

Тяжелый трек. Но, думаю, Никита был бы счастлив, узнав, что его музыка хотя бы частично добралась до масс. Риф и мелодия его, стихи отчасти тоже его. Он всегда этого хотел. Он всегда лез в самый центр моша с брейк-дансом. Кстати, сейчас я заметил, что в каждом городе в центр круга выходит какой‑нибудь танцор и в точности повторяет движения Никиты из клипа. Мы с Дашей Feelinside, лучшей подругой Никиты, каждый раз удивляемся: «Ты видел?! Он один в один все повторяет!»

У Никиты была своя школа танцев в Курске, он преподавал детям. Он был не особо медийным чуваком, и даже мы многого о нем не знали. Потом общались с родственниками и охреневали с того, как много Ник делал.

— Как вы подружились?

— Мы познакомились в Питере, он пришел фотографом на концерт. Я тогда презентовал свой электронный релиз «Krov». Заобщались, договорились на следующий день встретиться.

Ночью после концерта я встал попить воды. В Праге можно пить воду из крана, а в Петербурге — точно нельзя. Но я это сделал и жестко отравился. Так, что терял сознание, это было самое лютое отравление в моей жизни. Со мной был только Никита — мы сидели в каком‑то баре, и мне стало плохо. Он довез меня до дома, а я, даже не думая, что это незнакомый человек, дал ему ключи от квартиры. Он сгонял в аптеку, максимально быстро купил лекарства и воду. Остался со мной просто лечить меня. Потом приехала Даша, познакомилась с ним — мы сразу подружились и стали близко общаться.

— Трек действительно тяжелый и нетипичный для такой ситуации. Например, на концерте под него люди мошатся. Почему ты решил сделать такое противоречивое настроение со словами в припеве, которые буквально описывают его смерть (Никиту сбила машина, когда он ехал на велосипеде по мосту, — он упал вниз и погиб при столкновении с водой. — Прим. ред.), но сравнивают ее с полетом птицы? Это вызывает очень сложные эмоции.

— Он сам часто называл себя вольной птицей. И мы тоже быстро привыкли — все время звали его только Ник Птица. Хотя он Паруликов — ничего птичьего там нет, даже в моей фамилии больше.

Не знаю, это само пришло. Он всегда был ******** [веселым] чуваком, которому всегда нужно было находиться в центре движа. Но при этом у него была достаточно тяжелая жизнь.

Никита здорово мотивировал всю команду. Мы все дед-инсайды, любим попереживать и позагоняться. А он, будучи в самых тяжелых ситуациях, выходил из них всегда с песней и танцем, всех веселил и толкал вперед. Даже когда я начинал рэп делать, именно он всех собрал и был двигателем прогресса — убеждал делать по-другому и ничего не стесняться.

Идея о том, что трек должен быть танцевальным и все под него будут прыгать и радоваться, сама пришла. Просто исходя из того, какой это был человек. Я мог бы написать лиричную песню под фортепиано, но это было бы банально, не то.

— Ты часто выплескиваешь личное в творчество и вот говоришь, что это помогает переживать тяжелые ситуации. Но помогает ли это решить проблемы и разобраться в себе?

— Иллюзия этого есть. Но история учит тому, что она ничему не учит. Эффект прыжков на грабли в моей жизни происходит часто. Конкретно разобраться в чем‑то это, наверное, не помогает. Но разложить что‑то по полочкам частично выходит.

Опять же, когда ты что‑то личное пишешь, то как‑то систематизируешь это в блокноте. Даже ассоциативные ряды, приходящие в голову, могут навести на какие‑то мысли и привести к определенным решениям. Но я, видимо, любитель в одну и ту же лужу наступить, поэтому замкнутый круг получается.

— Ты часто говоришь, что у тебя скачет настроение, и называешь себя вспыльчивым человеком. Расскажи самую яркую историю о том, как ты потерял контроль.

— Как‑то раз мы пошли в Москве на тусовку. Мы с моей девушкой пришли довольно поздно, и на всех не хватало браслетов. Нам банально нужно было скинуть вещи на бэкстейдж, но организатор куда‑то убежал. Начался рамс с охранником. Он толкнул мою девушку, на что я предложил ему выйти на улицу. Начался замес.

Я не помню, как это произошло, но в какой‑то момент я со всей силы херанул в стекло двери, взял осколок и начал им размахивать. Порезал охраннику куртку, за что меня скрутили и отпинали. На вопрос «Зачем ты это сделал?» я сказал: «Не знаю», потому что была просто лютая вспышка агрессии. Закончилось все тем, что мы через неделю пошли с этими охранниками пить пиво и я оплатил ремонт.

Это пример моих скачков настроения. Уже давно такого не было, сейчас я научился контролировать агрессию. Я здорово подуспокоился за последний год, даже будто бы стал скучнее, но так безопаснее жить. Хотя настроение все равно скачет: могу встать не с той ноги — и все, день потерян.

— А как ты расслабляешься и успокаиваешься? Что тебе помогает?

— Синтезаторы, вкусная еда, что‑нибудь приготовить, Nintendo. Вчера я вообще психанул и купил свой первый в жизни PlayStation. Возможно, мне это как‑то поможет. Так что альбомов в ближайшее время точно не будет, хах.

А лучший способ отвлечься от всего — это путешествия. В Европе это достаточно просто. Если хотел в России как‑то резко отвлечься, то сразу гнал в Сочи. Это меня всегда спасало. Меня семья с детства приучила к путешествиям. Мы много чего объездили. Видимо, это на подкорке осталось, что кочевой образ жизни нужно сохранить. Через несколько дней я наконец-то снова укачу в Японию. Надеюсь, на этом мой отпуск после тура закончится и я окунусь в работу с головой. Для меня отдых — это поиск любого вида вдохновения.

— Раньше ты использовал алкоголь как один из способов расслабиться? Как‑то говорил, что были с этим проблемы.

— Да. Сейчас я уже после тура некоторое время вообще не пью. Но в момент начала написания «Imago» мне жестко снесло крышу. Я начал пить так, что даже пугал этим своих друзей. Я не нажирался прям в салат, это редкая в моей жизни история. Но это просто превратилось в ежедневную рутину и в какой‑то момент начало меня пугать.

В середине тура мы решили сбавить обороты. А потом я понял, что по приезде в Прагу надо завязывать с этим и больше проводить времени с собой дома, а также ограничивать круг общения. В момент, когда я тусил, перезнакомился с кучей людей, которых не могу назвать искренними. Сейчас, надеюсь, начнется новый этап в моей жизни — более семейный и домашний, менее вредоносный.

— А когда эти проблемы начались?

— Это никогда особо не было проблемой. Любил просто выпить на бэкстейдже во время сетов или концертов. Меня никогда особо не тянуло тусить в юности — даже на рейвах был с водичкой.

Прошлым летом в Москве, когда мы строили студию, у меня начались проблемы в личной жизни. Много времени проводил за работой. Это все сопровождалось крепким алкоголем, что притупляло сознание и эмоции. Подумал, что в этом есть некое спасение, поэтому начал пить и не останавливался. Видимо, во мне включался Телец: если я начинаю что‑то делать, то не останавливаюсь и пру как поезд. И не важно, хорошее это или плохое.

— Это приводило к историям, за которые тебе стыдно?

— Даже не в этот период, а раньше, когда раз в неделю мог нажраться. Однажды, например, меня вчетвером несли домой. Бывало, что лишнее что‑то сказал или забалтывал людей. Мог увести чью-то девушку. Вот за это было стыдно.

Однажды в баре в Москве девчонка захотела со мной сфоткаться. В бар она пришла с парнем, а ушла одинокой девой. Это был мой самый хитрый лайфхак в жизни. Пацан тоже знал мою музыку, мы все разговорились. Было две компании, я вызвал две машины: пацанам — до Кремля и обратно за наличку, а сам поехал… не с пацанами. Вот за эту херню мне очень стыдно. Это жестко повлияло на ее отношения. Но и она сама дура, что так напилась.

— Ты много раз говорил, что сам с наркотиками никак не связан, но не раз видел, как люди в Праге страдают от них. Можешь привести какую‑то историю в пример?

— Самое банальное, что приходит в голову, — сюда приезжает много студентов из СНГ. А наркотики там вещь недоступная, за это можно присесть. В Праге, наоборот, любая наркота доступна, все дешевле, а присесть можно, только если распространяешь или носишь с собой очень много. Студентам сносит крышу, они начинают жестко юзать, а потом в лучшем случае вылетают из универа и их депортируют.

Это превращается в какой‑то ад: здесь процентов 80 молодежи торчит. Ладно, если бы они курили траву и просто тупели из‑за этого, но тут очень много колесных ребят, которые гоняют на техно. Это здесь доступно: дурной пример заразителен. У многих моих знакомых с этим проблемы.

— У близких тоже бывали такие проблемы?

— Да, есть люди, с которыми тяжело поддерживать общение. Мозги просыхают — там рехабы уже нужны. Передозы тоже были среди знакомых, притом в достаточно юном возрасте — 15–16 лет. Мой одноклассник торговал травой прямо в школе, его выгнали и депортировали в Россию.

— Самый частый образ в твоей музыке — дом. Это про внутренний мир и поиски себя или буквально метания в поисках дома из‑за жизни, растянутой на несколько городов?

— Второе. Сейчас могу точно сказать, что дом — это Прага. Когда жил в Москве, очень тянуло сюда. Здесь спокойнее, тут родители живут и самые близкие друзья.

Но в школе я так не думал — все вокруг бесило. Казалось, что весь движ в России, очень хотелось в Питер, на родину. Когда приезжаю в Испанию, тоже думаю, что вот он дом, там я рос. Но все-таки сейчас четко понимаю, что мой вайб полностью связан с пражским образом жизни и отсюда переезжать никуда не хочется.

Конечно, надо пробовать разные города, где‑то можно провести месяц-два. Все-таки Прага довольно скучное место, тут все превращается в рутину. Но мне эта рутина нравится. Например, ритуальные походы в одно и то же местечко: мы с ребятами буквально каждый день после их работы идем в один и тот же рамен-бар. Каждый день в одно и то же время. Если мы там по какой‑то причине не оказываемся, то сразу удивляемся: «Ух ты, какой необычный день выдался! Пойдемте завтра в рамен-бар!» Вот сейчас после интервью я пойду туда же и вернусь оттуда ровно в десять. Поэтому я решил, что сейчас на пару недель уеду в Японию, чтобы сломать паттерны.

— Но там тоже везде рамены!

— Так я поэтому туда и еду! Я болен раменом! Более того, я еду в город, где родился рамен. У меня лучший друг оттуда родом, поэтому из Токио мы сразу едем в Фукуоку, городок Kokura. Так что наконец-то я поем рамен где‑то помимо Праги.

Вообще, найти хороший рамен — большая проблема. Я везде его пробую, и нигде он мне не нравится. Каноничный — именно в том месте, потому что там повар японец из Kokura, он с детства учился этому ремеслу. Там целая династия поваров. Прям как в «Наруто».

— Парадоксально, что это именно рамен-бар, Чехия больше ассоциируется с пивными. Ты в одном из интервью рассказывал, что пиво можно было брать даже на занятия в универ.

— Да, у нас в универе все с пивом ходили. Правда, нам разрешали максимум два литра на пару брать, потому что внизу был бар. В Праге правда все пьют пиво. Но меня оно задолбало уже — все перепробовал, в этом нет ничего крутого.

Чехи — очень рутинный народ, они привыкают годами делать одно и то же ежедневно. Даже у поколения постарше меня всего на десять лет есть привычка ходить в один и тот же бар. Это стереотип, но на самом деле очень правдивый: так здесь и есть. Я ненавижу обычное пиво именно из‑за этого.

— Давай теперь немного о России поговорим. «Русская душа» — это взгляд на страну со стороны?

— И со стороны, и изнутри: я же достаточно времени там провел, чтобы судить. Это собирательный образ того, что происходило и со мной, и с моими друзьями, и то, что я вижу из новостей. На тот момент политические игры меня уже настолько вымораживали своей несправедливостью, что захотелось высказаться, хоть и в максимально завуалированной форме.

Это не обидная песня про Россию, скорее стебная. «Выбей глаз у кореша» — мне всегда это импонировало, частичка озорного, угарного и загадочного русского менталитета есть и во мне самом. Пришла в голову строчка, помню, поржал и решил сделать песню.

— Многие скажут тебе: ты же толком не жил в России и ничего не знаешь.

— Разное говорят. Особенно сейчас. И такое мнение есть, и «Сиди в своей Чехии, не рыпайся!», и «Уехал в Чехию, вот так ты к России относишься!». У меня паспорт чешский — конечно, я уехал в Чехию.

Сейчас все навалились друг на друга. В комментах можно почитать борьбу полярных мнений среди сторонников одной и той же идеи. В личке вообще срач полный. Стоит буквально хоть что‑то запостить — просто улочки пражские, — и сразу прилетает: «Ну вы нам тут и не нужны!»

— Но все же что ты можешь ответить на мнение: «Сидит в своей Чехии и говорит о России»?

— В первую очередь я русский и воспитывался в русской семье, всю жизнь родители провели там. Большая часть моего круга общения — это ребята из России. И у меня есть наблюдательские черты, я умею делать выводы.

Но, живя в Чехии, мне просто смешно слышать, что у нас нет продуктов и мы должны отключать свет в определенное время, чтобы страна жила. Это не так.

То, что я слышу в новостях, меня удивляет. Вот я живу здесь нормальную жизнь — да, чуть больше стал платить за коммуналку. Но это связано с тем, что у нас обанкротилась компания, которая занималась электроэнергией, и все счета перешли на другую. В Чехии из‑за этого был треш, но это произошло уже больше года назад.

— Ты рассказывал, что у тебя были конфликты, когда ты учился в русской школе в Праге. Что за дети там были, какие‑то блатные?

— Блатных там было очень мало, но были и такие, конечно же. В основном это были дети работников посольства или людей, которые эмигрировали. Но настроения у детей были приблатненные. Наша школа держалась за счет пафоса — раз посольская, значит самая лучшая. Воспитание было достаточно противоречивым. Многие учителя не были похожи на учителей средней школы. Историк мог на тюремном жаргоне спокойно послать всех ****** [куда подальше] и разговаривать с детьми будто это его сокамерники, притом петухи.

Училка математики вообще имела диагностированные проблемы с головой, и потом оказалось, что она даже не училка вовсе. Просто приехала работать в посольство, нужны были рабочие кадры, а ее муж — водитель посольского автобуса, поэтому по знакомству ее сделали математичкой.

Такие учителя вели себя пафосно и псевдопатриотично, учили жизни по своим советским устоям. Дети были из разных семей, причину буллинга я не могу понять до сих пор: это было, скорее всего, из‑за того, что, пока все гнали в футбол, я гнал в FL Studio. Был достаточно зажатым, смешно выглядящим чуваком. Над этим просто все угорали где‑то до 8-го класса, где я уже обильно давал ***** [сдачи]. Все решалось кулаками, и много что порешалось таким образом. Но главным решением было оттуда уйти. Это случилось после затяжного конфликта с учителем географии.

Когда я перешел в новую школу, было тяжело найти общий язык со всеми. Я казался многим человеком с тяжелым характером. Ко мне не могли найти подход, а я просто хотел дружить со всеми, но не знал как. И только в конце школы, классе в 12-м, об этом узнал и до сих пор общаюсь со многими ребятами из школы — они все классные.

— По твоим рассказам кажется, что русская школа в Праге — нечто токсичное и опасное, а европейское образование — более милая, открытая и позитивная история.

— Это абсолютно так. Есть еще промежуточная стадия — чешская школа. Это все равно постсоветское образование, оно почти не отличается от русского, возможно чуть более прогрессивное. А вот образование именно на английском языке отличается. Я пошел в чешский постсоветский универ, с углублением в советскую классическую киношколу. Но попал на английский курс, где были студенты, которые ездят по обмену со всего мира. Там не было никакой токсичности и даже намека на это.

Настолько, что я даже вижу в этом проблему: презираю излишнюю толерантность в молодежных кругах. Считаю, что хоть какая‑то долька черного юмора должна быть. У нас была американская интернациональная школа — 72 национальности. Прекрасные учителя, просто не школа, а офис Google: можешь заниматься чем угодно, но вовремя сдавай нужный материал. Мне вообще разрешали не сдавать некоторые вещи, спокойно на троечки-четверочки существовал.

Проблем в этом плане не было, но они были в другом: мне часто влетало за мои черные шуточки. В основном это касалось ЛГБТ-сообщества. У нас были такие ребята, и я максимально толерантно к ним отношусь. Но, извините меня, гейские шутки — это маст-хэв. Мы с моим другом японцем иногда могли очень жестко угарнуть, просто ради себя.

В школе был постер с надписью «Существует больше, чем два гендера». Я выложил фотку, где стою на фоне него с пальцем, поднятым вверх, и подписью «there is one». Меня из‑за этого чуть не выгнали, пришлось извиняться.

У моего одноклассника вызывали в школу отца из‑за шуток по поводу гендера. Представь, русский отец заходит в кабинет директора, и ему говорят: «Вы же понимаете, есть не только два гендера?» И он такой: «Ху? Зэр из мен, зэр из вумен энд мисандерстендинг. Зэтс ит». И что — ничего ему не скажешь, все. Ученика не выгнать из‑за этого, отец будет очень злой. А там прям такой мужик из 1990-х, который даже не понял прикола. Он просто отдал его в эту школу, потому что она престижная.

Есть еще одна потрясающая история, не все верят, но это реально просуществовало год. Наши ученики подписали петицию, что нужно сделать общий туалет — gender neutral bathroom. В него нельзя заходить учителям, потому что среди них только цисгендерные женщины и мужчины. Но среди учеников были ребята хоть куда.

Однажды на школьном собрании нам говорят: «Настал этот день! Мы самая прогрессивная школа! Мы открыли туалет для всех, чувствуйте себя там безопасно и уважайте друг друга!» В первый же день там начали продавать наркотики, ****** [драться] и трахаться. В первый же день!

Мы с пацанами, когда все началось, тоже такие: «Да-да, конечно, подписываем! Все веселье там и будет происходить!» Так и вышло — все тусили там. А учителям нельзя туда зайти. Это был спот, куда трансгендеры не ходили. Потому что туда ходили чуваки, которые просто… не знаю, у нас там нюхали, ахах. И вот после нашего класса эту тему закрыли. Пришел новый директор и сказал: «Все понимаю, но это опасно. Выпуск 2019 года показал, как не надо».

Тут есть две стороны. Гипертолерантное сообщество иногда не замечает, как своими действиями приводит к совершенно глупым последствиям. Нужно как‑то по-другому баланс держать, видимо. Европейское комьюнити в этом плане менее абсурдное. Это была американская школа, и там все было очень по-американски, как на Netflix, реально. Европейское комьюнити очень толерантное и мухи не обидит, но это не доводит до того, что кто‑то страдает из‑за гиперопеки.

— Сейчас ты чувствуешь себя русским или чехом?

— Скорее русским в Чехии. Я вполне интегрирован в чешское общество. Спокойно себя здесь чувствую. Но думаю я на русском. У меня есть друг чех, и он однажды сказал, что Прага превратила его в русского. Он говорит без акцента, но при этом у него есть ошибки в чешском. Так часто с нами общается, что уже сам себя больше русским чувствует, чем чехом.

Не думаю, что я кем‑то конкретным себя должен чувствовать. У меня русские корни, говорю на русском, живу в Чехии. Просто свободный человек, гражданин мира.

— Это интересно, потому что в интервью 2020 года ты говорил, что больше чувствуешь себя чехом.

— Да, на тот момент мне так казалось, потому что у меня было меньше связи с Россией. Но, пожив в России, я понял, что у меня менталитет все-таки очень русский.

— В твоей биографии есть четыре важных города — это Прага, Питер, Барселона и Токио. Можешь рассказать про лучшую и худшую черту каждого?

— Худшая черта Барселоны — сиеста и культ лени, это бесит ужасно. Хорошая черта — мультикультурность: каждый найдет себе подходящее место. Прага — это комфорт. А проблема в том, что город немножко отстает в развитии. Мы еще живем в 2015 году, инфраструктура только начинает развиваться. В ковид все сдохло. Но это даже не проблема, а пожелание того, что хотелось бы изменить. Очень консервативный город для центра Европы, поэтому все ездят в Берлин.

Токио. Япония — это и есть плюс, слишком ее люблю. То место, где у меня происходит перезагрузка мозга. А проблема — это перенаселенность и масштабы.

Петербургу я просто желаю всего самого лучшего. Мне грустно наблюдать за тем, как город немножко деградирует. В моем детстве он был намного чище. Сейчас там стало менее безопасно и грязнее, за этим грустно наблюдать. А плюсы — это прогрессивность и местная тусовка. Она просто завораживает. У меня друг японец ездил туда и сказал: «Давай после школы переедем в Питер! На хер это Токио, там слишком много людей!» Всем знакомым не из России Питер нравится намного больше Москвы.

— В интервью The Flow в 2020 году ты говорил, что есть какое‑то классное место, где ты провел детство. Тогда не стал афишировать, о чем именно речь. Расскажешь сейчас?

— Это город недалеко от Барселоны, на Коста-Браве. Он очень маленький, население 6000 человек. У меня там родители половину года живут. Я там провел все детство, и оно очень волшебное, спокойное. Я там «Imago» сейчас дописывал. Это место все еще у меня в сердечке.

Оно завораживает маленьким количеством людей и нестандартным видом. Город разделен на каналы: у каждого дома с одной стороны дорога, а с другой — канал к морю, прям как в Венеции. Там очень просто и классно проводить время. Я там почти никого не знаю, тупо катаюсь на скейте или на велике вокруг города либо еду до соседнего.

Он будто остановился во времени в 1980-х и очень похож на GTA: Vice City. Он сильно отличается от всей Испании, и население там в основном престарелые немцы и французы, которые покупают дачи. В начале нулевых там была очень дешевая недвижимость, и все ее активно скупали. Сейчас подорожало и стало больше туристов летом. В основном заселяются в Airbnb-дома тех же престарелых немцев. А зимой там вообще никого нет: ты можешь целый день гулять по городу и встретить двух человек. Пальмы, пасмурно, 10 градусов, ты едешь на скейте по набережной — крутые пейзажи и впечатляющий порт с парусными кораблями.

— Ты с раннего детства слушаешь Aphex Twin, а уже в школе играл в джаз-банде. Это влияние брата-звукорежиссера?

— В основном брата, но еще папы и мамы. У меня родители очень хорошо разбираются в музыке, они наслушанные — всегда воспитывали не радио и телевизором, а пластинками. Потом за мое воспитание взялся брат, что жестко напрягло родителей: они знали, к чему это приведет. Там уже появились металкор и то, что не стоит слушать шестилетнему ребенку. Но среди этого было много спокойного эмбиента и крутой электроники.

Кстати, должен сказать, что сейчас отыгрываюсь на племяннике. Брат понял опасения родителей, прочувствовал на себе. Теперь уже я его сыну ставлю свою любимую музыку, и брат такой: «Хватит, перестань, лучше поиграйте в видеоигры, пожалуйста! Мама, папа, я вас так понимаю!» Но все, это карма.

А так это от всей семьи идет, у нас есть музыкальный культ. Всегда обсуждаем новые релизы, следим за всем. С детства ничего не поменялось.

— Родители же в основном джаз и классику слушали?

— Классику, джаз, атмосферную электронику. Так‑то папа вез маму в роддом под Scooter: они и Prodigy тогда были чем‑то клевым. Папа еще мощно следит за саундтреками. У него огромные плейлисты из саундтреков к разным фильмам, причем больше соуловые и джазовые, чем какой‑нибудь Ханс Циммер. Хотя на его концерт он меня тоже потащил, когда мне было 14 лет. Видел еще у отца в плейлисте в тачке UK Garage — говорит, Spotify порекомендовал.

— Это сильно повлияло на тебя как на музыканта?

— Конечно. У меня сейчас часто включается ностальгия по старой электронике, которую папа ставил. Мне было еще года 3–4, но я уже это запоминал. Сейчас, когда пишу, хочется чего‑то такого добавить в музыку. Конечно, повлияло — я воспитан на таком музле. Мне нравилось это слушать, соответственно, хотел углубиться в это и копировать.

— А свою музыку показываешь родителям?

— Электронику всегда показывал. Рэп они просили не показывать им особо. Они все равно слушали: то же «Дорогое развлечение» им нравилось, но условная «Volvo V90» не вкатывала. Сейчас притащил их на концерт, и у них здорово поменялось впечатление о том, как все происходит. Они увидели, как люди на это реагируют, и им очень понравилось.

Брат шепнул, что «Imago» попал в их плейлист одобренной музыки. Родители сразу начали много чего спрашивать, познакомились в Питере со всей моей командой и успокоились. Посмотрели в глаза им, поняли, что хорошие люди, и успокоились. Типа «Ты знаешь, что делаешь, сынок, плыви!».

— Ты рассказывал, что мама любит копаться в Genius и задавать странные вопросы. А какие самые необычные трактовки твоих песен давала она сама?

— Бывали случаи, когда я сижу, и мама присылает скриншот из Genius, потому что ей захотелось погуглить, чем там сын занимается. Вот сейчас был момент: она, не слушая трек, решила почитать текст. Причем это был парт ATL с нашего фита. И мама такая: «Вова, удали это!» — «Мам, из песни слов не выкинешь». — «Зачем ты позвал его на эту песню, он же тебе ее испортил. Ты вот ничего плохого не говоришь, а вот этот твой друг Сережа говорит, что будет что‑то втирать в краешек десны». Я такой: «Мама, когда ты смотришь фильмы, и там Пабло Эскобар с кучей муки на столе, ты хочешь посадить актера?»

Бывают иногда такие спорные моменты. Как сейчас после концерта: «Вова, вот эта твоя последняя песня — это же сквернословие, зачем тебе это все нужно?» И папа такой: «Ты посмотри, как они бесились! Вова даже им слова не сказал — они все за него спели». А это песня «В ***** [шоке]».

И мама говорит: «Ну вот о чем ты думал, когда все это писал?» — «Я был в **** [шоке], мама!» — «Сына, не матерись!» А-ха-ха. Это было очень смешно. Я ей рассказал, о чем трек. Это как раз был тот момент, когда у меня крыша полетела от стресса и я начал жестко тусить. И тогда пришла самая тупая строчка в моей жизни: «Я в **** [шоке], все в **** [шоке], соседи в **** [шоке]». Мама поняла.

Во всех рэп-песнях всегда был мат — это же музыка протеста. Всем хочется поорать громко и быть безнаказанными — почему бы людям это не дать? На что мама потом говорит: «Но нашей бабушке я это показывать не буду». — «Нашей бабушке ты можешь это показать спокойно. Больше скажу: я уже ей это показывал, и она посмеялась».

— Ты пишешь музыку с 9 лет. Это было интуитивно или уже разбирался в нотах?

— Не, я уже больше не говорю, что пишу музыку с 9 лет. Тогда у меня появился FL Studio. Я интуитивно тыкал на все — разобрался более-менее только года через три. Но все равно это еще звучало ужасно. Но так как я уделял этому все свое время — даже в игры перестал играть, — то разобрался достаточно быстро.

Меня тогда впечатлил однокурсник моего брата Леша NA, драм-н-бейс-продюсер. И я задалбывал своего брата, который тоже занимался продакшеном и что‑то писал для себя. Он психанул, отдал свой старый комп, где даже не было интернета, но был FL Studio. И началось. После переезда в Прагу, чтобы я не переживал и не скучал по друзьям, родители подарили мне ноутбук, а брат установил туда FL Studio уже получше и поновее, показал плагины. И лет в 11 я ничем другим, кроме этого, не занимался.

— В 14 лет ты попал на лейбл Муджуса. Расскажи, каково дружить и работать с человеком из совсем другого поколения?

— Это было очень смешно. Ситуация прям комичная. Я был фанатом Муджуса, еще с проекта Cut2Kill, который мне показал брат. Потом я нашел уже Mujuice, где Рома и делал электронику, и пел. Удивился, что русская музыка может звучать так клево, и быстро стал его лютым фанатом. Пролайкал его на SoundCloud, а он, видимо, заметил. Тогда Муджус делал Acid Pop Recordings и написал мне, что если есть какие‑то демки, то их можно прислать.

Я тогда как раз хотел написать альбом «Imaginary Places». Предложил ему встретиться. Он знал, сколько мне лет, и такой: «Я не знаю, как мы будем подписывать контракт, но мы должны это сделать. Не знаю, будет ли он иметь юридическую силу, но давай встретимся, познакомимся, обсудим детали». Рома тогда увидел во мне лютый потенциал.

Я пришел с мамой. А она молодо выглядит, и Рома подумал, что я притащил фанатку, ха-ха. Это было очень неловко. Мама просто посмотрела в глаза ему и его менеджеру, поняла, что все норм. Пошли в кафеху, посидели и обсудили все детали — два часа разговаривали. Чувствовал себя супернеловко, это был мой первый разговор со взрослым мужиком о работе. Но они очень приятные ребята, поэтому я немного расслабился. Потом снова пришла мама, прочитала контракт и подписала его.

Это привело к релизу и моему первому упоминанию в СМИ — на «Афише–Волна». Там сделали ошибку в описании и представили меня как младшего брата Муджуса. Это позже исправили, но формулировка ко мне надолго прилипла. В последующих интервьюшках маленьким пабликам в «ВК» все всегда начиналось с «Вот ты младший брат Муджуса» — «Нет, это все вранье!» До сих пор иногда говорят: «Мы слышали, у тебя какая‑то родственная связь с Ромой». — «Не, она скорее космическая».

До сих пор хорошо общаемся. У нас есть невышедший трек, где мы оба поем. Он должен был быть в «Imago», но Рома сейчас ничего не выпускает. Надеюсь, выпустим синглом, когда Рома будет готов. Там прям его старое звучание, будто из 2007 года, прям «Cool Cool Death!». Это его демка с 2008 года, он нашел ее на каких‑то старых жестких дисках. А дальше продакшен мы уже сделали вместе. Получилось очень клево: немножко звучит как бойз-бенд, но это такой acid house, похожий на трек «Слеза оленя, считающего себя северным сиянием».

— Ждем! А чему Муджус тебя научил в то время?

— Ой, он мне очень много чего открыл — от мира музыкальной дистрибуции до модульного синтеза. Последнее — недавнее открытие. Объяснял мне, как работает патчинг и как собрать свой евроящик. Я как будто в школу сходил: это был прям долгий разговор с кучей технических аспектов. Но с манерой речи Ромы это было очень интересно: он объясняет все нестандартно, с необычными речевыми оборотами.

Но самое главное, что он сделал, — дал мне возможность выпускаться на цифровых площадках и научил, как разбираться в этом, чтобы в дальнейшем меня не ****** [обманули] другие дистрибьюторы. То есть реально можно сказать, что он мне стал старшим братом за все это время. Мы с ним и его менеджером Лешей очень близко подружились.

— Расскажи вкратце для не самой посвященной аудитории, в чем величие Муджуса.

— Он один из самых нестандартных артистов из России, который стал известен за рубежом за счет своей электроники. Но, помимо этого, Рома — один из первых экспериментаторов в андеграунд-поле, который научился комбинировать сложную IDM-электронику с очень простым и местами дилетантским русским вокалом. Душевнее его никто не делал, и вообще мало кто научился такому.

Я занял нишу Ромы, потому что его мало кто знает среди рэперов — могу украсть у него некоторые фишки, и никто даже не узнает, что я их сплагиатил. А я всегда могу прикрыться тем, что я рос на его музыке. Но при этом понимаю, что, когда писал «Mojdom», думал: «Так, хочу вокал как у Ромы».

— Тебя вообще часто с ним сравнивают.

— Но это знающие люди — те, кто знает Рому Муджуса. Потому что мое поколение вообще не в курсе. У них есть свой Муджус — это ATL. Для людей моего возраста прошлогодний альбом «Melancholium» показался релизом какого‑то непонятного фрешмена. Он попал на то же поле, что поп- и рэп-релизы, занял высокие строчки. Помню, мне кто‑то сказал: «Это же какой‑то проплаченный фрешмен с абсолютно непонятным музлом». И я такой: «Че-е-е-ел, я его слушал, когда мне было шесть!»

— Музыкальные журналисты любят разложить артиста на узнаваемые теги. Тебя часто сравнивают с Муджусом и Маркулом. А как было на самом деле: ты ориентировался на кого‑то из российской сцены?

— Я в принципе согласен с Муджусом. Не особо согласен с Маркулом, но очень плотно с ним ассоциируюсь, потому что мы близкие друзья. Я повлиял на его звук продакшеном, а он повлиял на меня текстовой составляющей и флоу. Когда ты целый год работаешь над его альбомом, то начинаешь по-другому видеть подход к написанию музыки. Так что ассоциация с Марком мне очень близка, хотя я считаю, что музло у нас очень разное.

Когда мы сделали совместный трек, то намеренно придумали в припеве фишку, где друг за другом читаем строчки — чтобы народ не понял, кто где. Голоса у нас в исполнении реально очень похожи. Когда мы писали трек, то намеренно старались копировать друг друга.

У меня и раньше была такая манера вокала. Но сегодняшняя все равно получилась интуитивно: изменилась техника записи, я начал пользоваться компингом, делал меньше вантейков. Я перенял скорее скрупулезность Маркула. Пытаюсь играть с тембром, чтобы не быть ни на кого похожим, но все равно всегда меня сравнивают с ним. Мне кажется, это происходит, потому что нас вечно видят вместе в одной тусовке. Но если люди говорят, что похож на Маркула, значит, так и есть.

— Так все-таки копировал ли ты кого‑то осознанно из русской сцены?

— Когда я просек фишку творчества ATL, добавил больше танцевальности в музыку. Был на его концерте и заметил, что чувак не стесняется делать рейв. Скопировать манеру ATL в его стихосложении и тембре у меня не получится: он слишком специфический и другой, его никто не повторит. Но подход именно к структуре музла у меня явно вдохновлен Сегой.

В какой‑то момент мне стал очень заходить Макс Корж — именно концертное и фестивальное его музло. Это скорее больше перешло на припевы и продакшен. Еще могу сказать, что творчество моего менеджера Идана здорово повлияло, потому что я охренел с того, как можно тексты писать. В некоторых треках хотелось перенять его флоу, очень заходило. Он потом меня еще вечно ругал: «Что это за оксимиронщина?»

— Насчет текстов и «оксимиронщины»: ты раньше говорил, что для тебя голос — инструмент, а текст вторичен в сравнении с музыкой. Как думаешь, почему русский рэп и русский слушатель настолько текстоцентричен?

— Я много раз задавался этим вопросом, и для меня до сих пор это загадка. Хотя по факту многие росли на хип-хопе, где был ужасный инструментал и все вслушивались в лирику, наверное, из‑за этого люди и сейчас ищут подобное.

Текст явно стал для меня важнее, чем во времена трилогии «Decadance», — я очень парюсь. Это скорее коммерциализирует мою музыку и делает ее более понятной для слушателя. Но я сейчас пишу сингл, где повторяю одну и ту же фразу несколько раз, а потом просто завываю — и мне этого вполне хватает, чтобы написать трек. Там вообще нет упора на текст: он как бы есть и цепляет, а все остальное говорит инструментал.

— Мне кажется, традицию текстоцентричности в последние годы ломает волна рэперов-продюсеров: ты, Loqiemean, Saluki, White Punk и так далее. Как думаешь, откуда взялось это направление?

— Продюсер в России менее заметен, нежели артист. Наверняка людям хочется выбраться на уровень повыше, и они начинают интегрировать вокал. Мне кажется, в нашей тусовке это было так. И вряд ли кто‑то из других ребят это подтвердит, ведь звучит не круто. Но в моем случае все было именно так. Мне было скучно, хотелось показать себя и ********** [выделиться] — я начал читать рэп, не понимая, как это делать.

— Ты давно знаком с Локимином. Я заметил, что идея «Роя» (так Куок называет свою команду, близких друзей и преданных фанатов. — Прим. ред.) похожа на его «Стаю». Позаимствовал или так совпало?

— Это мне предложил Ник Птица. Мне кажется, он находился в «Стае». А у нас с Локичем «стаи» очень пересекаются: люди в моем мерче ходят на его концерты, и наоборот — 50 на 50, все в моше перекликаются. Даже был момент, когда перед моим выступлением толпа начала всем залом орать тексты Локимина. И мы такие: «Классно, „Стая“ здесь!»

Так что да, осознанно позаимствовал — поддержал идею Ника. Хотелось делать какой‑то движ вокруг своего имени и команды. Всегда хочется быть частью чего‑то большого, массивного, оставаться скорее звеном всего этого. У нас в команде нет персоны, которая тянет все за собой: мы — большая семья. И хотим, чтобы вокруг была еще очень большая семья талантливых и преданных ребят.

Среди последователей какого‑то движения всегда находятся классные операторы, дизайнеры, продюсеры. Мы все сидим в одном чате, общаемся, находим таланты. Они организовывают свое движение внутри движения — это все выглядит мегамассивно. В конце концов это может превратиться в такой кошмар — в хорошем понимании этого слова, — что я не вижу смысла это не продолжать. Так что «Рой» и «Стая» — это клево.

— Как ты познакомился с двумя звездами из тусовки Booking Machine — Локимином и Маркулом?

— С Локимином мы знакомы давно, еще по продюсерской тусовке. Он показал меня Васе Конаду со Studio 21. Тот поставил меня на радио. Это услышал Идан, когда ехал в машине вместе с Димой, менеджером Марка. Они зашазамили, им понравилась музыка, написали мне и предложили встретиться. Тогда я узнал, что это ребята из команды Марка. Они позвали меня на открытие Booking Machine Festival — там мы все и познакомились.

— Как и почему ты начал делать биты для Джарахова?

— Все думают, что нас Марк познакомил в период популярности песни «Я в моменте». Но на самом деле было иначе. Меня репостнул Окси, когда вышла «Будка».

Мне внезапно написал Джарахов, и я охренел, потому что рос на его видосах. А в дальнейшем мы поняли, что у нас много общего и мы прям родственные души, — очень много общались, демки пилили. Все доросло до того, что он мог на неделю приехать ко мне сюда на диван спать. Но все равно все думают, что нас Марк познакомил и я за Джарахова держусь, чтобы куда‑то продвинуться. Потому что ну это же Джарахов, он с Ивлеевой тусит!

— Ты был в электронной тусовке, а теперь попал в рэперскую. Какая тебе ближе сейчас?

— Рэперская. Снобы-электронщики меня очень задолбали. Это тяжелое комьюнити. Но те, кто выбрался, сейчас работают с рэперами — продюсируют, сводят, пишут инструменталы. Самые стойкие из этой тусовки вошли в одну большую музыкальную тусовку. Рэп сейчас — имя нарицательное для любого жанра. В рэпе сейчас много электроники. Поэтому скажу так: в рэперской тусовке мне намного комфортнее, потому что у нас просто больше возможностей и коннекта, а люди не боятся экспериментировать и включают идейность.

Туда же сейчас входят и рокеры — все смешалось очень органично и превратилось в одну тусовку. В начале нулевых рэперы ненавидели рокеров, а те ненавидели их — за широкие штаны и дреды. В 2015-м рокеры ненавидели рэперов, а им было по херу на электронщиков. А потом все смешалось и стало одним большим крутым комьюнити. Ты можешь потусить с кальян-рэпером, и это не будет зашкваром для тех, с кем ты писал UK Garage.

Разные взгляды на музыку могут быть, но все научились уважать друг друга. Если музыка существует — она кому‑то нравится. Если музыка попадает в чарт — она кому‑то нравится. Соответственно, зачем говорить, что это говно никому не нужно, если оно кому‑то нужно. Я сам говорил, что рэп — дерьмо. «Какие „ОУ74“?!» А потом через четыре года пишу им продакшен.

— Чем отличается взгляд электронщиков и рэперов на музыку?

— Раньше было: «Мы не такие, как все, и будем делать все не так». А сейчас исполнители больше думают о коммерческой составляющей структурирования трека — о том, как именно его нужно собрать, чтобы это было понятно. Но в основном инструментальная часть хромает в их представлении.

А мы можем предоставить прикольные решения, которые удивят исполнителя: «Ого! Это звучит! Я бы никогда об этом не подумал!» У нас есть скилл и идеи, которые приходят из электроники — мы можем интегрировать ее в поп-музыку, развить и сделать более интересной. Тогда уже слушатель будет в дальнейшем более готовым к нестандартному звучанию, и вся сцена станет интереснее.

— Кем ты себя сейчас больше ощущаешь — музыкантом или рэпером?

— Мне нравится слово «артист», потому что оно под собой ничего не подразумевает. Если меня спрашивают, чем занимаюсь, отвечаю: «Музыкант, исполнитель. Пишу музыку и исполняю ее». Это самое простое объяснение, лучше ответить так, чем как я раньше говорил: «Ну знаешь, я саунд-гик, бедрум-продюсер, еще увлекаюсь модульными синтезаторами и звукорежиссурой, а сейчас прочитал книгу по психоакустике». Лучше сказать просто: пишу музыку, пою.

— Ты много раз перечислял музыкантов, которые на тебя повлияли: в этом списке почти всегда есть Burial, Arca, Sophie, Джон Хопкинс, Портер Робинсон и Sigur Ros. Расскажи, что именно тебя восхищает в них и что бы ты хотел позаимствовать или уже позаимствовал.

— Когда ты слушаешь музыку и ********* [удивляешься], как она может повлиять на тебя эмоционально, то просто продолжаешь слушать ее еще больше. Это вкусовщина: мне нравилась такая музыка, и мне хотелось уметь так же, вот и все. Просто это любимые музыканты, которых хотелось копировать.

— Если с тем же Burial и Arca все понятно, то что ты позаимствовал у Sigur Rós?

— Вообще, у меня много построкового звучания, особенно разных подложек в «Imago». У них очень крутая работа с вокалом, именно с атмосферной обработкой — с реверами, дилеями. Фальцет, например, взял. Да я вообще построк, шугейз и харш-нойз начал слушать давно — отсюда неочевидные мелодичные и технические заимствования могут сами собой возникать.

— За последнее время список вдохновителей пополнился?

— Удивительно, но сейчас мой плейлист жестко пополнился Twenty One Pilots. Я всегда их хейтил. Даша лютый фанат, а меня адски бесило, когда она ставила такую музыку. Сейчас, когда я сделал релиз с пониманием, как работает коммерческая музыка, жестко охренел с того, как они это делают. Вся история с их эпохами и образами, которые менялись от релиза к релизу, — все это оказалось мне очень близко.

Еще мне очень нравится Sad Night Dynamite — рэпер с очень интересной музыкой. И главное открытие — это Westerman. Он не особо известен. Это музыка с уклоном то ли в кантри, то ли в инди. Я сейчас как раз в плейлист, который спасал от тревоги, добавил его трек. У него вся музыка прям идеальная. За последние полгода именно он запал в душу сильнее всего. Еще я подсел на JPEGMafia — это уже классика, но я их очень здорово пропустил мимо. Сейчас послушал все, что у них есть, и мне очень понравилось. И Fred Again еще сюда добавим — это крутой пример того, как можно оставаться собой и стать мегапопулярным.

— Ты говорил, что болеешь джазом и хотел бы выпустить джазовый релиз. Есть еще такие планы?

— Они никуда не пропадали. Сейчас, когда технически появилась такая возможность, резко стало сложно, потому что все мои музыканты куда‑то разъехались. Но вообще в планах помимо джаза много живой музыки — после работы с бендом еще больше захотелось этим заняться.

У меня все еще есть идея EP, где будет разброс жанров от джентухи до фьюжена. Чтобы это целостно звучало, но в стиле Twelve Foot Ninja, которые могут с жанра на жанр прыгать в одном треке. Это будет тяжело — хочу засесть за проект после электронного релиза. И хочу его сделать на русском, чтобы можно было на концертах все это исполнять.

Пока что обсуждаем с гитаристами, как это делать, подбираем разные демки и прогрессии. У меня копятся близкие к такому хип-хоп- и соуловые треки — там очень американский звучок. Но это пока недоделано, потому что ребята кто в Казахстане, кто в Грузии, кто в Турции — всем скооперироваться тяжело.

— Посоветуй, с чего начать слушать джаз тем, кто считает жанр скучным и задротским.

— В 1980-х у Майлза Дэвиса вышел альбом «Tutu». Там что‑то переходное между жанрами. В 1980-х все начали экспериментировать с электронным звуком. И вот там все под звонкие электронные барабаны. Мощный релиз!

Еще порекомендую Hiromi Uehara — японская пианистка, просто бешеная. У нее есть трио, где бас-гитарист и барабанщик. Это очень крутой фьюжен, с которого охреневают все, кто не готов к джазу.

— Еще одна твоя страсть — кино. Расскажи о любимых саундтреках.

— OST к фильму «Агенты А.Н.К.Л.» Гая Ричи, там все треки очень стильные. Как раз это отец в тачке в основном слушает.

Понятное дело, надо по Циммеру пройтись. Но самый крутой — это, конечно, Вангелис. Это основа и электроники, и саундтреков, которая очень вдохновляла меня. Это вообще ужас! Я, кстати, говорю «ужас!», потому что в Чехии úžasný — это «прекрасный».

Клифф Мартинес очень хорош. О, Нильс Фрам! Он очень мощный! Это пианист из Германии, он написал весь саундтрек к фильму «Виктория», который снят одним кадром.

— Ты часто говоришь, что если бы не музыка, пошел бы в кино. Какие фильмы ты бы снимал?

— Датский нуар.

— Типа [Николаса Виндинга] Рефна?

— Да, «Пушера» бы снял. Хотел бы снимать в каждом своем фильме Мадса Миккельсена.

Я тут его пьяного на днях встретил. Они снимают в Праге фильм. Захожу в бар, а он там с друзьями бухает. Вышли покурить с ним, и он оказался таким добрым, общительным мужиком! Он был просто в ссанину пьяным. Это просто кумир детства, я охренел!

Спросил, чем ему нравится Прага. Сказал, что малюсенькими барчиками и заведениями: они поддерживают его алкоголизм. Заговорили про алкоголизм, и Мадс мне наставление сделал: «Ты молодой, не надо пить… Хотя нет, пей, пока молодой! Но в моем возрасте пить — это уже плохо…»

— Кайф! То есть в фильме «Еще по одной» он реально играл себя?

— Я не стал про это говорить, ха-ха.

У меня просто перед домом бар Angar. Иногда с друзьями захожу туда. И вот на выходных встретили там Мадса Миккельсена. Он, оказывается, уже два месяца здесь и постоянно гоняет по Праге. Мой кореш уже с ним фоткался и рассказывал про это, пока я в туре был.

Еще однажды в Праге просто в очереди за кофе передо мной стоял Райан Гослинг, и на него сначала никто не обращал внимания. Это ****** [жесть]! Я даже ничего не понял — просто стоял и дышал ему в спину в Costa Coffee. Зашел просто взять себе капуч с утреца. Он расплачивается передо мной, и я вижу, как на него смотрит девчонка на кассе — просто вся трясется. Он ей улыбнулся, пожелал хорошего дня, потом поворачивается, и я такой: «Чо-о-о?! Охренеть!»

В Праге сейчас снимают много кино, потому что это очень дешево — выгодные ренталы и шикарная киностудия есть. Там Netflix сейчас работает вовсю. Единственная проблема — очень часто перекрывают улицу перед моей хатой, потому что я живу в самом центре. Однажды мне даже тяжело было попасть домой, пришлось ждать, пока снимут тейп.

Вот этот боевичок от Netflix с Гослингом [«Серый человек»] почти весь снимали в Праге. Там я вижу свой дом в нескольких кадрах, и в итоге его взрывают.

— Ты сам монтируешь клипы, многие даже режиссировал. Ты начал изучать кино и его технические аспекты еще до того, как поступил учиться на монтажера?

— Да, до киношколы я просто монтировал видосики и влоги. Сейчас уже не монтирую, этим фултайм занимается Даша. Но мы всегда придумываем клипы вместе. Визуальная часть меня очень интересует — чтобы это все не только звучало, но и выглядело хорошо.

— Ты изучал это так же, как FL, — просто пробовал? Или ориентировался на любимых режиссеров и погружался в технику?

— Когда только начинали снимать, брал много визуальных референсов с того же Рефна — по цветокорру и по камере, имитации документальной съемки с ручной камеры.

Но, как бы это парадоксально ни звучало, после универа я вообще перестал кино смотреть и перехотел заниматься монтажом. Меня заставляли резать пленку месяц и отбили желание этим заниматься. Поэтому рад, что не поступил на режиссуру, как мой брат. Он после этого бросил музыку.

— Но все же ты семестр проучился на монтажера и раньше увлекался этим. Какие фильмы посоветуешь молодым чувакам, которые хотят научиться круто и современно монтировать?

— Зависит от того, что люди хотят видеть. Я бы больше смотрел на клипмейкеров. Если люди хотят научиться бодро монтировать, то лучше смотреть много клипов, и желательно на электронику.

Фильм, который впечатлил меня съемкой, темпом монтажа и здорово повлиял на то, как я монтирую, — это «Неограненные драгоценности». Там прямо с первой сцены вот эти улицы Нью-Йорка, лютый саунд-дизайн — все шумит и напрягает. Как смонтирован этот фильм — это просто восторг. Ты просто два часа сидишь, трясешься и думаешь: «Что сейчас будет?»

С музыкой в этом плане попроще: чтобы писать музыку, надо слушать всю музыку. А чтобы монтировать, нужно понимать, какой именно пейсинг монтажа тебе нравится, и смотреть то, что тебе подходит. И по факту скопировать это не так сложно.

— В будущем ты бы хотел полностью сменить род деятельности и уйти из музыки в какую‑то другую сферу?

— Мой друг купил ресторан, и я очень много у него спрашиваю про то, как он ведет бизнес и какие там внутряки. Сейчас мои самые близкие люди тусят вокруг его ресторана и постоянно рассказывают, как у них там все круто и весело, какой это челлендж. Но чем больше узнаю об этом, тем меньше хочу открыть свое заведение, это скорее мечта детская.

Пока что меня жизнь больше толкает в сторону бренда одежды. Другой мой лучший друг сейчас открывает в Праге мультибрендовый магазин — достаточно андеграундный и интересный. Это как раз тот самый японец, с которым мы сейчас едем в Токио изучать местный маркет и знакомиться с дизайнерами. Скорее всего, я в ближайший годик, вместо того чтобы тренироваться на мерче, хочу сделать линию одежды. Модой и кастомом шмоток я уже давно болею. Много моих знакомых этим занимаются — даже тот же друг, который открыл ресторан, перед этим закрыл магаз, в Праге его идеи не зашли.

Так что это будет либо общепит, либо бренд — скорее всего, второе. Главное, чтобы это не повлияло на музыкальную занятость. На это уходит много времени, поэтому пока боюсь и жду. Возможно, соберется команда людей, с которыми можно будет разделить это общее дело. Так что в четких планах пока такого нет, только желания.

— Ты не раз по ходу интервью обозначал, насколько «Imago» — важный личный альбом и как ты подвел им черту под определенным жизненным и творческим этапом. Но что дальше?

— Об этом мы узнаем в следующей серии. Я не знаю: куда меня понесет, таким и будет. Каким будет следующий альбом, зависит от того, в какой временной период я буду его писать. Но писать я начну, только когда что‑то значимое произойдет. Меня должно что‑то вдохновить. Перед альбомом должно быть несколько переломных месяцев. Не могу сказать — это же все автобиография. Увидим. Мне самому интересно.