«Все смотрят на меня, и я стесняюсь»: «Дайте танк (!)» — об успехе, старении и рок-звездах

На самом деле я не такой большой знаток Коломны, как может показаться. Все свое детство я провел в деревне, а в Коломне только учился: ходил от дома до школы и, в общем, ничего не видел. Но помню, как я на продаже огурцов заработал первые карманные деньги и купил отечественный скейтборд «Скат». А еще в детском городке хотел впечатлить девочку трюками и очень неудачно упал. Я пострадал не физически, но морально, потому что претерпел унижение, как мне тогда казалось.

По-настоящему я начал открывать Коломну, только когда появилась группа — тогда еще «Give Us a Tank (!)». Мы начали гулять [по городу] по ночам. В те годы он был совершенно пуст и полностью принадлежал нам, как в лучших романах и кинофильмах: никаких туристов тут не было и каруселей тоже. Но все меняется — сегодня в Коломне отмечается День города, довольно много людей можно встретить на улице.

Коломна — очень промышленный город. При всем своем туризме, который сейчас развивается и разрастается, для меня он в первую очередь связан с заводами. Мои родители, друзья, знакомые, родители друзей работали на заводах и производили какие‑то большие металлические предметы, которыми впоследствии снабжали другие заводы.

Я собирал первые треки из готовых семплов в раннем музыкальном софте. Помню, как приводил друзей, включал наброски друзьям, а они говорили: «Вообще-то, нам это не очень интересно». На что я отвечал: «Ну я вас, вообще-то, и не звал». Как‑то не клеились у нас [с друзьями] отношения вокруг творчества. Первые попытки показали мне, что очень сложно заинтересовать слушателя, даже если он твой одноклассник. Так что тут похвастаться ранним успехом я не могу. Наоборот, только сейчас съемочная группа приехала, чтобы снять меня в Коломне. А мне уже 31 годик.

Я никогда не любил играть свои песни. В принципе, я очень много играл на гитаре и пел в общежитии, когда учился уже в Москве, в университете. Но, когда меня просили спеть мое [творчество], я как‑то стеснялся, отказывался от этого, считал, что сейчас неподходящий момент. Я никогда не мог поверить, что людям искренне интересно послушать, что я пою. Я думал, что они хотят надо мной посмеяться, и лучше уж я им спою что‑то из репертуара группы 5’Nizza в таком случае.

Первые годы существования под англоязычным названием [Give Us a Tank (!)] были без концертов: мы не собирались их давать и не думали, что когда‑нибудь начнем. Нам нравилось делать музыку для себя, и наличие слушателя не было таким уж обязательным. Только потом, когда наше творчество, скажем так, стало иметь развитие, мы начали слышать какую‑то похвалу в свой адрес и осторожно ей верить.

Нас пригласили сыграть квартирник в Коломне — это был резкий нырок в концертную деятельность. Вот мы играли в гараже какой‑то авангард — и, в общем-то, прекрасно обходились без аудитории. Вдруг наши новые знакомые (которые впоследствии будут и участниками группы) создали ситуацию, при которой мы смогли выступить перед первой аудиторией вместе с группой «Лемондэй». Так мы сразу оказались перед какой‑то публикой. Ее было больше, чем мы заслуживали: зал-то пришел на «Лемондэй»!

Ну и пошло-поехало: мы стали играть на поэтических вечерах, в кабаках Москвы. То есть я добирался до больших сцен очень медленно, поступательно. Это не было моим решением; я не то чтобы проснулся и решил, что мне пора показать себя миру. Нет. Это все произошло само. Я не принимал решений и не прилагал каких‑то особых усилий [для продвижения], чего и вам желаю.

Нам не очень хотелось садиться на этот корабль, мы предпочитали лежать на матрасе. Или плавать на моторной лодке, куда нам вздумается, и не иметь отношения к культуре. Но нам это не удалось. В ранние годы мы видели изюминку в том, что мы не умеем играть. У нас не было ни образования, ни базовых навыков. Мы учились играть прямо на сцене и противопоставляли себя людям, которые умеют исполнять, знают нотную грамоту и занимаются странными вещами вроде репетиций.

Но и эту битву мы, как видите, проиграли. Мы стали репетировать и даже узнали, как называются ноты.

Когда ожидания не совпадают с реальностью, и ты ничего не можешь с этим поделать, это называется фрустрация. Но человек ко всему привыкает, и эта обида от бесконечных переносов — именно обида на ситуацию — она улеглась.

Я очень боялся осознания того, что больше не надо ходить на обычную работу. Но на самом деле всегда находятся дела — невозможно ничего не делать. Время, которое кажется свободным, заполняется чем‑то важным. Этим летом я был в деревне и поддерживал участок в надлежащем виде. Ходил за водой на родник — там очереди большие, все хотят из родника испить.

В общем, главная мысль здесь такова: я не пожалел [об уходе с работы]. Я попробовал офисную жизнь, работал много лет — и эту миссию в целом прошел, считаю так. Но все, чем мы занимаемся, — это же ролевые игры! Я работал в офисе — это была ролевая игра, где какие‑то навыки нужно прокачать, чтобы набрать побольше очков. Вы снимаете интересную передачу (речь идет о съемках «Узнать за 10 секунд». — Прим. ред.) — я надеюсь, это ваша ролевая игра. Вы же все равно люди, и у вас есть какой‑то быт, но у вас есть сюжетная линия: вы приехали в Коломну, чтобы позаниматься [съемками]. Безусловно, ваше «я» этим не ограничивается.

Что касается нового материала — проблема не в том, в какой роли или от чьего лица пишется материал. Не так уж сильно меняется восприятие мира или быт с работой или без нее. Вопрос в том, какие темы исчерпаны, а какие нет. Некоторые темы занимают чуть больше места в голове, но о них нельзя постоянно высказываться. Я старюсь не повторяться там, где нет в этом необходимости, и менять ракурс, чтобы сказать о том, что не сказано мной или не сказано вообще. Тематическая ширина — вот что меня волнует на самом деле.

Есть песня «Мост», которую я пишу от лица строителя. Но я же никогда не был строителем, я просто наблюдал за ними. Не все [творчество] о себе да о себе: я стараюсь писать о других больше, хочется понаблюдать, подметить и сформулировать так, чтобы еще в идеале какой‑то вывод напрашивался. Моя роль смотрящего не так связана с тем, откуда я смотрю: из окна офиса, троллейбуса или деревенского дома. Везде есть люди, о которых можно говорить. Надо просто стараться видеть в них больше, чем видно на первый взгляд.

Здесь очень приятно [на прогулке]. Я всегда хочу какого‑то личного пространства: мне всегда неловко с кем‑то близко соседствовать, а сейчас особенно неловко, когда рядом большие камеры и микрофоны, и все на нас смотрят. Но, к счастью, кажется, меня в этом городе никто не знает.

Я сейчас второй раз в жизни чувствую себя рок-звездой. Первый раз был в прошлые выходные, когда мы выступали в Коломне. Было очень страшно, потому что мы здесь не выступали много лет, и раньше это были подпольные концерты с ограниченным списком гостей.

Сейчас мы не ожидали, что на нас придет столько людей и они будут так отзывчивы. И что за нами так будут ухаживать организаторы. Нам казалось, что мы земляки, и никто не будет к нам серьезно относиться. Второй раз [я себя чувствую рок-звездой] сейчас, потому что ощущаю себя очень странно: я отвечаю на вопросы не у себя в комнате, не где‑то там, где только я об этом знаю, а публично. Не то чтобы мне это нравилось, если честно.

Я стараюсь отделять себя от бренда группы. Я желаю «Дайте танк (!)» успеха, процветания и всяческих вершин, но не себе лично. Я не хочу проецировать это на свои бытовые аспекты жизни. Я не хочу быть популярным, хочу, чтобы группа была популярной. Поэтому, когда я остаюсь наедине с вами, да еще и в своем городе и родной бытовой среде, чувствую, что я оторван от группы, мне не хватает их рядом. Это неловко и странно.

Иногда мне кажется, что я бы сделал анонимную группу. Кого‑нибудь в маске — чтобы все гадали, кто это. Как Дэймон Албарн или чувак из Massive Attack. Но, наверное, это бы так не сработало, к сожалению. Людям проще понять какое‑то произведение или явление, если оно привязано к личности автора. Мне бы не хотелось быть лицом, но иногда приходится это делать. Если можно этого не делать, например, на обложках альбомов, я это не делаю. Или в клипах. Там, где это сложнее, например на афишах, я ищу какие‑то компромиссы.

Всегда перед концертами есть такой момент, когда дверь открыта, но люди заходят медленно. Не все приезжают заранее, не всех может мгновенно пропустить охрана: она отбирает всякие запрещенные предметы типа топоров. Был случай, когда к нам пришел зритель с топором.

Вроде бы мы уже начинаем выглядывать за шторку, а там никого нет, и становится страшно: никто не пришел! И когда наступает время выхода на сцену, народу вдруг становится очень много — это шокирует и радует одновременно.

Я не очень люблю внимание и нахожусь в трансе во время концерта. Как зверушка в момент опасности, немного меняющая взгляд на мир. Находясь на сцене, я автоматически переключаюсь, не понимаю, что происходит. И, как правило, свои эмоции я осознаю уже после концерта, выполнив свою миссию. Когда концерт уже прошел, и вдруг я понимаю, каким большим он был.

Интересно, что никто не выбирал никого: все попали в группу сами собой, просто так сложилось. И [музыканты] действительно очень разные. Наверное, самый экстравертный — Илья [Герасименко, барабанщик], он ведет уроки игры на барабанах, получает удовольствие от выступлений. Максим [Кульша, гитарист] волнуется, я волнуюсь, Саша [Тимофеев, саксофонист] волнуется много. Сережа [Raen Акимов, басист] — никогда не угадаешь, о чем он думает и что он чувствует. Он как глыба. Можно на него взглянуть и немножечко успокоиться.

Мы всегда сбоку от всего были. Когда, например, удалось прозвучать на радио, это не значило, что мы почувствовали какое‑то родство с другими ансамблями из радиоротации. Я до сих пор считаю это поле чужим. Я не знаю, где мое поле. Если честно, я сейчас в джинсовке, которую ребята из группы мне подарили на день рождения. Я хожу и думаю, что какой‑то я в ней слишком нарядный. Я чувствую себя неловко, когда слишком нарядно выгляжу. Когда я слышу нас на радио или вижу наши клипы по телевизору — у меня разрыв шаблона по поводу моего самовосприятия.

Мне нравится быть нарядным и звучать на радио, но почему‑то я все время себя спрашиваю: заслужил ли я, имею ли я право привлекать к себе внимание?

Я подозреваю, что рано или поздно начну сильно отличаться от своих слушателей, и мы перестанем друг друга понимать. Я не знаю ни одного музыканта, который всегда бы соответствовал ожиданиям. Или всегда удивлял и двигался только вперед и вверх.

Наверное, каждый из старшего поколения рокеров думает, что он делает что то крутое и по сей день, как бы наивно это ни выглядело со стороны. И они имеют полное право руководствоваться своим вкусом вне зависимости от мнения молодёжи. Когда‑нибудь мы тоже оторвёмся от реальности и попадём в категорию «ретро». Надо ли этого бояться — думаю, нет.

Я не хочу никого обидеть, но то, что наша группа популярна, — это не наша заслуга. Это заслуга контекста. Мало выбора. Как бы много ни было музыки, хорошей среди нее мало. Либо ее сложно найти. Таким образом, группы вроде нашей как‑то всплывают из пучин.

Но можно быть абсолютно счастливым музыкантом, не имея успеха в общепринятом смысле. Если вы музыкант и меряете свои заслуги критериями успеха — зря! Я был счастлив и десять лет назад, сидя здесь же. И не нужно было собирать [Adrenaline] Stadium и давать интервью. В общем, цените это! То, что мы ищем, — у нас в руках, как поется в одной знаменитой песне.