Из Большой Ижоры в топы чартов. Кто такой 10AGE, автор главных рэп-хитов года?

— Ты вырос в поселке Большая Ижора в Ленобласти. Расскажи о нем!

— Да, такой поселок есть недалеко от города Ломоносова. Собственно говоря, учился я в Ломоносове в нескольких школах, а жил и рос в поселке Большая Ижора. Там есть военная зона, пляжик рядом, сосенки, кайфово, хорошо и тепло. С микроструктурой там, конечно, все сложно, но нормально.

— И чем там молодежь вообще занимается?

— Да чем занимается, употребляет всякие вещества, потому что заняться больше нечем, плюс есть спортклуб, где качаются пацаны, футбольная секция вроде была какая‑то… Но это все очень быстро как появляется на инициативе, так и исчезает.

Ребята не знают, чем заниматься, и в итоге лезут не в самые лучшие дела. Но я оттуда, благо, вырвался, мне сейчас очень хорошо. Живу, скажем так, припеваючи, но многие мои ребята не выбрались — и из всех моих знакомых половина либо сидит, либо умерла по разным причинам. Это очень грустная, кстати, статистика: я много у кого спрашивал по поводу деревень — и все, кто остается, заканчивают не очень благоприятно.

Можно сказать, что я отчасти вдохновлялся этой атмосферой. Когда я приезжаю в разные города с концертами, то как будто каждый раз окунаюсь в эту атмосферу. Я вижу одни и те же уставшие глаза. Мне очень нравится, когда люди после концерта подходят и говорят: «Чувак, твои песни изменили мою жизнь, я слышу отклик, что ты понимаешь, о чем я говорю». Я думаю: «Да, чувак, грустно, что я понимаю, и грустно, что ты понимаешь, о чем я пою». Грустно, что речь практически про всю Ленобласть, все, что дальше какого‑то крупного города.

— Я сам вырос в Ленобласти, так что понимаю тебя. Ты говорил, что мама тебя отгораживала от плохих компаний. Был момент, когда ты был к этим компаниям максимально близко?

— Смотри, расклад примерно такой. Мама работает до 11 ночи, отец подрабатывает в Питере. Знаешь, как шиномонтажник работает? В основном, если идет переобувка [шин с летних на зимние и наоборот], шиномонтажники в такие периоды и зарабатывают. Отец уезжал в Питер, соответственно, отца [дома] нет, остается только мать, она работает продавщицей до 11 вечера. Из садика и школы меня забирают ее знакомые, азербайджанцы. Объясню: в Ленобласти и других областях есть определенные деревеньки, в которых есть больший процент какой‑либо национальности. У нас это были в основном азербайджанцы, аварцы и чеченцы. Я никакой оценки этому не даю, потому что для меня это было в порядке вещей, просто я воспитывался в отличном круге от того, в который я в дальнейшем попал. Питер и тот же Ломоносов — это совершенно другая атмосфера: все другие!

Для меня было привычно собачиться, бороться с ребятами при встрече. Для меня агрессия и мат были нормой, но не потому, что я такой злой. Ты ничего такого не подразумеваешь, просто идет легкая гонка авторитета, вы постоянно заряжены, в общении присутствует легкое насилие, но оно не подразумевает под собой какой‑то жестокости. Когда я попал в город, многие на меня как на обезьяну смотрели, и я чувствовал себя очень сильным по сравнению со всеми ними. Даже сейчас, когда в Москву приезжаю, я очень сильным себя чувствую.

Блин, я перескакиваю с темы на тему! Давай еще раз вернемся к началу, потому что деревня в себе — это другая вообще тема. В общем, мне было довольно вальяжно жить в этой атмосфере, в детстве я этого не замечал. Из садика меня забирали азербайджанцы, и я даже не думал в духе «а че они азербайджанцы?».

Но русский национализм всегда присутствовал: в садике косо как‑то смотрели, потому что я черненький, и они: «Понятно, цыгане, азербайджанцы». А я такой: «Че вы психованные, вы знаете, кто моя мать?» Моя мать очень добрая, ее все очень любят в поселке, потому что она всем помогает, в долг постоянно дает. Даже если нет денег! Ей также в отместку это добро возвращалось. Поэтому мое детство было в какой‑то мере советским — когда двери не закрывали, ходили в гости друг к другу.

Ну в общем, детство как детство, но когда начинаешь взрослеть, понимаешь, что в каких‑то моментах ребята, которые, казалось бы, на тот момент тебе помогали, просто тобой пользовались, а ты этого даже не замечал. Хотел заработать денег, какие‑то взрослые ребята знают, как это делать, и ты такой: «О, спасибо!» А потом думаешь: «Блин, вот дебил, я же мог сесть, почему вы мне этого не сказали? Как вы можете маленького ребенка провоцировать на такие вещи?» Раньше я этого не понимал, а сейчас я задумался и понял, что люди злые.

Но там люди выживают, их можно понять. Знаешь, я такой человек, я могу всех, на самом деле, понять. Я могу понять любые обстоятельства, которые возможны, потому что жизнь многогранна: нет плохих людей, просто есть обстоятельства, в которых одни поступают по-одному, другие иначе — и не факт, что ты бы поступил в этих обстоятельствах иначе. Не знаю, я для себя принял какой‑то путь дао: лови события, лови момент, наслаждайся жизнью, и все! Но я прокрастинирую: заимел вот хобби самоанализа — постоянно анализирую свое детство, что со мной происходило, какие я имел взгляды на тот момент, какие сейчас.

— Скажи, а что послужило причиной такому самоанализу?

— Я думаю, что опять-таки разность компаний. Вот ты изначально спросил: как мама отгораживала от компаний? Ну, отговорить она не могла никаким образом, потому что она работает, а я гуляю: пацаны, суета, школа. Первое, что она сделала, — отправила меня в другую школу, за 19 км от дома, из‑за чего мне каждое утро приходилось вставать в 5 утра и пидорить на тэшку (в Ленинградской области тэшками называют маршрутки. — Прим. ред.). Идти приходилось на первую тэшку, потому что на второй тэшке ты не успеваешь на первый урок. Приходилось приезжать заранее и ждать еще 2 часа. Другого варианта не было!

Со временем у меня появилась компания в городской школе, я начал гулять в городе, познакомился со скейтерами — а это совершенно другая атмосфера, другие вообще взгляды на жизнь, другая одежда банально. У нас в деревне ты надел джинсы-узкачи, и тебе сразу начинают пояснять, после чего их надевать не хочется, и поэтому ты такой: «Да хрен бы с вами, надену спортивки и буду дальше спокойно ходить», — и не думал об этом. А там ты приезжаешь, и все на свободном более-менее, хотя это Ломоносов, а не Питер! Я еще не знал, что будет в Питере, потому что когда я переехал, то даже не мог поддержать разговор! Банально я чувствовал дискомфорт в речи, потому что я не мог общаться на темы, которые они обсуждают.

Но из‑за этого я начал понимать всех, очень много думать. Плюс я еще был толстым: то есть с девочками у меня была проблема, и никто на меня не смотрел, потому что я щекастый, похож на азербайджанца и толстый — приходилось шутить, вывозить на юморке и креативе.

В совокупности ты становишься таким — ни там, ни сям. То есть у тебя нет основных друзей, ты не находишься в той самой компании — знаешь, как бывает, пятерка основных друзей, которые не разлей вода. Нет, я был в разных компаниях, которые не общаются друг с другом. Общался даже с пацанами-зубрилами, которые играют в CS: GO и «Доту».

У меня долго не было компьютера, приходилось врать, что он у меня есть. Понимаешь, мне чувак начинает затирать тему про World of Warcraft, а я не знаю, что это за игра. По его же рассказам я начинал с ним вести диалог, просто придумывая вещи, которые из его диалога были вырваны, потому что мне очень было интересно находить в этом связь. Я все придумывал. Постоянно фантазировал, подвирал — и это потом очень сильно сказалось на жизни, потому что я начал забывать, кто я есть на самом деле.

Наверное, когда этот кризис начался, я начал понимать, что ничего не могу в этой жизни — и тут у меня появилась музыка. Она появилась от осознания того, что я ничего реально не могу делать, по сути дела. Я поступил в институт на звукорежиссера — и то потому, что я уже не знал, куда идти. У меня много было разных вариантов. Мама говорит: «Давай, тебе нужно деньги зарабатывать». Но ведь я ничего не знаю про биологию, химию, а мама говорит, мол, врачи ж зубные зарабатывают. Понимаешь, такая политика: не то, что тебе реально нравится, а «зубные врачи зарабатывают — иди учись на зубного». Но сложилось все по-другому: появилась возможность поработать в доме культуры, и я начал развивать в себе навыки звукорежиссера. Мама подумала: «А почему бы тебе на звукорежиссера не пойти?» И меня отправили в Институт кино и телевидения (СПбГУКиТ. — Прим. ред.). И по итогу чувак, такой вот весь я, обезьяна, отправился в Питер.

— Где и когда тебе адаптироваться было тяжелее всего?

— Это Питер, сто процентов. Я тогда еще начинал бычку включать, и из‑за этого у меня сразу не стали появляться компании. Я такой шутник, но бычку включал — и из‑за этого люди меня как‑то сторонились. Кстати, мама отправила меня на курсы ораторского искусства — наскребли денег, помогли бабушки, дедушки. Родные подумали, что я более-менее харизматичный, и решили, что, может быть, из меня актер какой‑нибудь выйдет.

Вот я так говорю, но ты просто не представляешь, какая атмосфера была дома, на меня все смотрели как на последний билет, того самого, на кого все ставки! Ладно, сейчас забегу вперед: представь, какой у них был шок, когда я ушел из института и сказал, что я буду заниматься музыкой и мне пофиг.

— Не представляю!

— А я просто потом бродяжничал по Питеру и говорил, что буду музыкой заниматься. Мама, конечно, в шоке, говорит: «Какой музыкой, ты что, с ума сошел?» Так вот, забежал вперед и возвращаюсь!

Меня [еще до уроков ораторского мастерства, перед университетом] отправили к учителю по литературе. Он сказал: «Ну ты же понимаешь, что ты дебил? Ты послушай, как говоришь: „у, типа, о, э“ — тебя вообще это не смущает? Тебя не смущают слова-паразиты и то, что ты не можешь удержать нить своего диалога?» Мне так стало стыдно, я задумался. Он продолжил: «Нужно читать, общаться, я тебе буду помогать с речью и все такое».

После этого я начал чуть-чуть почитывать, а параллельно еще оказался на этих курсах ораторского искусства. Помню, у ребят оттуда была красивая речь, а я не мог так. Я начал задаваться вопросом, а почему так. Но потом, в дальнейшем, уже написал об этом трек «Нету интереса», потому что я это проанализировал и проработал.

Полгода назад я только приобрел любопытство, представляешь? Мне 23 года, и я только сейчас приобрел любопытство — это вообще нормально? Я задался вопросом, почему так. Когда я был ребенком, я был любопытным, потом это куда‑то исчезло на долгое время, я деградировал, но в один момент оно у меня снова появилось. Я опять же этот трек [«Нету интереса»] привожу в пример: кто виноват? Разве я виноват, что я такой тупой? Ну обстоятельства сложились, а почему такие обстоятельства складываются? Нельзя ли настроить систему образования так, чтобы дети сохранили живое любопытство, которое приведет каждого ребенка, потом уже подростка, юношу, взрослого человека к реально большим высотам? Просто любопытство.

Вот так я тебе сейчас скажу, реально, начнешь сейчас с кем‑нибудь говорить в компьютерном клубе: «Куда ты стремишься? Чем занимаешься?» «Ну вот сейчас универ закончу, а там посмотрим» — у людей нет плана даже на пять лет вперед. Люди не знают, что будет завтра. Я уже молчу про общечеловеческую общность. И что, это разве не проблема? По-моему, это самая большая проблема, которая есть не только в России, кажется, что в целом в мире. Я над этим думал и понял, что это эпоха меняется, уверен, что мы перейдем к этапу духовного человека, который думает, работает интеллектом, а уже не руками. Например, в шахту уже никто не будет лезть, этим займутся роботы. Надеюсь, что хотя бы 10 лет жизни я поживу в этом мире.

— Давай немного пофантазируем на тему идеального общества. Что поможет нам его достичь, как думаешь?

— Нужно обязательно начать с корня. Знаешь, будучи просто деревенским пацаном, я мечтал о зарплате в 40 тысяч рублей и жить с женой спокойно. Я реально об этом мечтал, но не знал, что 40 тысяч рублей — это так мало. Когда ты обретаешь чуть шире кругозор, понимаешь, что 40 тысяч — это просто подтереться, не жизнь, а выживание.

Понятно, мы не сможем принять какой‑то закон, чтобы все разово все изменили вокруг, здесь нужно начинать прямо с самых истоков. Вот у нас сейчас есть поколение, соответственно, нужно обратить все свое внимание на Министерство образования, понять, что здесь и сейчас мы особо радикально ничего не изменим, но имеем возможность просто подумать, что нам сделать, чтобы дети воспитывались хорошо и правильно. Во-первых, нужно привить им любопытство. Сейчас преподают религию, а почему не преподают нейрогенез? Знаешь, что это такое?

— Не-а.

— Это исследование мозга. Раньше люди говорили, что мозг исследован на два процента, мы ничего о нем не знаем: это очень сложно, как и квантовая физика. Так вот: я бы ребенку вместо религии рассказывал, как устроен мозг, как работает каждый из его отделов и что будет, если он будет следить за своим телом и режимом. Хотя бы просто спать по 8 часов. Представь, что ты в теле большой обезьяны и у этой обезьяны есть определенные функции. Есть сердце, оно стучит, вырабатывает кровь. Есть мышцы — это каркас, они держат наше тело. А есть мозг — если ты его начнешь питать, то по-другому начнешь мыслить, мир вокруг тебя поменяется, ты будешь не таким грустным, ты будешь счастливым. Если ты чувствуешь смуту в своей голове, то значит, что система мозга начинает шебуршить.

Я бы обратил внимание на то, что детям надо с самого начала объяснять, кто они такие, что они за существа вообще. Я бы даже поставил одной из основных дисциплин рядом с русским языком и математикой изучение работы мозга. Я уверен, дети это намного проще поймут, чем математику. Если они это будут понимать, то им будет интересна математика. Ты должен ребенку очень точно объяснить, зачем это нужно, какой конечный результат этого, и подпитать его мозг, чтобы он всегда знал, что если я буду знать обществознание, то я, например, всегда смогу защитить своего друга в диалоге.

Но мы только прокрастинировали и пытались отправиться в космос. Одного человека уже отправили в космос, так какого хрена мы еще не на Марсе? Зачем так долго? Давайте быстрее. Зачем мы до сих пор ждем тринадцатый айфон? Надо не ждать айфон и копить на брюлики, а попробовать узнать, а что там дальше в этой черной мгле. Вам реально неинтересно? Сейчас все включат скепсис и скажут: «Да нам похрен, мы здесь останемся». А я скажу, что пошли вы все в задницу, я сейчас накоплю 55 лямов, а мне это [ничегошеньки] не стоит, я реально накоплю и отправлюсь в космос. Вы спросите: «Ну че, как там в космосе?» А я скажу: «Копи бабки, чувак, продавай тачку, скатайся сам, [хрен] я тебе че скажу. Я там был, я это видел, охренел, это круто. А ты можешь дальше флексить, лить шампанское, если тебе так интереснее».

— То есть 55 лямов ты первым делом потратишь на полет в космос?

— Конечно. Я уверен, пока я буду идти к этой сумме, это станет еще дешевле. Илон Маск популяризирует эту вещь, и, вообще, привет ему. Уверен, мы с ним познакомимся, у нас будет интересный диалог. Я как раз учу для этого английский. У нас классное будущее — у нас с Илоном, ну и у всех людей, которые имеют похожее мнение в жизни.

— Ты не боишься, что тебя может засосать рутина, под грузом которой все твои благие начинания упадут вниз?

— О какой рутине ты говоришь?

— Концерты, съемки. Жизнь артиста.

— Ну концерты я расставил таким образом, что они проходят только в пятницу и субботу, а все остальное время я занимаюсь жизнью. Да, у меня вот сейчас съемочки пошли, но это тоже этап. У меня сейчас очень много времени: на данный момент мне 23, я уверен, что мне станет чуть-чуть по здоровью тяжелее к годам 60–70.

Короче, времени много, я могу спокойно отдать два года на то, чтобы сейчас получить определенную аудиторию, пассивный доход. Я никогда не думал, что музыка станет моим основным заработком, но оказалось так, что музыка сейчас реально им является. И сейчас я понимаю, что мне 23, и я только начал! Я могу погрузиться еще в кучу отраслей. Посмотри, что делает Моргенштерн! Насрать, какая разница, какой артист и музыка! У меня есть рычаг влияния, я могу в себе развить навыков и скиллов намного больше, я могу… как сказал Канье Уэст, «я могу все» — и это правда. Усилие, помноженное на время, дает результат, это факт!

Я заложил два года, сейчас я позанимаюсь музыкой, и, конечно, мне нужно покататься с концертами, чтобы заявить о своем видении, найти своих соратников, людей, которые будут разделять мое мнение. Соответственно, они также будут мне помогать, и я уверен, что, следя за моими телодвижениями, они смогут на моих ошибках научиться чему-то.

Я уверен, что дальше это будет просто развиваться, а я отправлюсь в другую отрасль, найду верные решения, которые приведут меня к моей цели. Уверен, что меня ждет светлое будущее, а я о нем частенько забываю.

Моргенштерн… Видишь, снова отсылку делаю! Для меня это культовый человек, потому что он меня изменил, когда сказал, мол, я был неискренним в моменте. И раскрыл этим самым во мне вот эту вещь.

— А когда ты был неискренним? И почему?

— Ну практически всегда. Я даже сейчас порой забываюсь, но я пытаюсь в себе это искоренять. Я уже говорил, что я большой трус, но работаю над собой, стараюсь становиться смелее. Моргенштерн привил мне смелость, несмотря на всю его жизнь. Опять-таки я умный человек и понимаю, что нельзя брать и делать так, как кто‑то. Нужно анализировать, брать общую картину. Смотреть на одного, на другого, на третьего, на четвертого — и находить истину, которая будет благоприятна для тебя. Я, глядя на все окружение себя и медиапространства, просто собрал все, что будет благоприятно сказываться на мне, — и двигаюсь по этому пути, из‑за чего стал смелее. Сейчас я могу открыто общаться, не тая ничего за душой, не думая о том, что какое‑то слово может на мне сказаться очень плохо.

— Ты сейчас говорил по поводу светлого будущего. А как тебе сейчас в настоящем?

— Мне скучновато периодически, одиноко. Я не могу найти людей, близких себе по духу, у меня пара друзей всего. Один из них — человек, который изначально со мной вместе написал «Ау». Ну и все. Очень много коллег, знакомых, спутников, но тех, с кем одна энергетическая волна, — нет. Большинство людей думают низкочастотными вещами, понимаешь, о чем я?

Я хотел бы быть больше на высоких частотах, поэтому тяжело найти отклик, который я бы хотел именно для себя. Я на концертах, кстати, начинаю чувствовать такой отклик, и это меня очень сильно радует. Люди подходят и не просто там фоточку просят, а заводят приятный диалог.

— Когда у тебя появился такой четкий и стройный план на жизнь?

— Этот великий и могучий человек, который набит у меня на левой руке, появился в моей жизни и изменил вообще все. Андрей Курпатов, я хочу вам сказать прямо вот в этом интервью, что вы изменили мою жизнь. Всем советую ознакомиться, он не только пишет книги, но и ведет ютьюб-канал, где в очень простой форме доносит идеи до каждого, отвечает на вопросы. Это ученый, нейрохирург, просто послушайте, как он рассказывает про мозг.

Короче, просто Андрей Курпатов появился в моей жизни, и все — я изменился. Вот так вот, сразу, бам — и реклама! Вот такая реклама, я считаю, нужна в наших телевизорах: пропаганда эволюционно активного образа жизни.

— Когда я слушал твое творчество, у меня сложилось ощущение, что ты пытался найти свой звук так же, как пытался вживаться в чужие компании. Ты ловил себя на схожем ощущении?

— Да, это есть. Я слушал музыку, писал тексты и понимал, что для этого нужно, какой тембр, как сделать описание так, чтобы человек понял, о чем я говорю. Так, чтобы человек прочувствовал, что я хочу сказать и кто это говорит. Ты не покажешь выплеск 14-летнего парня, которого бросила девушка, голосом Скриптонита, например. Именно тот момент, когда он на грани, знаешь, такая женская, детская слезливость. Тут нужен детский голос, потому что это поможет слушателю, он просто поверит. Важно, чтобы поверили.

Музыка — это целостное произведение. Мы выражаем общую, продюсерскую идею, когда ты учитываешь все этапы создания трека. То есть все идет на пользу чему-то: в моем случае на пользу мысли и тому, чтобы поверили. Есть, например, фастфуд-музыка, где ребята как будто дневничок ведут в фейстайме на бит — это как сторис (Дима имеет в виду легкость и быстроту создания такой музыки. — Прим. ред.). То есть можно сделать полноценную ютьюб-программу, там будет все как у Лапенко, а можно сделать сторис.

Сторис — это прикольно, их потом распостят. Вот вся рэп-индустрия — это по большей части фастфуд-музыка и сторис. А у меня это по большей части шоу Лапенко.

Но это не плохо и не хорошо, просто это по-разному. И то, и то классно, цепляет. Я тоже хотел бы и сторисы поделать, но пока меня увлекает другое. Я от этого кайфую, мне это нравится.

— Как бы ты сам себе объяснил, почему твоя музыка — это не фастфуд?

— Ну потому что подход другой. Я выделяю мысль, которую хочу раскрыть, — и в дальнейшем наслаиваю на нее больше шкур, которые отобразят ее в нужном цвете и более четко. Чтобы получить на стене определенную цветовую гамму, тебе нужно поставить много разных призмочек разных цветов: получится картина. То есть для этого тебе нужно кропотливо поработать, посидеть и подумать, как сделать так, чтобы человек потом смотрел на эту картину, собранную из кучи маленьких кусочков и сказал «вау», как будто на Бэнкси смотрит. Вот Бэнкси для меня тоже в какой‑то степени вдохновитель, потому что это не капец какая заумная картина, не надо вдумываться, что там, но ты смотришь и такой: «Ох, е-е-е, да». Понимаешь, о чем я?

— Когда ты понял, что ты нашел свой звук и творческий метод?

— У меня очень много приемов, я набирался опыта. Я могу сказать, что градация моего творчества не такая, как у других артистов. Если у других артистов это поиск уникального звука, то я знаю все приемы, которые используют они, и думаю о том, как они будут хорошо работать. Для меня нет границ: есть исключительно набор рабочих техник. Я уже самостоятельно придумал не одну — они работают, классно влияют.

Я просто ищу эти приемы. Например, когда я создавал «Нету интереса», понимал, что ничто лучше не покажет мужскую агрессию, как хриплый голос, который громко и мужественно выдает эмоцию. Скрип, Трувер, все ребята из казахской тусовки — я просто беру это, засовываю к себе, и это становится шедевром. Вуаля, люди плачут на концертах, жмут руку и говорят: «Я понимаю, о чем ты говоришь». Я уверен, что, если бы я сделал это беби-войсом или придумал как‑то шепелявить, могли вообще не выкупить и не понять, о чем я говорю.

Понимаешь, у меня получается так, что от меня нельзя ожидать основного звука, меня может вдохновить все что угодно, и я уверен, я найду в этом красоту. Я могу показать людям красоту с разных граней, и мне необязательно зацикливаться на чем‑то одном. Я просто сделаю что‑то очень целостное — и использую для этого все, что есть вокруг меня, и все, что я слышу.

— Как ты сейчас относишься к своему старому творчеству?

— Я удивляюсь, что у меня такие офигенные стихи. Слушаю — и мне очень нравится мой слог, у меня куплет работает на припев, все перекликается. Звук у меня раньше был херовый: я не понимал почему, а потом анализировал и понял, что я просто очень много слушал русской музыки: Гуф, Баста, «Рыночные отношения», Гуляй Рванина и много попсы постоянно. Но я люблю все свое старое творчество, я иногда его переслушиваю.

— Была ли у тебя хоть раз мысль, что ты делаешь что‑то против своего творческого желания, а скорее с каким‑то прагматичным и коммерческим подходом?

— Я вообще в принципе всегда смотрю на то, чтобы это потенциально нашло отклик у массового слушателя. Как говорится, в чужой монастырь со своим уставом не лезут, нужно говорить на языке людей. Я говорю на их языке и доношу им свою мысль на их языке, но доношу таким образом, чтобы они в конечном итоге поменяли свой язык.

То есть я как бы внедряюсь, они такие «да, ты наш, ты наш», видят в этом отклик — и, соответственно, они меня слушают побольше, доверительного внимания проявляют больше. Это очень важно: если ты хочешь работать и понимаешь, что ты собираешься рассеять зерна, то как ты это сделаешь, не став доносить им мысли понятно? Ну и, конечно, если ты хочешь, чтобы это популяризировалось, нужно придумать так, чтобы это нашло отклик у каждого вообще. Посмотри «Нету интереса»: припев жесткий, типа [понты], а потом я им подкидываю куплетик, и они начинают подсознательно задумываться над какими‑то вещами. Если у одного из сотни или даже из тысячи зародятся зерно и понимание, я уже буду кайфовать с этого. Значит, моя работа выполнена.

— Если бы тебе два-три года назад сказали, что несколько твоих треков возглавят чарты, ты бы удивился?

— Когда ты начинаешь изучать нейрогенез и работу мозга и понимаешь, что усилия, помноженные на время, работают, у тебя отпадет тема типа «вау, ничего себе». Ты просто понимаешь, что это этап. Этапы проходят, все хорошо, значит, ты идешь в верном направлении — ты работал, ты заслужил, получил отправную точку и идешь дальше.

Мне нравится одиночество, находиться наедине со своими мыслями. Но также мне нравится делиться своими впечатлениями, мыслями, когда меня понимают. Мы же живем не только ради себя, но и чтобы делиться с кем‑то теми впечатлениями, которые мы получаем. Это нам и приносит удовольствие. Для этого мы женщин находим, чтобы делиться с ними. Ну или мужчин! Вообще неважно, какой гендер, я считаю, что все идет к этапу человека духовного… На меня может после этих слов свалиться хейт, но мы идем к этапу человека духовного, где гендер реально неважен, а важен только дух! То, что у тебя в мозгу и в сердце, а не то, что у тебя ниже пояса.

Мы же обезьяны, кто вообще переживает из‑за ногтей? Но это все отголоски индустриального общества, я говорю, пройдет время, все на хрен поменяется, и вы все просто охренеете, вы будете просто старыми пердунами, которые сидят на скамейке и говорят: «Вот, а в наше время». Вы просто пережиток прошлого, вы умерли, а мы идем вперед.

— Как изменилась твоя жизнь за последний год? Нравится ли тебе, как она изменилась?

— Стало очень много людей: это и плюс, и минус. Где есть положительная сторона медали, там есть и отрицательная. Все хотят дружить, общаться. Я был бы рад, но понял, что у меня банально не хватает внимания. Мне бы хотелось встречать людей, которые будут так же меня заряжать, но я понял, что этому всему нужно находить внимание, а у меня, помимо этого, есть очень много вещей в этом мире, и тут я столкнулся с той проблемой, что внимание ограничено. Нельзя вот так вот взять и вобрать в себя все и всех.

Очень часто случается, что я расстраиваюсь. Я проявляю внимание, а человек такой: «Да, я норм, на тачку коплю, хочу себе мерседес последней серии». Часто в турах встречаются разные бизнесмены. Я думаю: ну блин, у тебя ж такие возможности, ты же меня на концерт позвал, чувак, ты уже зовешь артистов, у тебя денег до хрена, может, у тебя есть какая‑нибудь идея? Может, ты хочешь в своем городе парк сделать? Может, у тебя что‑то прикольное есть?

Я столкнулся с проблемой: популярность приносит огромное количество внимания к тебе, и все хотят очень близкого внимания. Порой ты с кем‑то хочешь наладить поверхностное общение до момента, когда наступит что‑то важное, но человек хочет стать ближе, начинает настаивать на этом, не получает желаемого в ответ и начинает тебе потом грязь подливать. Я ничего не могу с этим сделать, поэтому я просто предпринял определенные меры, например, лишний раз не фотографируюсь, не общаюсь.

Я просто живу своей жизнью, но осуждать ее… Да какого черта, займись собой! Ну вот я делаю так, как мне удобно, я живу, посмотрите на меня, я счастливый человек. Хотите быть такими же, можете посмотреть на меня, можете сделать что‑то похожее, но лучше займитесь собой, думайте о себе и о том, что вокруг вас происходит.