Языковой барьер в музыке — странная вещь. Вроде он и правда есть. Можно посмотреть на разницу стримов «All the Things She Said» и «Я сошла с ума». Можно вспомнить, как Шакире, Энрике Иглесиасу и Рики Мартину пришлось петь на неродном английском. Можно зайти в чат любой страны и посмотреть: сколько там песен на языках, кроме родного и английского. Ноль? Ну чуть больше, ок.
С другой стороны, отдавать ему всесильную власть тоже не стоит. В Советском Союзе за пределами филфаков хорошо английский знали полтора дипломата, но вся страна пела хоть «ёмаха ёмасо», хоть «шизгару», интуитивно подбирая слова на тарабарском. Да что там: зайди в 2022 году в VK-сообщество группы Måneskin и спроси любого участника — знают ли они итальянский? Не думаю, что многие. Хорошо, примеры не про Россию: хищная поп-хватка и большая удача поможет песням прорвать границу прямо без въездного штампа! «Dragostea Din Tei» группы O-Zone была в топах аж в Великобритании. Там же висела «Zitti e Buoni» упомянутых Måneskin. Прямо сейчас американский Billboard оккупировал король реггетона Bad Bunny. Корейцы BTS заходят в чарты как домой.
Так почему нам пора уже начать слушать музыку на других языках? Вот четыре причины.
Во-первых, я убежден, что даже самая трафаретная поп-музыка, построенная по самым базовым инструкциям, перестает быть таковой, когда она спета на непривычном для слушателя языке. В контексте популярной музыки это даже выглядит как челлендж: как текст на албанском или греческом фонетически впишется в мелодию, которую будто только что украли со студии у The Weeknd?
Это очень хорошо чувствуется, когда есть несколько версий песни — условно на английском и на родном. Я помню, как в детстве слушал «L’ete Indien» Джо Дассена и ее же английский вариант. Вторая версия от некогда нью-йоркца Дассена образно увозила меня за океан от Елисейских Полей.
Во-вторых, мейнстрим может зрелищно слиться с местной мелодической традицией — и дать очень интересный результат на выходе. Реггетон впустил к себе американский свэг, и получился латина-трэп. Ньюскульный хип-хоп ворвался на Балканы и тут же пропитался ароматным дымком от плескавицы на гриле. Рок-музыка пришла в Турцию и сразу же покорно отдалась звукам Востока. Наследие группы Coldplay отправилось на Фареры и озвучило туристические открытки с фьордами и красочными домиками. В Польше появился свой рокапопс формата «Нашего радио» вообще без культурного обмена, но на его пепелище родилась мощная инди-сцена — нашей на зависть.
В-третьих, для человека, который спокойно слушает Måneskin на итальянском, BTS на корейском и певицу Розалию на испанском и не притязателен к аудированию, вижу примерно ноль отмазок игнорировать другие сцены. Хотя бы потому, что там могут быть выразительные поп-герои, въедливые хиты и другие самые банальные причины, по которым мы слушаем музыку вообще.
В-четвертых, англоцентричность мировой поп-музыки выглядит таким же рудиментом, как деление артистических премий «Грэмми» на мужские и женские (его как раз недавно отменили). Мировая поп-музыка куда интереснее и разнообразнее, чем то, что нам пытаются предложить традиционные медиа и музыкальные институции. Нам нужна тотальная децентрализация. И речь не только про весь мир. Много ли вы в России знаете групп, поющих на татарском или якутском? То-то же. Только уводя интерес слушателя от признанных ранее центров поп-музыки, мы можем сделать видимыми те культуры, которые давно заслужили и внимание, и деньги. И языковой барьер не должен быть проблемой. Он должен быть вызовом: нам надо научиться понимать, о чем думают и поют те, кто живет рядом с нами.
Отвлекитесь от Москвы, Нью-Йорка и Лондона. Вспомните про Варшаву, Загреб, Казань и Торсхавн — и хорошенько кайфаните!